Домосед подполья

 

Случайно или нет, но выставка Анатолия Зверева в Музее частных коллекций на Волхонке открылась почти в тот же день, что и отмечавшая 20-летие «бульдозерная». Пока выжившие и умершие советские «андеграундщики» подводили мемуарные итоги прожитому и сотворенному, один из них, словно всем в назидание, был с помпой причислен к лику «бессмертных».

 

Именно таков был смысл речи г-жи Ирины Антоновой, директора Музея изобразительных искусств им. Пушкина, назвавшей А. Зверева, наряду с Матиссом и Пикассо, выдающимся рисовальщиком ХХ века.

Стечение на вернисаж изысканной публики из дипкорпусов, Министерства культуры, разного рода галерей и модных изданий никак, однако, не могло затушевать глубокой скандальности зверевского искусства да и его самого, хотя бы уже восемь лет и покойного.

Растрепанная, хитроватая, смеющаяся с фотографий рожа; дикая живопись в смешанной – «с грязью!» - техника; мощная – до соблазна! – графика к апулеевскому «Золотому ослу»; осел, в экстазе узревший собственные яйца! – вот Зверев… - истеблишмент может делать вид, что так и надо, да только со Зверевым номер не пройдет…

Его неукрощенное искусство всегда было густо замешано на личном буйстве. Бездомный, пьяный, неприкаянный, бродящий грязный и босиком от одного московского дома к другому, с самого начала уже все сумевший и все понявший, нежный и страшный, Зверев душой был вовсе не с теми, кто его любил, собирал и подкармливал.

Конечно, он таким и должен был быть в общем мнении – гений живописной стихии, загадочный юрод московской богемы, легенда салонов и утонченных ценителей. Таким он себя сам и сделал, естественно и жутко. Избранник богов, гуляка, невероятный живописный импровизатор в алкоголическом апофеозе. Всегда и все понимающий. В его душевном строе было что-то от платоновских героев. «Платоновских» в обоих смыслах: от Сократа до персонажей «Чевенгура», Ведь энергия Зверева находила выход не только в рисунках и живописи, творимой чем угодно, вплоть до бритвенного помазка и столовых ножей, но и в прозе, в стихах, в «живописных трактатах» на манер своего «учителя и друга» Леонардо да Винчи. Вот автобиографический отрывок: «К современным художникам отношусь с уважением за их доброту между собой. Хотя положение вещей не дает возможности считать всех счастливыми, иногда со стороны смотрящие уже заведомо признают за счастье называться «художником». Лично я пока себя не считаю счастливым – в особенности, когда наталкиваюсь на грубость собственной судьбы, на невезенье в чем-то и в особенности, когда что-то болит в непогоду».

Нынешняя экспозиция А. Зверева представлена из частных собраний Г. Костаки и С. Апазиди. Погуляв по миру, она временно вернулась к нам представить классика. Считается, что именно Костаки «нашел» Зверева, сделал из него то, чем он стал, и угробил. Одно от другого отделить уже трудно. Так, упомянутые рисунки к «Золотому ослу» (представлено 63 листа) были сделаны Зверевым по заказу в бешеной, свободной и полутрезвой импровизации тушью на обороте каких-то чертежей всего за одну ночь! Кто-то видел таких рисунков за сотню.

В основном, в коллекции Костаки и Апазиди представлен А. Зверев середины 50-х – начала 60-х годов. Оно и понятно. Врожденная природная мощь живописца еще не перехлестнута здесь сверхэкспрессией агонии. Из хаоса красок рождается внутренняя гармония лица, натюрморта, пейзажа. Глядя на дату, можно представить, насколько феноменальна была живопись Зверева для этих глубоко провинциальных советских 50-х…

Но – самое главное для коллекционера – еще можно подтвердить авторство этих работ. Живописная стихия, как некая имперсональная сила, настигла и раздавила личность художника дважды: и до, и после смерти. Когда нарастающая как снежный ком известность художника стала мировой и на западные аукционы и в галереи пошли вагоны «зверевых», стало ясно, что Зверев умер вторично. Цены были сломаны. Подлинные работы стало невозможно отличить от подделок. Галерейщики перестали их брать вообще. Анатолий Зверев стал тем, чем он, по сути, был изначала: не личностью, не творцом, но медиумом рвущейся наружу живописной энергии. Художник Зверев умер, утратив личные приметы. Он расширился до стихийного явления живописи как таковой. Подмигнул нам и растворился без имени, без фамилии, без собственности, разве что с проглядывающим сквозь буйство красок глазом. Наверное, ему бы вся эта история понравилась.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи