Год погоды. 17 февраля

Никола зимний

17 февраля. Северный ветер опять надул чистое небо, мороз, только по краю неба прошел длинный обоз туч, но почему-то с юга на север, что было непонятно. Пошел даже поглядеть на дым из трубы ТЭЦ. Тот шел густой и сизый, но, уже слегка свернув на восток. Обоз туч прошел, оставив по себе желтоватый след. Если на Рязань, то, что, драться с татарами? Зато в Надмосковье было в вышних благоволение. Даром, что компьютер опять не работал, и ночь была ужасной от бессмысленности. А когда утром сосед стал буравить стену в двух метрах от его головы, то он даже повернулся посмотреть, не в его ли комнате это происходит.

Когда в сильный мороз идешь по улице, кажется, что идешь в каком-то дыму, слегка задыхаясь. Это кокон леденит щеки и рот. Это как ночью все пытался пробить головой безвыходность положения, и только ворочался зря, прислушиваясь, с какой стороны лучше дышится носом. Так и не нашел. И головой ничего не пробил. И даже в отчаянии, которое всегда под боком и наготове, не успокоился. А ведь снег, зима, навалило выше крыш, и спи себе, не просыпайся.

День заключается в чтении книг, в писании бесконечных текстов, которые никому пока не нужны, но можно успокаивать себя, что в вечности-то их уж наверняка прочитают. Весь день выдувается большой переливчатый пузырь самого себя. Тогда кажется, что и не страшно ничего. Только краем ума понимаешь, что все напрасно, - денег нет, работы нет, надежд нет, с людьми, кажется, не ужился вовсе. И когда прорвет этот нарыв, - то ли во сне или рано утром, когда просыпаешься в ужасе, то от малейшей неурядицы пошатнет так, что мир рухнет, - не знаешь. Но пузыри долго не живут, это уж точно. Зато Бог тунеядца не старит. Какой есть, таким и прихлопывает.

День, хоть и не суетно, а проходит. Ковер рядом с письменным столом, где он сидит, вытерт до основы, что даже и трогательно, если вдуматься, но вдумываться ни у кого нет сил. Если нет вечного судии и наблюдателя, который был бы к тебе добр, то и ты подражаешь Его отсутствию. Находясь внутри системы, не тебе судить ее. Так физика подтверждает ничтожество.

Он прислушивается к телефонным разговорам, которые, трудясь сразу на нескольких работодателей и не получив еще денег ни от одного, ведет жена. Разговоры нанизываются на живую нитку, как четки. Перебираешь их, день и заканчивается. Февральское солнце достигло кресла, где он обычно читает, и бьет в глаза. Не навылет, но тепло, приятно. Тут, на краю ойкумены - особая цивилизация, где и не слышали о древнеегипетских скарабеях, и путешествиями в Египет на чартерах ничего не поправишь.

Белые глаза страсти - это как раз февральские, безнадежные, со снежных гор на прогулке в Серебряном бору, утомительно неразрешимых поцелуев по возвращении домой, несвежести после бессонной ночи и слишком чистого морозного воздуха. А тут еще разворачивается мучительная лента любовной переписки, которая в отношения двоих вовлекает все больше людей, которые находятся неподалеку, - родителей, детей, не родившихся от новой любви детей, отношения этих детей между собой и с теми, кто их не родил, соседей.