71. Сергей Шерстюк об Америке (Русский курьер, 1990)

СЕРГЕЙ ШЕРСТЮК ОБ АМЕРИКЕ

“Русский курьер” 1990 год: “Чтобы понять Америку, надо дать ей что-то свое!”

…Самое интересное – это сама Америка. Для меня существовал какой-то ее инфантильный образ, связанный с несколькими песнями Джима Моррисона, которые я услышал в 1968 году и страшно полюбил. Потом я все больше узнавал об этой стране и приехал в нее совершенно готовым к чему-то определенному. И уже через неделю я сообразил, что приехал сюда старым, потому что приехал глубоко дезинформированным. Те три песни Джима Моррисона были гораздо ближе к тому, что я увидел. Оказалось, что я всю жизнь получал дезинформацию даже от тех людей, которые приезжали оттуда. Видимо, я сталкивался с людьми, которые приезжали в Америку что-то взять. Это важная деталь. Если ты хочешь чего-то там взять, Америка тебе это даст. Но ты никогда не узнаешь, что такое Америка, которой ты сам приехал что-то дать. Самое лучшее – это давать Америке, и тогда ты не узнаешь всех этих тягот эмигрантства и беженства. Это история мучительная, потому что очень многие мои друзья туда эмигрировали. Общение с ними требовало не трех-четырех часов, а дней и ночей, и иногда я даже избегал встреч, потому что для настоящего общения требовалось слишком много времени и сил, которые были там ограничены моей работой.

Я предпочел среду молодых художников. То есть условно, конечно, молодых. Тех, кто находится в точно таком же положении, как мы здесь. В этом смысле между Москвой и Нью-Йорком существует удивительное подобие. Например, там есть свой МОСХ – Московская организация Союза художников. И председателем его является всемирно известный Раушенберг. Они откуда-то узнали это слово и так и говорят: “Да, у нас в Сохо свой МОСХ!” Возник он в 60-е годы, его создали поп-артисты. Конечно, это только образ, в Сохо действительно потрясающие художники, которых я любил и со многими их вещами только там впервые познакомился. Но желания контакта с ними у меня не возникало. Всем, кто опоздал родиться, чтобы быть с ними тогда, в 60-х, сейчас страшно тяжело. Их никуда не пускают, не признают. У нас это даже безобидней. То есть выяснилось, что в этом смысле ситуация одна и та же. И там, и здесь меня не интересовало общение с людьми уже оформившимися. Это действительно гигантская пропасть между поколениями, но она и должна существовать. Иначе ничего бы не было.

Я был в США больше трех месяцев. Нас, семерых художников из Москвы – Леонтия Азерникова, Константина Худякова, Сергея Шарова, Александра Рукавишникова, Николая Белянова, Владислава Провоторова и меня – пригласили люди, интересующиеся специфическим советским искусством, не тем, которое клишировано сейчас как соц-арт, или авангард, или концептуализм. У них есть свой авангард, и между их авангардом и нашим просто пропасть…

Поработал я там самым замечательным образом, написал семь картин, путешествовал. Картины передал в фонд новой галереи, выставки, того нового дела, которым я сейчас занимаюсь вместе с нью-йоркскими жителями. Кроме Нью-Йорка, жил в Соу Крик, в переводе – “Ручей Пила”, впадающий в реку Делавар. Там же водопад, места Фенимора Купера, как вы узнали. Места классические для Америки, местность делаваров. Экзотика. Как у нас Палех или Хохлома. В магазинах кучи перьев, стрел. Но индейцев там нет, хотя и силен их дух.

До Нью-Йорка на автомобиле это примерно часа полтора. Курортное место. Роскошная трехэтажная дача в лесу, идеальные условия для работы. В Нью-Йорке студия, где я еще буду работать, как раз ремонтировалась. Поэтому я большей частью жил в провинции, ездил на машине в соседний городок Страсбург.

