390. Борис Жутовский История с рисованием (Общая газета, 1997, №10)

История с рисованием

Монолог Бориса Жутовского 1997 года

Кроме того, что я художник, я еще и человек, сильно чокнутый историей. С юности работал в археологических экспедициях. Дружил с историком Эйдельманом, иллюстрировал массу его книг. Делаю альбомы-дневники своей жизни: документы, доносы, фотографии, статьи, избранные места из переписки с друзьями. Чтобы все это не потерялось во времени.

Я москвич в седьмом, по меньшей мере, поколении. Когда три года назад умерла моя мама, мне досталась фамильная лубяная коробка. Когда мама родилась, ее держали в этой коробке, обложенной горячими бутылками, - она была недоношена. Потом бабушка посадила в эту же коробку мою четырехлетнюю маму и поехала на фронт первой мировой войны проведать дедушку. И вот в этой коробке лежала масса раритетов: бумажники, лайковые перчатки, свечи с флёрдоранжем, чьи-то метрики, фотографии. Там же я нашел портсигар моего прадеда – из карельской березы, вполне рабочий, в него входит ровно нынешняя пачка сигарет, стандарт сохранился.

И в этом портсигаре я нашел листочки отрывных календарей. Самый ранний – за 1904 год, почти сто лет давности. Листочки безумно любопытные: вести с фронтов первой мировой войны, стихи Апухтина, обращение Николая II к русским солдатам… Потом наоборот – заповеди коммунистов. «Долой троцкистов с советской земли!» И вот на каждом из них почерком моей бабушки написан: «Сегодня в такой-то час скончались наш дорогой папаша. Господи, прими его душу». Потом мамаша. Потом сестра Оля. Потом сестра Поля. Брат Витя. Брат Алексей.

В войну – ничего. На отдельных листочках написано: «Календарей нету». Потом листочек – бабушка умерла. Это уже моя мама пишет: «Скончалась моя дорогая мама». 1955 год. Любопытно, что почти все эти листочки за среду. И вот мама в 1993 году умерла, мы с моим зятем приходим в ее квартиру убрать после похорон. Я смотрю, на стене висит отрывной календарь за прошлый, 1992 год. А на листочке - 8 августа, день смерти мамы.

Занятия рисунком и историей сошлись в моей серии портретов. Сейчас в ней около трехсот работ. Начал я ее в 70-м году. Мы с женой отдыхали в Коктебеле, общались с поэтом Слуцким. Однажды он мне говорит: «Боба, почему вы не рисуете своих современников? Время надо собирать. Начните с меня!» Я сделал три его портрета. Первый он счел похожим на африканский континент. Второй оказался для собрания сочинений. Третий не понравился ни мне, ни ему. Потом Слуцкий попал в психиатрическую лечебницу, потом вышел из нее, потом умер. И вот в промежутке между выходом из больницы и смертью он оказался, как две капли похож на себя нарисованного.

Иногда мне кажется, что я рисую ландшафты лица. Всякие там буераки, овраги. Может, потому люди на них старше, чем они сейчас, но такие, какими они станут через несколько лет. Поэтому я мало рисую женщин – они хотят быть моложе, глаже, красивей. Как сказала мне однажды Маргарита Алигер: «Бобочка, какой вы хороший мой портрет нарисовали! Но только вы никому его не показывайте…»

Если сейчас посмотреть на эти портреты, то кого только нет… Мне удалось нарисовать суперубийц НКВД Судоплатова и Райхмана. Райхман приходил ко мне в мастерскую, он жил в соседнем переулке… Композитор Альфред Шнитке. После его отъезда в Германию я часто бывал в Гамбурге и там виделся с ним. Сейчас он просто в катастрофическом состоянии. У него только левая рука работает. Самое поразительное, что он смог этой левой рукой написать половину симфонии!

Или Сашка Городницкий, ученый-геолог, путешественник, поэт и бард. Он написал на своем портрете: «Не страшно потерять уменье удивлять, / Страшнее потерять уменье удивляться». Однажды мы с ним говорили об Израиле. Я говорю, что вот жалко мне их, хороший народ, на большевиков похожий, с энтузиазмом, а кругом вот арабы… Он мне: «Боба, да перестань волноваться. Этот кусочек материка отъезжает, и скоро они совсем отъедут». – «Когда?» - «Да уже через пару миллионов лет…»

А он знает, он специалист. Однажды написал статью про морскую геологию, движение материков, а я проиллюстрировал ее своими старыми рисунками 1969 года. Это была такая игра, которую я назвал «атлас подводного мира» - козявки какие-то, буковки. Или атлас анатомический – абстракции, буковки, сносочки… Печень алкоголика, хрен ее узнаешь. И вдруг звонит Сашка: «Боба, я к тебе должен срочно приехать!» - «Да что случилось?» Приезжает с такими вот глазами, с бутылкой водки: «Боба, ты гений! Давай выпьем…» - «Да я знаю, что я гений, но почему так срочно?» И вот он рассказывает, что несколько лет назад мы с американцами сверлили где-то океан. Или одни американцы сверлили, не помню. И вот на глубине трех километров они обнаружили какие-то простейшие организмы – от десяти сантиметров до полутора метров. Какие-то черви, которые питаются азотом и серой. То есть это будущее население планеты, когда исчезнет кислород, и они уже сегодня к этому готовятся. Но самое поразительное, как утверждает Сашка, что они, как две капли воды похожи на то, что я нарисовал. А я их нарисовал, как вы догадываетесь, за энное количество лет до того, как их открыли. Я даже специально на бумажке написал, как их назвали: «вестиментиферы».

