МАНИЯ УЧИТЕЛЯ

Учитель Алексей

-Алексей, разрешите начать с поздравления: 31 августа вам исполнилось пятьдесят лет. Представляю, что значила всегда эта дата рождения для человека, которому на следующий день надо было идти в школу. Даже если его фамилия – Учитель. Но в этот раз все складывается замечательно. Ваш фильм «Дневник его жены» получает премию «Ника» как лучший фильм года. Не говоря о выдвижении его на «Оскара» и множества премий на фестивалях. Не говоря о снятых вами до «Мании Жизели» множестве документальных фильмах, включая знаменитый «Рок». Жизнь, кажется, налаживается?

-Я думаю, все это говорят, но я бы даже не хотел упоминания этой даты. Я ее абсолютно пока не воспринимаю. Есть какие-то вехи в кино. «Дневник его жены» дал мне колоссально много. И с точки зрения работы, и что потом происходило. Общение с зарубежными кинематографистами. И то, что появилась возможность снимать новые фильмы. Есть замечательная группа, великолепный литературный материал.

-Новый проект?

-Даже два проекта. Первый – по сценарию Александра Миндадзе «Предчувствие космоса». Очень необычное повествование с элементами мистики, предчувствия. Рассказ ведется от лица очень простых людей, в чьей жизни, как и в жизни страны, исподволь возникает нечто грандиозное, что переворачивает как их характер, так и мир вокруг. Обычные незаметные люди, в конце один такой же, как они, молодой человек оказывается Юрием Гагариным.

-Ретро?

-Да, конец 50-х, небольшой северный портовый город, четыре героя. Это любовная история. Один герой настолько подражает другому, что и внешне становится на него похож. А героини вообще сестры, их сложно различить. Сначала герой любит одну, потом другую, потому что первую соблазняет его друг. Я рассказываю бытовую сторону, но и в ней есть некий философский смысл. Мы иногда не замечаем подмену своей жизни. А от нее происходят вещи, которые изменяют твою суть. Это все довольно сложно передать, но работа уже идет. Частично картину финансирует министерство культуры. Другую часть мы ищем, надеюсь, и она будет.

-А второй проект?

-Неожиданно возник еще замысел, который, возможно, мы реализуем первым. Так получилось, что Александр Алексеевич Голутва, первый замминистра культуры, был продюсером двух моих картин. Как-то он упомянул, что есть интересный сценарий Александра Рогожкина, которого все мы знаем по вполне определенным картинам. Я прочитал и давно не испытывал такого потрясения. Само собой разумеется, что я сразу же захотел это снимать. Меня удивило, почему сам Рогожкин, имея такой материал, - а сценарий написан лет семь назад, - не сделал этот фильм. Для меня это загадка. Но история потрясающая.

-Можно в двух словах?

-В двух словах сложно, но фабула такова. 43-й год. В Мурманске, куда в то время приходили англо-американские суда как с военной, так и с продовольственной помощью, по негласному соглашению союзников был включен в договор пункт о создании публичного дома для иностранных офицеров и моряков. Что и было сделано. Но был необычный дом. Во-первых, он, конечно, назывался Домом дружбы. Во-вторых, был совершенно засекреченным «объектом». В-третьих, женщины, которых туда отбирали, были не проститутки. Кроме внешних данных, требовалась безупречная анкета. Это должны были быть образцовые комсомолки, часть из них знала языки, другие прошли фронт. Попасть туда было непросто.

-Зная ваши предыдущие фильмы о неординарных женских судьбах, можно предположить, что и там речь идет о любви?

-Да, по сюжету так складывается, что американский морской офицер захватывает с собой в виде шутки командира нашей подводной лодки, спасшей его корабль. После немало выпитого они переодевают нашего моряка в американскую форму, и главная героиня, бывшая военная разведчица, которую по ранению комиссовали, и она попала туда, влюбляется в нашего героя. Дальше закручивается совершенно невероятная и безнадежная любовная история с множеством коллизий. Это одна линия. А другая, - то, чем меня и привлек будущий фильм, - это 15-летняя девочка, от лица которой ведется рассказ. Странная, молчаливая девочка, почти ребенок, которая в доме топит печи, меняет белье и – все видит. Она прилично знает язык и приставлена слушать, что происходит. А суть в том, что после войны всех этих женщин нашли. Таких домов было три – в Мурманске, Архангельске и Северодвинске. Более трехсот красивых этих женщин посадили на три баржи, отвезли в море и там потопили торпедами. Спаслась только эта девочка. История документальная.

-Невероятно.

