Год погоды. 27 февраля

Дождь со снегом. Недалеко от кладбища

27 февраля. Выходя из дому, погружаешься в мелкую взвесь снега, дождя, тумана, сырости. Так начинается весна, с оттаивания льда под ногами, с превращения снега в кашу, воздуха в теплый слякотный раствор. Мутно небо, жизнь мутна. Тоска столь ровна и безнадежна, что кажется рабочим состоянием, когда ничего не болит, а горло сжато лишь для большей герметичности организма. В распорядке дня отпевание в знаменитой церкви в Брюсовом переулке, кремирование на Хованском кладбище, поминки в клубе на Брестской. Все то, что не давало спать ночью, несмотря на таблетку валидола, а под утро перешло в мерный и неразборчивый бред полусна.

Весь день хотелось спать. Наверное, поэтому не мог сдержать слез и мандраж. Даже несколько рюмок водки не помогли. Приезд в крематорий на автомобиле, по идее, превращает прощание в нечто американское. Но ужас застыл и не отпускает. Марсианский пейзаж с трубами, снегом, элеваторами. Ветер, который пробирает зимнюю куртку, несмотря на нулевой градус. Неточная неправда слов, которыми можно описать то, как люди подходят подержаться за закрытый гроб, который уедет сейчас за дверцы, и не имеют сил подумать о том, кто внутри, о том, что потом.

Зимнее поле хорошо только издали. Идти даже по протоптанной дорожке одно мучение, снег рыхлый, неровный, ноги заплетаются, как ни старайся их ставить. И огни развлекательных центров кажутся одинаковыми и уже поднадоевшими. Наконец, ближе к ночи застучал в окно дождь. Рано или поздно, но придется лечь спать и обо всем забыть. Сон будет дымиться от вьюги. Там же огни фонарей. Летящие сани. И высоко вверх уходящий купол. От похорон до похорон церковный хор поет все лучше.

Говорят, что месяц нынче растет. Специальные младенцы ждут родиться в последний день високосного февраля. Дождь все стучит и стучит в окно. Ночь приближается весенняя, особенная. Ничего нельзя изменить. Никогда. Зачем люди влекут друг друга, сами не зная куда? Почему он уже сто лет не сбивал снег с сапог специальный веничком, истершимся и теперь годным только на эту свою последнюю службу? Тайная близость людей слишком преходяща. Разве можно верить в то, что само себе изменяет?

После полутора часов стояния в церкви не было ничего лучше, чем удобно расслабиться на заднем сидении иномарки и думать, что никогда больше не скажешь ни слова. Никому. Разве что если сами спросят. Можно только длить это состояние интимной принадлежности к чему-то самому важному в себе, не размениваясь ни на посторонние дела, ни на чужих людей, которые не все ли…

В последний абзац он вышел в шубе, с фонарем, слушая завывание ветра, которого на улице давно уже не было, разве что в книге. Прошло Рождество, святки, масленица, наступил великий пост, а там и до пасхальной весны рукой подать. Пригнуться бы и больше никогда не вылезать из этой жизни, которая погружает тебя, как завязавшего алкоголика, в абсолютный свой покой вольной погоды. А весной будешь гулять по темным дождливым улицам, выбирая самые темные закоулки, чтобы без подсветок, без рекламы.