Всех людей, которых я рисую, объединяет мое время. Это – последние люди Империи. Есть знаменитые люди, как Хрущев. После той известной истории в Манеже, в 62-м, он извинялся, говорил, что его специально так подготовили, и он обозлился на тех, кто его так подготовил, а сричать стал на нас. Сожалел.

Или портрет моей жены. Я его нарисовал и поставил дату – 10 мая 1975 года. Мисхор. 9 утра. А в два часа дня она погибла. Мы ехали с ней на такси, попали в аварию, я потом два года выбирался, весь переломанный, с того света, а она погибла. Так и остался ее портрет с этой датой. Все это время я живу один. Мамочка моя была достаточно самостоятельным человеком за исключением последних лет жизни, у нас не было принято тетешкаться друг с другой. Дочь выросла. Общение с друзьями – это тоже как работа, одна из форм существования. То есть я вполне самостоятельный человек, и эта самостоятельность для меня необременительна. Внутренней необходимости к кому-то прижаться у меня нет. Просто так сложилось.

Отец мой был довольно авантюристического склада человек. Он сбежал из Польши, был коммунист, но из довольно почтенной семьи. Меня привезли из Польши совсем крошечным, и вскоре после этого отец уехал в Америку на заводы Форда. У меня есть его открытка с дороги. «Нинка, приглядел тебе юбочку, а Борьке велосипедик, на обратном пути куплю». Это 35-й год. Нашел два его пропуска к Сталину.

А когда он вернулся из Америки, погиб один из его ближайших друзей – летчик Леваневский. И он улетел с экспедицией в Арктику искать Леваневского. Я думаю, вся эта арктическая дурь, челюскинцы, барабаны пропагандистские – это была сталинская туфта, чтобы ГУЛАГ прикрыть. И на обратном пути они погибли. Напились, не успели убрать шасси в Архангельске. Вчетвером и погибли. Потом Красная площадь, торжественные похороны, Новодевичье кладбище, салют, 1938 год.

Мама второй раз вышла замуж, у отчима, естественно, ревнивое отношение было ко всем этим делам, так что про отца я почти ничего не знаю. И вот в этой фамильной лубяной коробке лежал маленький пакетик, сверточек с его письмами, документами. И когда я открыл этот сверток, я был совершенно потрясен. Мой почерк, как две капли воды, похож на почерк отца.

Значит, это тоже мое время, моя история. Как и с портретами, где мои близкие, друзья, приятели, с которыми я прожил жизнь. Я бы с удовольствием нарисовал водопроводчика, который во дворе живет, или лифтершу. Или новые русские, которые тоже пришли в мое время. Шуточное ли дело. Одному из моих героев около тридцати, и он порт в Кандалакше построил! Да в прежнее время он был бы лауреатом всех премий, депутатом всех верховных советов, имел бы вот такое брюхо. А у этого мотор еще чего-то дальше крутит, отдохнуть едет на десять дней в Мозамбик. Я тут в прошлом году в Тунис поехал, мне воспоминаний до конца жизни хватит. А у него другая система ценностей, он, конечно, книжек не читает, другая форма существования, по-своему содержательная. Она отлична от нашей, но я вспоминаю свою юность – как родители смотрели на то, что я путешествую, рисую какие-то картины, мебель для своей покойной жены покупаю XYIII века, еще какие-то игрушки, завесил все стены картинами своих друзей. Мама с отчимом как на все это смотрели?..

А мы-то вообще дожили до фантастической истории. Шутка ли, почти бескровно рухнула империя! Вот мы пьянствуем с друзьями, и начинается это вечное нытье. Я говорю: «…Пузо ты косое! Вот твои дети живут лучше тебя?» Он говорит: «Лучше…» - «А твои?» - «Лучше». Оказывается, у всех у нас дети живут лучше, чем мы! Так чего же ныть! Мы просто, к счастью, забываем детали прожитой жизни. А ведь она вся перевернулась. Наступает завтрашний день цивилизации.

Как к этому относиться? Как говорил когда-то Тоник Эйдельман: «Неверный опохмел ведет к запою!» Мы как-то с Валей Смилгой, грандиозным совершенно физиком, определяли Тоника – талант он или не талант? Я: «Да». Он: «Да брось, нет». И сказал замечательную вещь: «Талант – это неожиданность». И еще он сказал: «Почему все Тоника любят и читают? Он пишет – про тяжелые вещи – ссылку, смерть, утраты. История – вообще вещь тяжелая. Но на всех его книжках лежит печать: а жить-то – хорошо!..» Натан Эйдельман действительно был абсолютно жовиальный оптимист. Думаю, что такое сочетание истории с ощущением сегодняшнего дня – самое замечательное.

Записал Игорь Шевелев