1105.Невольники 3-го рейха (Новое время 2005 №18)

Между Гитлером и Сталиным

Лагеря уничтожения по обе стороны фронта

Выставка узников

память

Игорь Шевелев

В Музее современной истории на Тверской проходит выставка «Невольники Третьего рейха». Демонстрируемые на ней документы вплотную приближают к судьбам отдельных людей, оказавшихся лагерной пылью, взвихренной смерчем истории.

Потрясают цифры с чередой нулей. Потрясает каждая отдельная судьба, которая, как понимаешь, могла быть твоей собственной. Недавно прошло сообщение о пяти миллионах людей, пропавших за эти 60 лет без вести в результате военных действий. Война не закончилась посейчас. Ее можно только забыть, сделать не бывшей, но она так и не изжита. И мы можем исчезнуть в любой момент, так что имени не останется.

Выставка «Невольники Третьего Рейха» посвящена узникам концлагерей и гетто, остарбайтерам и военнопленным, всем людям, пережившим оккупацию. 3,3 миллиона советских военнопленных погибли. Остальные сами оказались врагами. До сих пор, как сказал на открытии выставки Александр Починок, над ними висят слова Сталина, что страна не имеет к Германии и ее союзникам претензий в отношении к судьбам военнопленных. Это означает, что до сегодняшнего дня у них нет прав на компенсационные выплаты.

К середине войны под немецкой оккупацией находилась треть населения СССР - 60-65 миллионов человек. На всех них после войны было клеймо в анкете и гражданская неполноценность. Миллионы людей, угнанные в Германию на рабский труд, прошли фильтрацию, и многие оказались уже в советском ГУЛАГе. Документы выставки позволяют представить всю меру человеконенавистничества, презрения к людям, которой отличались обе тоталитарные системы.

Но и не только это. Возникшие в последние годы фонды взаимопонимания и примирения в России, Германии, Белоруссии, Польше, Чехии, Украине, Австрии занимаются не только помощью и выплатами компенсаций бывшим рабам. Память дает возможность смягчения нравов, а на самом деле является пониманием того зверства, в которое мы погружены в этом мире от рождения до смерти.

прямая речь

Память это не статистика и документы, это истории отдельных людей. На открытии выставки я записал одну из миллионов таких историй. Ее рассказала Галина Тихоновна Бычкова, председатель совета московского общества бывших несовершеннолетних узников фашизма и инвалидов.

- В июне 1941 года мне, коренной москвичке, было три года. Первым же постановлением правительства всем жителям с малолетними детьми было предписано эвакуироваться из Москвы. Мы с родственниками уехали в Орел. В том же году Орел был захвачен немцами. А в 43-м году, когда немцы отступали, нас, усадив, как помню, на грузовики, вывезли в Германию. Помню обстрелы, помню, как ехали в вагоне, и горел какой-то котел, и почему-то при бомбежках мы лезли под этот горящий котел. Помню первые впечатления от Польши, - разрушенные дома, но по фасаду ползущие растения, признак заграницы и цивилизации.

В одном из пересыльных пунктов в Польше меня, как рассказывала мама, хотела удочерить бездетная польская семья. Говорили маме, что неизвестно, сколько нас будут гнать, могут разлучить. Но мама не отдала меня. Мне было пять лет, я была смышленой, бойкой или симпатичной, не знаю, но никогда не была боязливой, и приглянулась им.

Помню какие-то картинки Польши, потом, не помню где, мама работала на лесопосадках. Мы, дети, оставались в лагере за колючей проволокой, но жесткой охраны не было, и я могла даже бегать на эти лесопосадки, чтобы посмотреть, что мама делает. Но помню, как входил надзиратель в крагах и шапочке в барак и командовал выход на работу, и гнал их. На обед они не приходили, а нам приносили в барак котел с похлебкой. Мама говорила, что на неделю давали буханку хлеба кирпичиком. На двоих, конечно, не хватало. Мама опухала, но отдавала мне свой кусочек.

Потом наступил 45-й год. Нас никто не освобождал, просто ушла охрана, и мы расползлись в стороны, как тараканы, даже не группами. Мы с мамой бежали. Помню самолет, стреляющий на бреющем полете, и как мама кричит: «Ложись, ложись». Сколько-то дней бежали, а потом встретили в овраге группу русских. С одной стороны наши стреляют, с другой немцы, и мы несколько дней сидели там как под колпаком. По нам поползли вши. Их было столько, что когда я расстилала на коленях белый платочек и счесывала их расческой, то не оставалось места.

Потом пробелы в памяти, и, наконец, мы нашли 8-ю танковую дивизию, где нас спасли и пригрели. Мама пошла работать на кухню, а я жила у врача Нины Павловны и ее мужа, командира полка Михаила Михайловича Бессонова, это было в 20 километрах от Берлина. И 9 мая объявили, что победа. Любое оружие, которое было в руках у солдат и офицеров, стреляло в воздух, - такой был ажиотаж и эйфория. И сигнальная ракета, видимо, попала в хранилище сена. А там не амбар, как у нас, а трехэтажный дом высотой, - все загорелось. И вот это пламя, когда стекла раскалены в домах – это была Победа.

Потом мы приехали в Москву. Я жила у теток и с дедом, который, чтобы вписать меня в паспорт и получить на меня карточку, ходил к депутату. А маму до 1956 года не прописывали, потому что она была угнана в Германию. Сначала она работала в Орле, потом, чтобы быть ближе ко мне, вербовалась грузчицей в Дедовск под Москву на лесозаготовки. Перед воскресеньем приезжала, чтобы меня повидать, но если облава, и ее заставали даже у родных без прописки, то просто выгоняли на улицу. Мы жили на Мытной, и она рассказывала, как идет по улице ночью и плачет. Пойти некуда, транспорт не ходит, на вокзал не доедешь. Только в 56-м году, когда я уже было в 8 классе, добились, чтобы ее прописали в Москве.

До 2000 года я и не пыталась получить документы на узника, потому что все время работала в правительственных организациях, в Совмине, в Верховном совете. В анкете не могла даже написать, что была на оккупированной территории, а не то что была с мамой угнала в Германию. Была комсомолкой, в центре общественной жизни, отстаивала интересы людей. Сейчас, когда мне 67 лет, стала председателем совета московского общества узников, чтобы помочь людям, которые старше и слабее меня. Мама умерла в 1999 году, не получив ни статуса узницы, никаких выплат, чтобы не мешать мне работать. Только когда я окончательно вышла на пенсию и приехала как-то к родственникам в Орел, они говорят: «Галя, у всех льготы и компенсации, сходи и ты в ФСБ». Я пошла, рассказала, что была с мамой угнана в Германию. И вдруг приносят досье, где маминой рукой написано, как ее угоняли, и справка, что гражданка Жилина Клавдия Ильинична была угнана с ребенком в Германию, действий против родины не совершала. Моего имени не было.

Взяв справку, я доказала по суду, что я ее дочь, поскольку у мамы был один ребенок. И была справка, что мама с ребенком была эвакуирована из Москвы. Тоже без моего имени. Так с 2000 года я считаюсь узником. На мою репутацию это уже не повлияет. А дальше влилась в это общество, найдя старых людей, которые нуждаются в защите. Даже в моей.