Один за другим вышли три толстых романа любимого народом писателя. Это запущен новый 

проект «Жанры литературы». Вышли детский, шпионский, фантастический романы. На 

очереди еще десятка полтора книг. Сейчас на экраны вышел фильм «Турецкий гамбит» по 

одному из «фандоринских» романов. Перед этим вся страна, прильнув к телевизору, смотрела 

фильм Леонида Парфенова о русско-турецкой войне, о которой идет речь в «Турецком 

гамбите». В кадре появился и сам Борис Акунин, сделавший исключение в своей нелюбви к 

публичности. И, наконец, в апреле появится долгожданный фильм «Статский советник», где 

в роли Фандорина снялся Олег Меньшиков. При этом надо учесть, что там, где самое важное 

из искусств, там и новые тиражи вышедших книг, и новые сотни тысяч их читателей. На нас 

идет Акунин.

– Вы готовы к новому витку славы?

– Боюсь, что после выхода «Турецкого гамбита» я стану сам себе неприятен, поскольку 

реклама этого кинопродукта всех – в том числе меня – просто замучает. Правда, Константин 

Эрнст придумал замечательный промо-прием: предложил Леониду Парфенову сделать 

телефильм про русско-турецкую войну, о которой у нас никто уже ничего не помнит. Мы с 

Парфеновым ездили в Болгарию и Турцию, снимали про то, как все происходило. До меня 

вдруг дошло, что этот телевизионный фильм, который должен был стать всего лишь 

рекламным толчком к кинофильму, увидит как минимум в десять раз больше народу, чем 

пойдет в кинотеатры смотреть «Турецкий гамбит». Кроме того, Парфенов – очень 

талантливый человек, и его фильм сам по себе может стать художественным явлением. Для 

многих представление о турецкой войне сложится не из кино, а из парфеновской передачи.

– Поэтому вы и решили сами поучаствовать в ней?

– Да, хотя обычно я избегаю участия в подобных проектах. Мне довольно часто предлагают 

сделать какой-нибудь документальный фильм на историческую тему. Недавно, например, Би-

би-си предлагала вести проект, связанный с эпохой Ивана Грозного. Я отказываюсь, потому 

что это не моя профессия. Я – человек из текстуального, а не визуального мира. Но перед 

предложением Первого канала не устоял. Мне было любопытно посмотреть, как работает 

такой мастер своего дела, как Леонид Парфенов. Мне очень нравятся его исторические 

фильмы. Поэтому я и поехал.

– Не разочаровались?

– Нет. Я, правда, не очень вникал в его творческий замысел, да и не выглядело это со стороны 

как работа. Когда человек хорошо делает свое дело, то со стороны это похоже на игру, даже 

на дуракаваляние. 

– И все же обычно вы отказываетесь от публичности, нечасто даете интервью, не светитесь на 

экране, почему?

– Я стараюсь не особенно демонстрировать свое лицо, потому что ценю возможность 

спокойно ходить по улицам. Поэтому редко соглашаюсь идти на телевидение. Но сейчас 

такой период, когда у меня сошлись вместе новые книги, фильмы, театральная премьера и 

приходится соблюдать определенные правила вежливости по отношению к издателям, 

продюсерам, режиссерам, наконец читателям и зрителям. Я и так заработал репутацию 

какого-то буки. Не встречаюсь с читателями, как это делают все нормальные писатели. 

Потому что боюсь разочаровать людей, которым нравятся мои книги. Ну и потом все, что я 

хочу им сообщить, есть в текстах. И вообще, не надо никогда слушать, что говорит писатель. 

Во-первых, он наврет с три короба. Во-вторых, все испортит. 

Кто-то дает молоко, а кто-то – мясо

– Вы работаете сразу с несколькими издательствами. Они подстраиваются под вас или вы под 

них? Берете у них авансы?

– Нет, я никогда не беру аванс за ненаписанное произведение. Я суеверен. А вдруг не 

напишешь? Будет стыдно. Я стараюсь издательства не подводить. Если что-то обещал, то 

делаю в обговоренные сроки. Но обязаловки в этом нет – ни финансовой, ни юридической, 

только моральная. 

– А чего в вас больше – порядка или хаоса?

– Больше всего – борьбы с хаосом. Я не люблю работать. Приходится себя обманывать, 

говорить себе, что сочинение детективов это не работа, а развлечение. 