-При этом она не о публичном доме. Там безумно интересные женские персонажи. У них был политрук, завхоз, начальник воспитательной части – эстонская коммунистка Лаура.

-Фильм должен быть совместный с американцами?

-Когда «Дневник его жены» выдвигался на Оскара, мы в Лос-Анджелесе встречались с продюсерами, вели разговоры. Поразило их желание работать с нами, масса интересных предложений. Несколько проектов было связано с Россией – о любви Карла-Густава Юнга к русской пациентке и коллеге, которая потом уехала в Ростов и там ее во время оккупации расстреляли фашисты. Фильм о любви Пастернака и Ольги Ивинской. Из того, что я им рассказал, их заинтересовала эта история – «Дом». Тут преследуются две цели. Во-первых, если делать серьезный фильм, все равно нужны иностранные актеры. Потому что моряки – англичане и американцы.

-И делать на английском языке?

-Да, отчасти. И второе, главное. Мы жалуемся, что наши фильмы в России мало смотрят. В мире их не смотрят вообще! Разве что купят для телеканала. Мы варимся в собственном котле. А кино, как и любое производство, ушло по кооперации далеко вперед. В любом фильме участвуют три, пять, шесть студий из всех стран. И возникла идея сделать фильм не на американские только деньги, а пополам. Тут не обойтись без государственной поддержки. В каком-то смысле, это идеологическая акция – прорубить окно туда. Это даст возможность привлечь мировых звезд. И, главное, прокат в Америке и по странам Европы, - то, чего у нас нет совершенно. А, между прочим, Америка владеет 80 процентами мирового проката.

-Плюс американский сценарист?

-У Рогожкина, скорее, не сценарий, а киноповесть. Мы договорились с ним о ее обработке. Нашли замечательного американского сценариста Грегори Маккуэта. Втроем, - я, он и Дуня Смирнова, с которой я работаю постоянно, - составили подробный план с отработкой некоторых эпизодов. Сейчас он закончил первый английский вариант. Дальше будет русская адаптация, еще две редакции, потом мы показываем сценарий студиям и дальше – актерам. Есть безумные планы относительно западных звезд. Девушек будут играть русские актрисы. Пока я утвердил одного Андрея Сергеевича Смирнова, который в предыдущем фильме играл Бунина. Здесь он сыграет охранника дома –полукалеку и пьяницу, весьма колоритного персонажа.

-Планы строить опасно, но все же когда может быть готов фильм?

-В середине октября мы начинаем подготовительный период, а в феврале начнутся съемки, которые займут пять месяцев. Возможен вариант, при котором американцы скажут, что будут готовы только к лету. Тогда мы сначала начинаем снимать историю Миндадзе.

-Во всех фильмах вас прежде всего привлекает не совсем обычная женская судьба. В этом есть что-то личное?

-Вы абсолютно правы. В «Доме» меня прежде всего интересует эта девочка и главная героиня, бывшая разведчица. «Предчувствие космоса» – это две сестры, одна из них с очень нелегкой судьбой. Да и бунинскую историю, несмотря на всю разность, тоже во многом переносил на себя.

-А у вас нет ощущения, что само течение времени, разные его десятилетия изменяют историю любви, на первый план выходит что-то иное?

-Ощущение женщины изменяется, но само состояние любви, если еще можно говорить о таковом по отношению ко мне – абсолютно одинаковое. Странное такое чувство. И, кстати, история Бунина доказывает, что это так. Дело не в возрасте, а в том как ты чувствуешь женщину, и как она реагирует на тебя. В зависимости от этого отношения могут стать чисто телесными, а может возникнуть совершенно новое чувство, если ты ее действительно любишь. И вот это ощущение новизны оно, как и 30 лет назад было, когда влюблялся, так и сейчас может возникнуть. Состояние одинаковое, другое дело, что с возрастом ответственность начинает давить на мозги.

-Это с точки зрения пловца в любовном море. Но и само море меняет течения по ходу времени. Как сказал недавно Андрей Кнышев, с молодости ему нравились хиппующие девушки из хороших семей. Девушки и сейчас хиппуют, но почему-то из хороших семей куда-то исчезли.

