Год погоды. 9 апреля

Матрона мученица

Берлин Унтер ден Линден

9 апреля. В дождливых утренних сумерках молча светят серебряные фонари, огни в подъездах, словно вешки в прозрачном сером океане. В это время видишь сны, ради которых стоит жить, когда обливаешься слезами из-за сущей ерунды, неимоверно близкий другому человеку, другим людям.

Выглядывая из окошка в интернет, видишь, что всюду пасмурно, дождливо, слышишь чириканье птичек, в Кремоне, в Италии на площади перед собором появились трое с зонтиками и так же быстро исчезли. Где все люди, сидят по домам и смотрят телевизор, разошлись по работам? Во Франции все куда-то едут на машинах, автобусах, в Ренне двое мужчин скрылись в подъезде, неужели придется придумывать их жизнь?

Дом от дороги разделяет большая полоса газона, по которому человек выгуливает собаку. Обе фигурки смазаны дождем, как на картинке Марке. Назвал бы парижской нотой, тем более что в Париже на термометре пять градусов, и все окутано густой пеленой ненастья, а здесь довольно мило, капля дождя вдруг разбивается в воздухе около твоего лица на несколько мелких капель, и те вьются вокруг друг дружки, как белая мошкара. И, конечно, светит средь бела дня желтый добротный фонарь напротив окна.

Во время дождя мы все немного японцы. Развели в тушечнице грусть, и пишем рыжеватую акварель, в которой из дождя вдруг соткется дзенский монах в соломенной шляпе, с посохом, в обуви на деревянной подошве. И так же исчезнет без следа, как возник.

Сосед за стеной решил взбодрить себя звуками электродрели, чтобы, пробив тихую хмарь, выйти на волю пивка и футбола. Радио помогает ему по мере трудов и неясной русской речи. Дождь, однако, бормочет, настаиваю на этом, по-японски, постукивая время от времени по металлической крыше. Обещали первую по этой весне грозу, но даже не верится в такое счастье. Кажется, что и сам можешь растаять, сойти на нет, раствориться вместе со всеми. У метро продают зонты, люди бегут мимо, но некоторые покупают.

Тихо трудится человеческий муравейник, выпускают газету, передачи по телевидению, одни лечат других, третьи режут четвертых, сварщик белым огнем рвет металл, укрепляя дверь подъезда в доме напротив, сыплет искры. Каждый давно и счастливо сдох бы в одиночку, да люди живы, оказывается, не классами и сословиями, а по цепочке, по принципу той же мировой сети. Вот и к тебе кто-то постучал, дозвонился, написал по электронной почте, как ты ни пытался спрятаться и не быть.

Кто-то говорит, что дело в Страстной пятнице, на которой всегда так. Он отвечает, что у него каждый день – страстная пятница. Семь страстных пятниц на неделе. Кто-то просит его не кощунствовать. Он отвечает, что надо быть человеком, то есть уметь идти до конца, а не сидеть на поводке, надетом на шею болонки. Тем более смешно, если видеть этих шавок, воющих в поддержку Господа Бога и думающих, чего бы с Него урвать.

Воешь до апухтинских стихов: «Скучно! Вечер темный длится, - словно зимний! Печь дымится, крупный дождь в окно стучит; все попрятались от стужи, только слышно, как чрез лужи сонный Ванька дребезжит». Молишься.