– Вы не боитесь в таком случае быть поверхностным?

– Поверхностность – это когда человек скользит по жизни, не проникая в ее суть, не пытаясь 

разобраться в том, каким образом он сам устроен. Если ты понимаешь про себя, как ты 

устроен, если ты живешь соответствующим образом, это трудно назвать поверхностностью. 

Значит, я так устроен. Мне нужно играть. Мне нужно, чтобы не было скучно. С тех пор, как я 

про себя понял это и перестал этому противиться, мне стало жить на свете как-то 

естественнее. 

– В то же время в ваших книгах много философии. После «Пелагии и красного петуха» 

многие вас сравнивали с Михаилом Булгаковым. В «Алмазной колеснице» – японская 

философия. Это тоже такая игра?

– Ну да, я так развлекаюсь. Во-первых, мне не так мало лет. Во-вторых, я не так мало книжек 

прочитал. Поэтому в набор моих развлечений входит не только беганье с пистолетом, но и 

какие-то размышления. Мне это интересно, я об этом думаю, поэтому об этом и пишу. 

Стараясь, естественно, чтобы это было не слишком занудно, потому что мой жанр скуки не 

терпит. Каждый раз, когда я сажусь писать новую книжку, я вижу в ее основе некую 

проблему. Это может быть проблема религиозная или философская, или моральная, или 

интеллектуальная. Она меня занимает, я хочу в ней разобраться. Читателя это совершенно не 

касается. Это моя внутренняя проблема. Я в ней копаюсь, разбираюсь. Для этого 

перекладываю кубики с сюжетами и героями. Иногда проблема влезает в текст больше, чем 

надо и чем мне хотелось бы. Тогда обычный читатель чувствует дискомфорт. Я взялся его 

развлекать, а не нагружать своими проблемами. Если обещал читателю, что накормишь его 

конфетами, то не надо мазать конфеты горчицей. А такие романы, как «Внеклассное чтение» 

или «Пелагия и красный петух», отчасти нарушают условия этой договоренности. 

Тарантино меняет законы

– Говорят, что самые успешные ваши романы – «Коронация» и «Алмазная колесница»?

– Вы имеете в виду читательскую реакцию? Ну что касается «Алмазной колесницы», тут 

понятно. Это совпало с модой на все японское. К тому же это такой классический 

подростковый экшн, где бегают, в том числе по потолку, стреляют, делают харакири. Что 

касается «Коронации», тут для меня загадка. Книга довольно литературная, в ней много 

отступлений, повествование развивается неспешно, рассказчик малосимпатичный, чего 

читатели обычно не любят. 

– Такое впечатление, что у вас сверхзадача – освоить массовый книжный рынок?

– Я действительно люблю экспериментировать с массовой культурой, массовой литературой 

и с книготорговлей. В России это пока еще возможно. Для нас рыночные механизмы – штука 

новая и неисследованная. Массовая культура в России – терра инкогнита. На Западе все 

давным-давно изучено и заасфальтировано, ни одна травинка не пробьется. Раз в десять лет 

появляется какой-нибудь Тарантино, который меняет законы. Все, что он сделал, 

превращается в новый закон, и опять много лет это можно, а другое нельзя. У нас же можно 

почти все. Чем я и пользуюсь.

– Как вы относитесь к толстым журналам, притом что не так давно сами работали в 

«Иностранной литературе»?

– Литературные журналы – ценная особенность нашей культуры. Грустно наблюдать, как они 

приходят в упадок, теряют тиражи, утрачивают влияние. Но иначе и быть не может. 

Литературный журнал не может существовать как независимая финансовая структура. Нигде 

этого нет. Когда у нас устаканится книжный рынок, останется несколько крупных книжных 

концернов. Они уже сейчас более или менее обозначились. И до людей, руководящих таким 

концерном, дойдет, что им выгодно и полезно содержать литературный журнал, чтобы через 

него проверять тенденции развития, привлекать новые имена, держать пул авторов. По такой 

системе, например, существуют литературные журналы в Японии. Никто там не требует, 

чтобы они себя окупали. Их задача в том, чтобы быть геолого-разведочной партией, которая 

выясняет, где находятся залежи золота. Пройдет некоторое время, и у нас это поймут. 

– Вам не хотелось бы стать начальником литературного треста?