Население там в основном ирландское, немецкое, русское. Места, примерно похожие на Подмосковье, если ехать в сторону Калуги. Та разница, что с экологией все в порядке. И достигается это отнюдь не репрессивными методами. Просто средний человек любит зверюшек, бережет лес, дрова купит для печки в любом магазине или на бензоколонке. Старается сохранить гармонию с природой. Грибов много. Если встретишь в лесу человека, собирающего грибы, то наверняка это славянин. Если у тебя вредный завод, то, даже если его не закроют, у тебя никто ничего не будет покупать. Или, например, ты купишь шубу из песца и пойдешь по Нью-Йорку. Уже через три квартала тебя встретят местные “зеленые” и вежливо предложат тебе стать человеком. Если ты человек интеллигентный, то не станешь это носить. Если неинтеллигентный, тебе тоже ничего не сделают. Но и мода на это рассчитана. Много искусственных мехов.

Вообще 98% американцев живет в провинции, в так называемой “Одноэтажной Америке”, которая на самом деле трехэтажная. Это те, которых называют средним классом, обывателями, мещанами. Хотел бы я, чтобы и в моей стране были такие мещане. Не буду проводить параллели, потому что они очевидны. Там чудесно то, что нет никакого чуда. Чудеса – у нас. А там совершенно естественная страна, как и должно быть. Даже когда ты поднимаешь голову и видишь где-то в облаках исчезающий небоскреб, ты понимаешь, что он отнюдь не бесчеловечен, не создает дискомфорта. Видимое, осязаемое соответствует человеку, а заоблачное, скажем, духу его. И ты спокойно опускаешь голову и опять живешь в том мире, который называется городом. И в этом смысле Нью-Йорк – идеальный город. Очень зеленый и не очень громкий. Во всяком случае, того шума, который показывают по телевизору, вовсе нет. Я не знаю, где его записывают. Иногда только из автомобилей орет музыка. Но это всегда специфическая публика: или молодежь, или бедные. Бедные – не в нашем смысле, потому что они всю жизнь получают помощь, на которую содержат дом, машину. Бедный не тот, у кого нету денег, а тот, кто ничего не делает. И в самом Нью-Йорке очень много людей, которые ничего не делают, все время шныряют туда-сюда, желая чего-нибудь урвать. Ездят они, как правило, в маленьких автомобилях, скандинавских или японских. Понятно, почему в маленьких. Они хотят куда-нибудь втиснуться, бесплатно припарковаться, в Нью-Йорке это проблема.

Как правило, это эмигранты, приезжие. И иногда создается впечатление, что Нью-Йорк целиком состоит из приезжих. И многие старые нью-йоркцы покидают город. Тоже нормальный, живой процесс. Генерирует новое поколение, и оно постепенно создает новый Нью-Йорк. Я убежден, что лет через двадцать Гарлем, например, будет цветущим, дорогим районом. А в другом районе, который, может быть, сегодня роскошен, возникнет новый Гарлем. Это естественное многообразие. Хуже, когда всюду сплошной Гарлем.

Здесь все время очень хорошее отношение к тебе. Возникают вопросы, возникает контакт. Хочешь что-то узнать, тут же приходят на помощь. Мой убогий и кошмарный английский принес мне ряд комплиментов. Я употреблял согласование времен и меня спрашивали: “Вы, наверное, англичанин?” У них язык американский, и его изучаешь на месте, когда понимаешь, что ты живой человек, а человеку нужен контакт. А контакт происходит в условиях общепринятого языка. Язык – всего лишь стиль жизни. И если ты начинаешь чувствовать этот стиль, ты начинаешь говорить. Просто, чтобы выжить.

