Год погоды. 11 июля

Крапивное заговенье

Год погоды. 11 июля

11 июля. Как в сказке Андерсена ткешь холст из крапивы, крапивное полотенце для свекрови от болей в пояснице. Руки все красные и распухли. Говорят, что дюже полезно, но она не верит. Может, полезно тем, у кого подагра или суставы ноют бесконечно, особенно по ночам, а ей-то красивые городские ручки зачем уродовать? Видно, боится чего-то, вот и решила себя наказать, стать другой, не той, что сейчас, - похудеть, лицом измениться, спрятаться от кого-то с чем-то, чтоб не нашли, поменять участь. Так не хочет умирать, что своей волей умереть готова.

Вяло течет летняя жизнь, пришли одни гости, разговаривали, ушли, пришли другие, засиделись всю ночь, немного поспали, позавтракали, все уехали, ее с собой захватили, приехала к подруге, потом зашла к родным. Словно и не уезжала, все стоит на своих местах. Во дворе кто-то чинит машину, стучит по железу на всю окрестность. Другой поднимает с грохотом металлический гараж. Какая-то тоска во всем разлита, она даже не поймет. Соловей затихает, кукушки не слыхать, петровский пост заканчивается, телевизор что-то свое бубнит до отвращения.

Жизнь открывается до поры, пока не поймешь ее безвыходность. Что делать, совершенно непонятно. Ничего не делать, только бежать из города, чтобы не ездить в метро, которое снимает с тебя скальп, так что мозги наружу. Она тосковала по небу, по зеленым холмам, по лесу с его зарослями и полянами. Но, побыв в деревне пару дней, нанюхавшись сена на чердаке и навоза в сарае, где держали корову и поросенка, походив босиком по траве и грязи, в которую превратил дорожки кромешный ливень с грозой, она тут же затосковала по городу. Хорошо, конечно, слушать пластинку Баха на старом проигрывателе, который стоял под вышитой салфеткой в гостиной, - гулкий орган очень уж совпадал с разверзшейся, как в фильме Тарковского, хлябью.

Зима здесь идет бесконечно, несколько лет, но вот и от лета не знаешь, куда деться. Поэтому, наверное, она и была такой общительной, что самой страшно. Ее веселый детский смех до сих пор шевелил пыльные тополиные листья в сквере перед красной кирпичной школой. Что-то врала здешним подружкам про жизнь в Москве, про то, как встретила на улице артиста из модного сериала, как по Тверской прошел мимо нее известный режиссер. Говорила то, что хотели от нее услышать. Девчонки налузгали семечек около плетня, где стояли, целую гору. И про Турцию, которую не сравнить с Крымом, и про Красную площадь, и про девушек на Тверской, и что с ними могут сделать, и про ночные клубы. В конце сама уже не могли отличить, где врет, а где говорит правду. Неважно уже все. А ей рассказывали, как ребята рвутся в Чечню, чтобы жизнь настоящую посмотреть, и как все уезжают на узловую станцию учиться, это полтора часа от них на автобусе, который ходит два раза в день, да и то, если не раздолбан.

Взяла в руки книгу и не смогла читать, глазами в буквы не попадала. Лежала на сеновале, тело все покалывало, как мелкими насекомыми. Перину подложила, тогда настоящие насекомые полезли, потно, душно. Вечером смотрела на звезды, было страшно, потому что темно и вселенная, а не город.