Год погоды. 24 февраля

Серый ветер, серый снег

24 февраля. Больше всего его поразило под конец, что всю ночь шел грязный снег, и фонарь мерно и бессмысленно раскачивался под ветром, а Гарик ничего этого уже не видит. Завеса, мрак, темнота. Кому, как не художнику, кому как не Гарику, все читавшему и понимающему, знать о том, что происходит вокруг. И еще не давала проходу мысль, что именно Гарик должен подать какой-то знак оттуда. Не случайно же девять дней назад он подарил ему свой календарь на этот год – «Головы», где на обложке был затылок уходящего человека с открытым глазом на нем. Гарик все понимает без слов. Он же знает, что здесь будут ждать его знака.

Обещали сильный южный ветер, снег. Но день был сизый, знобкий, тихий, с чуть заметным запахом от Капотни. Усы и борода были в мелких капельках, никак не подмораживавшихся. Он был вжат в этот город, в эти улицы с магазинами, в метро с автобусами, в теплую толпу. Но все это могло в любой момент исчезнуть, и тогда оставалось голое снежное поле без всяких признаков жилья и человека. Он вдруг вспомнил, как сквозь сон услышал пение птички рядом с окном и еще подивился, что она прилетела, что, значит, скоро весна, а они где-то вили гнездо над балконом, и полгода некуда было деться от их гама ранним утром. Но сейчас-то еще зима. И тут, как по башке ударило, что – Гарик. Другой возможности подать знак у них почему-то нет, кроме как быть птицей.

Он открыл балкон, прислушался. Никаких птиц слышно не было. Не то, что глухая зима, но еще рано. Он вспомнил потрясшую его выставку Гарика, которая называлась «Мифологические», где были выставлены деревяшки от забора, камни, куски металла, - все то, что находят в мусоре. И все это было безумно похоже на те древние фигурки богов, что дошли до нас от шумеров, Вавилона, Египта, доисторических эпох. Надо быть внимательнее, сказал он себе. Может, и кроме птички, что-то еще придумает. Отпевание должно пройти в пятницу, а в субботу похороны на Новодевичьем, где у них с Инной есть место.

Из-за снега всегда кажется, что больше места на земле и легче дышать, и удивляет, почему не дышится, как могло бы. На балконе совсем уж сгнила картошка. Шапку, выходя на улицу, не надел, набросил капюшон от куртки и поэтому, наверное, не услышал машину, которая едва не наехала на него сзади. Он попытался представить себе человека, который сидел за рулем, и довольно легко это сделал. Человек был очень похож на него, только он бы на его месте наехал. А сейчас с неохотой вышел почти из-под самых колес.

Хорошо было, услышав прогноз, говорить об особенной тишине, наступающей перед снегопадом, который, между тем, все не начинался. Какой-то снегоуборочный трактор все трещал под окнами, отбрасывая на обочину щетками грязный снег. Потом его сменила немецкая мусорка, раскурочившая полные за три дня праздников баки. Все время казалось, что где-то есть настоящая зима, бунинская, с бешенством деревенской вьюги, с хрустящим лесным снегом, с аппетитным ужином в какой-нибудь «Праге» на Арбате. Так бы и провел всю жизнь на берегу этого слепого снежного моря.