Хотя, с другой стороны, какое в Америке выживание! Можешь вообще не изучать язык, как наши эмигранты на Брайтоне! Сейчас там нечто вроде русской колонии. Вообще ничего не изучают. У них свой круг, свой стиль жизни, который они прекрасно сохраняют. Первое впечатление – самое ностальгически-умилительное. Например, дети, которые родились уже там, но говорят только по-русски. Или в магазине, где я по-английски попросил сигареты “Кэмел-лайтс”, мне, глядя в глаза, отвечают по-русски: “Ну нет Кэмела-лайтса!” – Так это же, говорю, в первый раз, что нет моих любимых сигарет! – “Ну были только шо. Возьми Лайтс-Мальборо!” – Я ненавижу Лайтс-Мальборо! – “Ну хорошо, шо делать? Пойди в соседний магазин”. Действительно, в соседнем были.

Брайтон это нечто. Это не Нью-Йорк, это вообще другая страна, хотя они, конечно, очень на это обижаются. Если представить, что Манхеттен – это Москва, то Брайтон-Бич – это Кашира. Просто очень далеко. Все время идет, конечно, отток людей. Из Брайтона переезжают в какой-нибудь другой район Бруклина, ближе к центру. Потом человек оказывается в Квинсе, в Бронксе, потом даже в Манхеттене или на 2-й авеню. Все зависит от человека. Ты делаешь все только для себя, прикладываешь для этого массу усилий, а польза приносится стране. Нормальная страна позволяет огромному количеству людей генерировать в нее.

У каждого эмигранта там своя собственная судьба. Человек начинает соответствовать самому себе. Тот, кто жил здесь, едва сводя концы с концами, вдруг там страшно начинает преуспевать, потому что по своему внутреннему складу оказался великолепным буржуа. В хорошем смысле. Кто-то там страдает, значит, и должен был по своей природе страдать.

Видел там очень многих. Встретил свою первую любовь и ее теперешнего мужа. Вместе ездили праздновать Пасху в Джордан-вилль, это центр русского зарубежного православия. Туда съезжаются русские со всей Америки, несмотря на то, что, конечно, и в Нью-Йорке и в других городах очень много православных приходов. Многие и живут там вокруг церкви.

Там надо искать то, что соответствует твоему образу жизни. Я знаю, что многие наши эмигранты примерно через год приходят к идее жить только тем, что тебе соответствует. Ну например, делать пюре. В самом Манхеттене много магазинов, где говорят по-русски. Я покупал там пельмени, красную икру. Есть даже кабачковая икра… Ну а почему нет, если у людей к ней пристрастие. Чудесные магазинчики, где можно пообедать, съесть, например, русский борщ. Правда, всякий раз, как я там был, борщ почему-то ели негры. И икры очень много и очень дешево, и красной, и черной. Полкило красной икры в пакете за 13 или 17, что ли, долларов. Это дешево, потому что на самом деле доллар – это не десять рублей, а десять копеек. Ну и купил на рубль тридцать целлофановый мешок красной икры! Так что те, кто полагает, что туда надо везти икру, сильно заблуждаются. Плюс чекушки “Столичной” в каждом магазине! Если чего и везти, так это черный хлеб – ржаной или “Бородинский”. Хотя на Брайтоне его делают, он не такой.

Вообще, если ты ленивый человек, то еда тебе может показаться безвкусной. А если не ленивый, ты будешь выбирать, отказываться от чего-то и в конце концов найдешь ту еду, которая тебе соответствует. Это опять о соответствии.

Лично я любил там есть то, чему нет названия. Обычно в средней руки или дорогом китайском ресторане. В американском ресторане, где очень вкусно готовят и есть все, что производит человек, нет тех комбинаций, которые могут сотворить только китайцы. Если ешь настоящее китайское блюдо, то ты никогда не знаешь, ешь ли ты деревяшку, или животное, или, допустим, гриб. Все доведено до немыслимого перехода одного качества в другое. Крайне вкусно и абсолютно непонятно, что это такое.

