Год погоды. 27 июня

Пророка Елисея

Год погоды. 27 июня

27 июня. На Елисея старые и новые вещи освящают, чтобы было в них удобно, чтобы не вредили, а помогали. Если долго не было дождей, можно крапивой сечься или давить из нее воду и кислоту, чтобы ожечь небо, а то и пролилось.

А можно просто жить спокойно, пройти по улице, подставляя лицо ветру и солнцу, дыша чужим воздухом. На коротко стриженом газоне между панельными башнями домашние девушки прогуливают домашних собак. А возле колонки, оставшейся тут с деревенских еще времен стоит машина, и водитель набирает воду в пластмассовую посудину из-под бензина.

Если честно, вышел хлеб купить в киоске, а все остальное как бы гарнир. Скамейка на бульваре, где когда-то читал журнал «Иностранная литература», какого-нибудь Бегбедера, и, стало быть, это закрыто для него, потому что будет повторением. У него нет цели, то есть того места, где платят деньги, где дарят любовь, обменивая ее на твою, где надо платить долги, которые взял на себя. Свои цели ставишь себе сам. Да, можно купить мороженое в вафельных стаканчиках. Голова сильно болит, но ехать по этому поводу к знакомым на дачу это чересчур. К тому же вчера вытащил на балкон плетеное кресло с мягкой белой шкурой и теперь можно удобно сидеть там, глядя на белые облака, прочитывая страницу-другую Пруста, расслабляясь перед работой. Никакой дачи не нужно, ни курорта у моря. Идти по берегу можно и здесь, тем более против течения.

На море, на даче, среди высокой травы и ручья, мимо которых он мог пробираться к ближайшему между дач магазину не столько потому, что было нужно что-то, сколько ради удовольствия прогулки, - нигде не было той радости чтения и письма, того ровно текущего мышления с вспышками, как на электрокардиограмме, точных и законченных формулировок, которые он отныне только и считал самим собой. А на даче, как и на море, был бы лишь какой-то потертый временем курортник в шортах и с красным обожженным лицом и грудью. Когда-то это было нужно для детей, чтобы у них тоже что-то осталось в памяти, но теперь дети выросли, жизнь укоротилась, и было жаль терять время. Иными словами, ничего нового, что могло принести это время, им уже не предполагалось.

Зачем? Птицы, небо, умные люди, которые, если что хотели сказать, то сказали это в книгах, свежий калач с маслом и икрой, пахучий свежий чай, удобное кресло, даже солнце, которое выходило иногда из-за облаков, даже горячий душ, после того как включили во всем доме воду, - все уже у него было. Он припомнил бытовые неудобства жизни в Гурзуфе, неприятную нужду постоянно куда-то идти, ехать, стремиться, ни минуты не иметь покоя, поглощая обычные курортные радости, и это показалось ему обычным насилием над собой, от которого он решил наконец-то раз и навсегда избавиться. Ну, так уж случилось, что у него есть все для хорошей жизни, для чего же искать плохую, - в очередной раз пришло ему в голову. «Лето в городе», - славные слова из какого-нибудь пастернаковского стихотворения. И жизнь тоже славная. До поры дождей и неурядиц. Грех не воспользоваться.