-Я понял. У меня была такая история. Я только закончил ВГИК. Мы с приятелем пошли в Питере в университетское общежитие, где у него была подруга. Он сказал, что там есть очень красивая эстонка. Когда мы пришли, там сидела эта эстонская девушка, Кристина. Очень симпатичная и по тем временам невероятно свободная, абсолютно ничего не боящаяся, без наших комплексов. Хочешь целуйся, хочешь кричи, хочешь говори, о чем угодно. Невероятно образованная, эрудированная, начитанная. Я дико в нее влюбился. Единственная странность, которая почему-то сидела в голове, что я как бы не хочу жениться. Да, я ее люблю. Но сейчас она, потом будет еще кто-нибудь, жениться ни к чему. Прошло больше года, мы жили вместе у моих родителей, которые тоже ее безумно любили, и вдруг в какой-то момент она мне говорит: «Ты знаешь, я выхожу замуж». Я обалдел, но при этом не могу сказать, что очень расстроился. –«А кто он?» – «Да вот один западный немец. Мы познакомились два года назад. Он все это время не приезжал, а сейчас наконец разрешили, он оформил документы». А это середина 70-х, те времена.

-Волна отъездов из страны, куда глаза глядят…

-Я так думаю: ну, пусть едет. Там нормальная жизнь, ей будет лучше, чем здесь. Чего я ей буду мешать? А я еще что-нибудь найду. Я не говорю, что она плакала, потому что ждала от меня совершенно иного. Все можно было изменить, но – состоялось. Была свадьба, и она уехала. Тут начинается самое удивительное. Я запомнил свое состояние. Где-то через неделю я начинаю понимать, что совершил не просто ошибку, а что-то страшное и непоправимое. Она оставила какой-то телефон, и я помню, как ночами ходил на телефонный пункт, тратил безумные деньги, звонил, посылал телеграммы латинскими буквами, умолял вернуться. Но, естественно, было поздно, ничего не произошло.

И в течение жизни эта история все время ко мне возвращается. Прошло какое-то количество лет. Я первый раз собираюсь жениться. Вдруг звонит эта Кристина и говорит: «Ты знаешь, мой муж умер». А я уже начинаю жить совсем другой жизнью. Она приезжает и опять возникает момент выбора. А у меня уже какая-то биография режиссерская, - неприятности из-за моих звонков туда рассосались, когда меня во Францию не пускали на съемки, - и у меня опять не хватает духа. Хотя я ее и тогда безумно любил, и она тоже.

-История для кино.

-Да, и мы опять продолжали общаться. Она вышла замуж за человека, намного старше ее, родила ему троих детей. Всего у нее четверо, притом, что внешне она абсолютно не изменилась. Она живет в Германии, мы иногда встречаемся. Удивительная женщина, которая прошла и еще в какой-то степени идет через мою жизнь. Но вот эта фатальность нехватки чего-то или у меня, или у нас обоих, выстроила наши жизни совершенно по-иному. Мы даже с ней рассуждали: а, может, если бы остались тогда вместе, то давно бы уже разошлись? Не знаю, может, эту историю я ношу в себе, строя различные линии и ответвления?

-Я вспомнил книгу «Дорога в Рим» Николая Климонтовича, где сделана попытка уловить этот любовный дух того времени.

-Кстати, только что в отпуске я перечитывал это. Новый сборник его рассказов, но там много из «Дороги в Рим». Эта книга когда-то мне очень понравилась. В ней больше цинизма и откровенности, чем у меня, но в ней есть дух, который мне близок. По тому, как надо воспринимать любовь, женщину, и что при этом происходит в наших мужских мозгах.

-Многое идет не только от поколения, но и от семьи. Чтобы тонко ощущать женскую судьбу, надо ли обязательно быть «маменькиным сынком»? Расскажите, может, про родителей?

-Папа – режиссер, оператор. Знаменит тем, что снимал всю ленинградскую блокаду. Мама работала в издательстве «Искусство», редактируя книги по театру. Она была очень интеллигентной женщиной и дала мне очень многое, приобщила к искусству. Отец, естественно, отсутствовал, был на съемках. Потом, во времена института, мы с ним сильно очень сошлись. В какой-то момент даже работали вместе. Он был поразителен в одном: таких примеров, как он умел находить своего героя в документальном кино и любить его, я не знаю. Я не забуду кадр: деревня, по улице идет странный скрипач – с большим носом, полупьяный. Длинный-длинный кадр: он идет по улице и что-то наигрывает. Для тех времен это была невероятно пронзительная штука. Лицо не дебила, а спившегося такого школьного учителя. И то, как он снимал Ольгу Берггольц, других…

-Когда он умер?

-Он умер в 88-м году. Очень тяжело умирал от рака. Через 7 лет умерла мама. Я заканчивал «Манию Жизели», должен был уезжать в Москву записывать музыку, у нее случился инфаркт. Потом врачи говорят, что все нормально, и через неделю ночью второй. Ее не стало. Тяжелый был период. Я, действительно, очень ее любил.

