Год погоды. 1 августа

1 августа. Поехал загорать на озеро, встретил Мокрину, собственной персоной. В красных бусах, в синем платье, с красными накрашенными губами, в туфельках атласных, с маленьким мальчонкой, идет среди таких же молодых мамаш, - не узнать невозможно. Тоненькая, как ветка ивы, которую воробей и то прогибает. Пошла купаться, ну точно, Мокрина. Купальник еле все закрывает, в руках маленькая игрушка, купленная в электричке. Пока сын топтался у берега, никак не решаясь идти дальше, она отплыла к небольшому острову в центре озера, опустила игрушку в воду, и та начала расти, превращаясь в огромное золотое чудовище. Мужики вообще-то не должны на такое смотреть: мокрины - женский праздник. Можно сказать, что он подглядывал, а вперед надо было быть осмотрительным, поскольку родные женщины сегодня на него всех собак повесят, - и унитаз в туалете до сих пор не починил, и с детьми не занимается, и за продуктами сходить не может, и денег домой не приносит. Повеситься можно, если в голову все брать.

И как вышла Мокрина из озера, сразу облака белые из-за Голутвина наехали на солнце, все вокруг дымным стало, словно ресницы слиплись, и ты уже дремлешь. Так и продремал в белом солнечном мареве, пока домой не добрался, а там, ближе к вечеру, совсем потемнело, и дождь пошел: Мокрина Илью зовет. Темное небо нависло низко, как будто зовя дальнюю еще осень. Он зажег лампу и стал читать. Дремоту как рукой сняло, будто так и надо – жить, ни о чем не печалясь. Новый месяц пришел, на него теперь последняя надежда, а то под уклон уже и держаться нечем.

Каким образом ему, верблюду, пришлось родиться в средней полосе, ума теперь не приложить. Типа, Бог терпел и нам велел. Таких зверей здесь тоже навалом, вплоть до трехгорбых терпеливцев, которые по поводу редкой конституции считают себя специально посвященными божественной Троице. Иностранцы удивляются, почему он, такой здоровый, не даст пинка бандиту или правительству, а может только плевать мутной слюной, да орать, пока не дадут по шее. Хорошо было выездному Пржевальскому, незаконному отцу Сталина, рассуждать на эту скользкую тему, мол, даже ворона клюет его в натертые вьюками язвы на горбу. А, может, ему даже здешняя бедная жизнь кажется чересчур благостной, и он, блаженный, просит пустынной колючки, акрид да манны небесной, о которой когда-то мама в детстве рассказывала.

Ленин называл это многоукладностью русской жизни, а это просто разные животные и человеческие виды расплодились, и друг друга в упор понять не могут, разве что едят поедом и сношаются, выполняя высшее, им самим не видное предназначение. Сидишь, разглядывая какой-нибудь дурман пасленовый, а на него опустится бражник, мертвая голова, утолит голод и летит себе дальше. Он особо подозрителен к августовскому своему чиханию. Может, надо грешить на зверобой. Скорей всего, сам чересчур рассеян, надо быть собраннее, заштопать какой-то внутренний дефект. И, думая об этом, он испытывал даже какую-то радость, что в нем есть цельная внутренняя жизнь, и он якобы имеет силу и возможность ее исправить. Люди и движения, если смотреть на них издали, кажутся случайными и имеющими скрытый смысл.