Сильно скучаешь там по жене, по друзьям, часто думаешь, как было бы хорошо, если бы они тоже это видели или обедали со мной. Но была работа и надо было приложить достаточно серьезные усилия. Я бы не сказала, что посчитал бы Америку идеальным местом для своей родины. Мне лично надо жить здесь, в России. Но работать там мне тоже, наверное, необходимо. Никуда не деться, это лакмусовая бумажка для определения того, кто ты есть на самом деле. Но узнавая, кто ты есть, идентифицируя себя, ты соединяешь себя со своей родиной.

Вообще я думаю, что художникам в Америке хорошо. И вовсе не потому, что все, что ты сделаешь, у тебя купят. И не потому, что находиться в состоянии рыночной конкуренции и борьбы – это для художника очень здорово. Нет. Просто если художник пишет большие картины, то у него там почему-то обязательно будет большая мастерская. И даже тюбики огромных размеров, как банки. А если ты выбрал путь художника, который пишет маленькие картины, то у тебя будет маленькое помещение, маленький этюдник, маленькая машина и даже маленькая жена. Все у тебя будет маленькое, потому что ты сам так выбрал, тебе так удобней.

Конечно, художники, которых я видел, находятся не в том положении, когда они могут заниматься только тем, что они считают нужным делать. Есть массовый спрос, рыночные клише, стереотипы, и художника, как правило, они не устраивают. Но он может найти еще какой-то заработок. В театре, скажем. Причем, тоже там делать только то, что любит и хочет делать. И все же чаще он предпочтет обычный тяжелый физический труд, которого в Америке никто не боится. Заключит договор, по которому он две недели будет тяжело физически работать, чтобы потом этих денег ему хватило, чтобы обеспечить свое собственное искусство, и чтобы у него не болела голова, купят у него в этом году две картины или две инсталляции или не купят…

Популярны свободные студии. Близкие по духу художники собираются время от времени вместе, делают какие-то вещи, чувствуя себя при этом нормальными свободными людьми, потому что никто другой такое не сделает. Потом снимают помещение, устраивают выставку, приглашают на открытие друзей, прессу, покупают ящик водки. Все как обычно. Приглашают рок-ансамбль, напиваются. Но ни разу я не видел никакой агрессивности. Обычно это космополитичные группы. Мой друг живет так в Бруклине в интернациональной колонии молодых художников. Они арендуют шестиэтажный дом бывшей еврейской фабрики пуха и пера. На весь дом там десять художников. Внизу у них бар, который содержит ирландец, брат которого тоже художник. Друг мой там из Союза единственный, остальные испанцы, итальянцы, видел чеха. Ближайший его друг – турок. У них обоих в детстве любимые их собаки откусили им пальцы, такое совпадение. А поскольку у моего друга, кроме еврейской и русской, течет еще и армянская кровь, они сделали такой чудесный плакат, на котором соединены два обломанных пальца, и на одном из них написано “Турция”, а на другом – “Армения”. Таким вот образом решили давнюю и малосимпатичную историю.

Так получилось, что в конце моего пребывания в Америке там открылась моя первая персональная выставка. С поездкой это никак не было связано. В Нью-Джерси, в Музее современного русского искусства были выставлены 23 мои работы, которые до 86-го года уходили в Штаты, в Европу, и, оказывается, собирались там, в частности, и устроителем этой выставки господином Нортоном Доджем. И как я могу не быть благодарен Америке?..

Сейчас многие наши художники едут в Америку, чтобы заработать деньги. Я там за свои картины денег не получил и не должен был получить. Но поездка, мне кажется, имела более коммерческий характер, чем это выглядит на первый взгляд. Постараться как можно скорее завладеть пачкой зелененьких – это несерьезная коммерция. Мне больше нравится американское выражение: бизнес – это дружба. И наоборот, дружба – это бизнес. Кроме всего прочего, это в конце концов еще и много денег. А приятные мгновения с друзьями просто бесценная вещь.

Выслушал и записал Игорь Шевелёв