-Это интимное душевное переживание, которое вы передаете в своих фильмах, - и от папы, и от нее?

-Я от родителей очень много перенял. Отец был такой же, как я, - внешне открывался редко. Он был немного зажатый в жизни, что, как ни странно, и мне свойственно. Мама, наоборот, - очень открытый человек, к которому все тянулись. Я получился гибридом. Иногда это мне мешает, иногда помогает очень сильно.

-Вы снимаете тонкое, поэтическое кино на полутонах, на настроении. Как это совместится с американцами, не боитесь?

-Не знаю, будем совмещать. Дело ведь не в моем стремлении к всемирной известности. Это новое требование к самому нашему кинематографу. Может, я обожгусь. Может, мне скажут в конце: «Вы отстранены от монтажа», - там это часто бывает. Монтаж –любимая моя вещь. Три четверти кино я делаю за монтажным столом, могу менять сценарий, для меня это серьезный процесс. Может, в силу своей замкнутости я ощущаю себя лучше всего, когда остаюсь один на один с пленкой. Я и монтажер, которая, кстати, работала еще с моим отцом. Мы понимаем друг друга с полуслова. Я знаю, что могу только исправить, ни в коем случае не испортить.

-Вы ведь начинали как документалист, это иной тип режиссера?

-Это абсолютно разные профессии. И по подходу, и по организации, и по масштабам. Получилось так, что я должен был снимать о Спесивцевой документальную картину. И в тот момент она умирает. Закрывать фильм жалко, поскольку материал был безумно интересным. И от незнания того, что меня ждет, я решил, - а почему бы не игровое? Сценарий был написан быстро. Госкино сразу выделило деньги. У меня не было даже времени задуматься, что же я делаю. А потом кино – это наркотическая зависимость. После «Мании Жизели» я не понимал, как раньше мог без этого жить.

-Подобно отцу, вы фиксировались на человеке, снимали биографические фильмы, будь то Бунин или Спесивцева. Новые фильмы ведь уже не о знаменитых личностях?

-Понимаете, когда я снимал картину о Бунине, я больше всего пытался абстрагироваться от Бунина. Для меня это был – писатель, мужчина такого-то возраста, с ним происходят такие-то вещи. Если бы я все время думал, что это – Бунин, кино, возможно, получилось бы совсем иным. Для меня была важна история любви, которая могла случиться с любым другим писателем. Дело в том, что после «Мании Жизели» мы с Дуней Смирновой решили делать трилогию о знаменитых людях эмиграции: Спесивцева, Бунин, Набоков. С Набоковым нас сразу охладили: родственники не дали прав на биографическую экранизацию. Остались две картины. И я как бы устал от кокретных привязок. История любви в «Доме» женщины, фамилия которой никому неизвестна, мне очень близка. Тем более, что и там есть прототипы, так же, как и в «Предчувствии космоса» Миндадзе. Там рабочий парень, который хотел убежать на Запад, попал в психушку, но потом все равно убежал из страны. Все черпается из жизни.

-Переход в режиссеры игрового кино изменил вас как личность?

-Конечно. И по отношению к людям, и по работе на площадке. Как говорит Андрей Сергеевич Смирнов: «Режиссер – это убийца». Я могу решиться на очень непростые вещи. Например, в «Дневнике его жены» мы сняли процентов двадцать фильма, я посмотрел материалы и понял, что дико ошибся в двух актерах, очень известных. И я их меняю, несмотря на пересъемку, на панику в группе. На ключевую роль Марги я беру Лену Морозову, которую увидел в спектакле, был поражен и пригласил в фильм. Теперь она получает кучу премий, и, действительно, это находка. Я пошел на это, потому что знал, что должно быть в результате, и что в первом случае я до этого не дотягивал. Так становишься убийцей, деспотом, что, как ни странно, правильно. Иногда делаешь вещи за гранью общечеловеческого понимания.

-В жизни или на площадке?

