Год погоды. 8 июля

Петра и Февронии Муромских

Год погоды. 8 июля

8 июля. Иногда кажется, что травные запахи превышают душевные возможности человека. Миндальная повилика, душистая кашка, подорожник, в который надо внюхиваться так, что стынут виски. А тут еще в саду нарвешь букет, и просто опускаешь в него голову, - не нужно ни книг, ни еды, словно мохнатый шмель, сознание которого расширилось до границ вселенной.

Для начала он решил сводить ее в рыбный ресторан, а ближе к вечеру перебраться в Нескучный сад, где устраивалось открытие яхтенного сезона и вечеринка табачно-водочной фирмы. Все-таки день русских влюбленных и примкнувших к ним русалок, которые, как известно, первыми пострадали от несчастной любви, а тут еще их число в водоемах прибывает час от часу, несмотря на прохладную еще воду, - речки и озера так ими и кишат.

Он заказал среди прочей икры и белуги шашлык из осетрины, который они запивали белым вином. Потом к месту процитировал из пушкинской «Русалки», так что его шансы на приятную ночь увеличивались. Жаль лишь, что сердце уже не заходилось от предчувствий, как встарь. Да, если честно, ему и наплевать уже было на все, что, впрочем, придает тебе, как заметил в известных стихах тот же Пушкин, только дополнительный шарм. Но деньги были, почему и не погулять. И вечер провести на воздухе в обществе новой подруги тоже неплохо.

А прочие все ушли на сенокос. Дожди начинались во второй половине дня. По небу шли огромные белые линкоры и броненосцы, слоны и профили, сахарная вата и украшения из крема. Можно было успеть и траву накосить, и собрать ее в копны, и накрыть сверху полиэтиленом, чтобы не намокло. Невелика, конечно, радость жить, а все радость. Даже собственное потное тело на свежем и горячем от солнца воздухе кажется свободнее и лучше, чем на самом деле. Не Толстой, а все-таки и эхо словно доносится до тебя. И «Родная речь» для начальной школы с картинкой, где брат с сестрой бегут от грозы, уже даже и забыл, чем дело тогда кончилось, хотя грозы шли чуть не через день, - с молниями, черными тучами, с внезапно возникающей от края до края неба широкой радугой.

Кое-что из этого он увидел из окна рыбного ресторана, иное вообразил, как писал Толстой по поводу «Хаджи-Мурата». Почему-то вообразил жаркий день в Гурзуфе, и как спускается по заворачивающей к морю дороге. Впрочем, может, это не Гурзуф, а Новый Свет, даже наверняка, вот завод шампанских вин, а вон две сопки, торчащие в море, ему что, голову напекло? Перед тем как начинается новая жизнь, все прежнее приходит во взвешенное состояние мозга, иначе называемое сном наяву. В Евпатории перед большим универмагом он ждет трамвая, разглядывая кремовый слоеный пирог здания санатория напротив. Не хотелось бы ему там оказаться, горячие убогие номера пропахли сохнущими полотенцами и купальными костюмами, а еще больше - чужими крашеными стенами, дешевой едой, ничьей жизнью.

В маленьких горячих переулках незамиренного чеченского горного села его водили, как ослика, напоказ скалящимся молодым людям, кричащим что-то оскорбительное и предсмертное. Здесь он понял, что достиг своей цели.