– Понимаете, в чем дело. У меня, наверное, есть задатки начальника, но я не хочу быть 

начальником. Во-первых, я понимаю, что плохо создан для коллективной работы. Я 

предпочитаю работать в одиночестве. Во-вторых, главный талант начальника – вне 

зависимости от того, чем он руководит, – это умение понимать людей и использовать их по 

назначению. То есть понимать, что этот может давать много молока, тот много мяса, а этот 

много шерсти. И не менять их местами. Правильный начальник на самом деле может уже ни 

в чем больше не разбираться. Он должен хорошо понимать, как устроены люди. Иначе 

говоря, должен быть манипулятором. Это – роль на любителя. Я такого рода любителем не 

являюсь. 

Зайчики, сеттеры и черепахи

– Зато вы разбираетесь в людях настолько, что многих своих героев связываете с теми или 

иными животными?

– Это правда. Была у меня вначале такая игра, от которой я уже отхожу. Я тогда ничего не 

знал про соционику, которая вычленяет 16 типов человеческой личности, называя их 

именами каких-то персонажей – Наполеон, Раскольников и т. д. Когда живешь на свете 

некоторое время, начинаешь замечать, что ты периодически встречаешься с людьми одного и 

того же типа. Потом ты начинаешь их группировать. Я начал их считать и насчитал тоже 16 

типов, которые примерно совпадают с классическими соционическими типами. Только я им 

дал названия разных зверушек. Например, «сеттер» или «черепаха». И когда я писал свои 

книжки, я каждую из них мысленно адресовал одному из этих типов личности. У меня даже 

возникла игра. Когда я с кем-то беседовал или давал интервью, а человек читал все мои 

книжки, то я у него спрашивал, какая ему нравится больше всех, а какая не нравится? 

Обязательно есть книжка, от которой человека, что называется, ломает. Когда он называл эти 

две книжки, я говорил себе: ага, это «зайчик». 

– А сами вы к какому типу относитесь?

– Я могу вам сказать, не объясняя, что это значит. Я отношусь к типу «носорог». 

– Не собираетесь писать автобиографию? Во-первых, это отдельный жанр, которые вы 

разрабатываете. Во-вторых, востребован книжным рынком.

– Нет, не собираюсь. У меня особенное отношение к приватности. Я в свою частную жизнь 

никого не пускаю. Кроме того, я думаю, чтобы иметь право написать автобиографическую 

книгу, надо дожить до гораздо более значительного возраста. Сейчас я, например, с большим 

интересом прочитал две автобиографические книжки – Бенедикта Сарнова и Лазаря 

Лазарева. Когда человек долго прожил на свете и думал про то, как он живет, и при этом 

умеет владеть пером, да еще честно рассказывает про свою жизнь, то более интересного 

жанра литературы я не знаю. 

– Художественную литературу читаете?

– С тех пор, как я сам стал писать книжки, художественную литературу читать практически 

перестал. За исключением нескольких авторов, которые мне лично интересны, – 

Гандлевский, Пелевин, Улицкая, Сорокин…

– Аксенова читаете?

– Аксенова я очень любил в молодости. Это был мой самый любимый писатель. Тогда он 

значил для меня очень много. Сейчас я его не читаю потому, что боюсь повредить 

воспоминанию, существующему еще с 70-х годов. Я понимаю, что он не мог остаться на 

месте. Он двигался в каком-то направлении, я двигался в каком-то направлении. Я боюсь 

потери того ощущения, которое осталось от рассказов 60-х годов, от рассказа «Жаль, что Вас 

не было с нами», от «Поисков жанра». 

Конвейер чайников, кофейников и утюгов

– Почему застопорился ваш проект электронной книги?

– Он не застопорился, наоборот. Артемий Лебедев, который тоже относится к типу 

«носорог», медленно запрягает, но красиво едет. Сейчас этот проект уже приближается к 

завершению. Сценарий я ему сдал давно. Это будет книжка с элементами интерактива. Мне 

надо было, чтобы он изобразил там четыре картины. В какой-то момент читатель должен 

выбрать одну из них, и в зависимости от этого он попадает в тот ход сюжета, который более 

соответствует его типу личности. Надо, например, сделать картину Брюллова. Тёма Лебедев 

сделал аутентичный шрифт, сделал газету XIX века. Он вообще очень любит аутентичность и 

замечательно с этим работает. Поэтому я перестал его торопить и дергать. Он сделает все, как 

надо, я в это верю. 