-Пока на площадке. Во время съемок «Дневника его жены» возникла ситуация с Галей Тюниной. Нужно 25 дней снимать в Ялте, а ее отпускают на 18 дней. Мы отменяем все выходные, увеличиваем рабочий день до 14 часов, работаем страшно, и к вечеру 16-го дня Юрий Викторович Клименко, наш оператор, падает в обморок. А я знаю, что у него сердце пошаливает. Вызываем «скорую», я зажусь с ним, едем в больницу. Врачу, который даже не понимает, кто перед ним, я приказываю: «Вы ничего не говорите больному, все докладывайте только мне». Не знаю, что он подумал при слове «докладывайте». Испугался, говорит мне: «Хорошо, хорошо». Выходит: «Слава богу, инфаркта нет, но сильное переутомление, у него слабые сосуды, и неделю надо полежать». Я поражаюсь себе в тот момент. Спокойно, не думая, говорю: «Вы сейчас пойдете и скажете Юрию Викторовичу, что ничего страшного, что ночку он поспит, отлежится, а завтра можно работать». Врач, естественно, в панике. Я говорю: «Ответственность беру на себя, могу подписаться». Потому что иначе все срывается. Мы теряем Тюнину. Группа выходит из рабочего тонуса. Ради этого, в принципе, я рискую жизнью человека, что страшно. Хорошо, все обошлось. Он пришел и работал. В результате, все сложилось даже к лучшему, потому что врач оказался замечательным специалистом с какими-то лазерными приборами. Мы договорились, что он приходил каждую ночь после съемок. Юра засыпал, он ставил до трех ночи свои приборы, и под конец Юра уже бегал как молодой мальчик и подгонял нас, когда мы еле ноги волочили. То есть он еще и подлечился.

-Та же история, что в сценарии Миндадзе, - незаметная подмена личности?

-Изменение, во всяком случае. Этого требует профессия. Если дашь слабину, не получишь результата. Можно было оставить ту актрису. Можно было отложить съемку на неделю. Было бы что-то иное. Не на пятерку. Все зависит от того, по каким правилам ты собрался играть.

-Изменяется ли круг знакомых, характер общения?

-После смерти мамы мы с женой переехали в Москву, где ее родители. Хотя в Питере осталась студия, и приходится жить на два города. Стало меньше друзей, больше знакомых. Но я не верю, что можно творить, ориентируясь только на себя и живя затворником. Даже человек, которого я очень люблю, - Александр Сокуров, считающий, что надо изолироваться, - и тот выступает иногда, дает интервью. Есть фестивали, есть люди, которых глупо избегать, есть обязательства. Это жизнь, в которой мы обязаны участвовать.

-Сокуров же ваш ровесник?

-Мы одногодки и практически одновременно учились. Вместе работали на документальном монтаже. Он читал текст в моей картине «Уроки Ялты», снятой к 50-летию Ялтинской конференции. Очень хорошо прочитал. Тогда мы с ним сильно поцапались. Что естественно. С возрастом проходишь какой-то свой путь. Он тоже ведь очень сильно изменился. Я помню, как он был парторгом режиссерского факультета ВГИКа. Дело не во власти и партии, а в отношениях с людьми. Было время, когда режиссер-документалист не мог не быть членом партии. Иначе карьера обрубалась сразу. Еще очередь была, чтобы вступить. Я помню, как меня приняли кандидатом, когда началась вся эта пертурбация, и на первом же собрании я сдал билет. И как уважаемые мной режиссеры кричали, что не бывает хамелеонов, нельзя предавать… На меня это, к счастью, не подействовало. Через полгода они все сдали…

-Я вспомнил, у вас между двумя игровыми фильмами был документальный фильм о новой элите?

-Да, был такой своеобразный заказ, к которому я, может, так и отнесся. Мы, кстати, с Климонтовичем этот фильм делали. Парадокс в том, что этот фильм, без всяких усилий с моей стороны, объездил огромное количество фестивалей, и везде его смотрели с большим удовольствием. Я снимал его, чтобы не потерять профессию, но и чисто человеческий материал мне был интересен. Общение со Спиваковым, Шохиным, Авеном и кем там еще, пригодилось и в фильме о Бунине, и где угодно. Это опыт, который не проходит зря. Хотя для меня эта была, скорее, журналистика, а не чистое кино.

-Можно закончить с того, с чего начали: 50-летие совпало с ощущением нового этапа в творческой жизни?

-С ощущением, что надо срочно снимать фильмы. Все для этого есть. Есть объективные предпосылки. Но что может произойти? Американцы скажут: «Ну чего там ваши тянут? Давайте мы все профинансируем».

-И в чем опасность?

-Опасность, что они будут диктовать условия. Какой там Десятников, какой Клименко, какие русские актрисы!.. Приглашенный режиссер – это другая история. Опытов было немного, и те не вдохновляют. Кончаловский сделал несколько хороших картин и вернулся. Бодров-старший снял неплохое кино, но без прорыва. А главное, что мы должны войти в этот мир на равных. Ведь странная история. Голливуд –сборище режиссеров со всего света. Чехи, голландцы, англичане, китайцы, кто угодно. Только русских нет. Почему? Невозможно ответить.

Беседу вел Игорь ШЕВЕЛЕВ