1221.Чччума в Каретном ряду (РГ, 2005, 16 ноября)

Перелистывая Пушкина

Пир во время Чччумы в «Эрмитаже»

Давид Боровский и Михаил Левитин

Премьера

Игорь Шевелев

Михаил Левитин в своем репертуаре. Соединить любимого Пушкина с не менее любимыми обэриутами, - повалить мебель декорации во все стороны вокруг эпицентра взрыва вплоть до висящего вверх ножками рояля (художник Гарри Гуммель), устроить групповые пляски на костях, порезать на кусочки и вновь собрать фрагменты «Маленьких трагедий» - все это и есть зловещим шепотом произнесенная «Ч-ч-ч-чума» в Каретном ряду.

Театральные критики любят пожимать плечами, - Левитин устраивает из театра невесть что. Но это «невесть что» и есть фирменный левитинский театр, которому он никогда не изменяет. «Пир по время Чччумы», премьера которого прошла только что в театре «Эрмитаж», это отчасти серьезное и трагическое действо, отчасти пародийное и комическое, - то ли балаган, то ли тризна.

Пир под председательством Вальсингама (трагическая маска непонятного пола– актриса Дарья Белоусова) перемежается со сценами из «Скупого рыцаря»; писание Пушкиным (одним из персонажей общей чччумы) дуэльного письма - пародией на пение Лауры из «Каменного гостя»; действие – общим (актеров и зрителей) питьем шампанского за упокой весельчака Джаксона, «первым покинувшим нас»; а стихи Александра Пушкина (1799-1837) – элегией Александра Введенского (1904-1941) в исполнении «человека с чемоданом», который вдруг вывихом времен попал в чужую чччуму из своей собственной.

Стихи знакомые с детства, поэтому можно произносить их едва слышно, а можно – громогласно и рублено. Можно в недопитом шампанском купать одно из погибших, но милых созданий (актриса Ольга Левитина), - особенно мило поющую стишок Пушкина, положенный на музыку композитором Владимиром Дашкевичем. А можно неприлично юному и резвому Моцарту исполнять увертюру из «Свадьбы Фигаро» вверх ногами на том самом перевернутом инструменте под потолком. И через все действо проходит дребезжащей нотой чарующая мелодия Дашкевича (записанная, - как подивился сам композитор – на дешевеньком магнитофоне за 506 рублей, случай беспрецедентный в его творчестве, достойный того, чтобы быть отмеченным в программке спектакля).

Полулежащие на сцене шкафы периодически открываются, являя то Скупого рыцаря, то злобного Сальери, то слепого скрыпача в трактире, разыгрывающего моцартовское voi che sapete. Да, да, Пушкин «наше все», как пыльный скелет в шкафу, как залежавшийся рыцарский доспех со шлемом, как наши страхи перед жизнью, принимаемой за чуму, и перед чумой, принимаемой за жизнь. Пушкин, как заметил в своем предпремьерном монологе режиссер Михаил Левитин, это одно большое стихотворение, из которого иной раз достаточно привести три строки, чтобы понять и додумать все остальное. В последних случаях режиссер пользуется вполне кинематографическим приемом крупного плана, выводя Мэри, Вальсингама или тоже Введенского на авансцену, стягивая к нему общее внимание. Жаль, что зритель видит это не на экране, как уже привык, театральная мизансцена отчасти этому сопротивляется, но не слишком сильно и долго.

Театр есть театр. Все прочее – литература.