– У вас множество проектов, сменяющих друг друга, зачем это вам?

– Одна из главных моих задач – чтобы мне не скучно было жить на свете. Ничего, кроме как 

складывать слова в предложения, а те – в связный текст, я делать не умею. Я не уверен, что 

всегда буду писать беллетристику. Значит, стану писать что-то другое. Какие-то мысли на 

этот счет у меня есть. Главное, что я не стою у конвейера, хотя книжек пишу много. Потому 

что с конвейера сходит одна и та же продукция. А у меня, если сначала сходит чайник, то 

потом будет кофейник, а за ним утюг. Я все время пытаюсь делать что-то иное, чтобы 

развлечь самого себя. Читателю на самом деле это не нужно. Читателю нужно, чтобы ему 

рассказывали одну и ту же сказку с небольшими вариациями. Я и рад был бы так делать, да 

не могу, иначе устроен. 

– Вы говорили о решении в книгах тех или иных проблем. Иногда кажется, что вы и заранее 

просчитываете, на каких чужих текстах будете строить свой?

– Настоящее произведение искусства, независимо от жанра, обладает магией. От него 

проскакивает искра, порождающая в тебе ответную реакцию. Подражать ему невозможно, 

потому что ты иначе устроен. Но оно производит в тебе некую химическую реакцию. Я 

люблю роман «Соборяне» Лескова, с которым аукаюсь в «Пелагии и белом бульдоге». Мне 

нравится Кадзуо Исигуро, аллюзии на роман которого находили в «Коронации». Мне 

интересно вступать в диалог или полемику с ними. Мы, современные люди, сотканы из 

информации, пропущенной через страницы, экраны, дисплеи. Когда-то я был московским 

мальчиком, потом студентом, потом работал в редакции и издательстве. Мои сведения об 

окружающей действительности на 95 процентов почерпнуты из чтения книжек. Если бы я 

родился в Чечне и жил под пулями, у меня был бы другой опыт. Я бы питался подлинными, а 

не описанными кем-то драмами. Меня же всю жизнь окружают слова, напечатанные на 

бумаге. Я думаю о них, переживаю, они оказывают влияние на мою жизнь. Проект «Борис 

Акунин» вырос из чтения других книжек. Я этого не только не скрываю, но раз за разом 

обнажаю прием. 

– С другой стороны, вы решительны и смелы в своих исторических гипотезах и описаниях?

– Жанр, в котором работает Борис Акунин и который по-русски называется «фикшн», дает 

большую свободу для выстраивания всякого рода гипотез. Причем таких гипотез, которые в 

доказательствах не нуждаются, потому что они – вымысел. После Александра Дюма трудно 

удивить публику вольным обращением с историческими персонажами. Я, правда, с 

историческими персонажами пытаюсь обращаться более бережно. Если они появляются у 

меня в романах, я слегка изменяю их имя и фамилию, чтобы было видно, что это все-таки 

персонаж, а не историческое лицо. Или, как в «Шпионском романе», который только что 

вышел, не называю исторических персонажей по имени. Сталин у меня называется Вождь. 

Берия – Нарком. И так далее. Все-таки некую преграду между фикшн и нон-фикшн я ставлю.

– Вы говорите, что работаете, когда хочется, что боретесь с хаосом в себе. Но ваша 

продуктивность поражает. Как это вам удается?

– Сочетание хаоса и порядка – самое конструктивное. Нельзя чрезмерно уклоняться ни в ту, 

ни в другую сторону. Есть кристаллическая структура, которую я придумываю и которой 

стараюсь следовать. Она обрастает живым мясом, которое иногда хочет расти в нужную 

сторону, иногда не хочет. Надо балансировать. Идей и новых проектов у меня целая копилка. 

Например, нынешний – «Жанры» – я придумал очень давно. У меня руки до него не 

доходили. В прошлом году я был в отпуске целый год. Вот спокойно этим и занялся.

– Путешествовали?

– Да, решил отдохнуть год от текущих героев и проектов. Плавал на теплоходе вокруг света. 

Это было очень долго и скучно. Я много чего придумал, пока плавал. Заодно отдохнул. Три 

романа написал. 

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи