Год погоды. 27 марта

У выписавшегося из больницы

27 марта. Пасмурный, чуть дождливый день, который до скончания века будет тебе напоминать Прибалтику, делает город тише и чище, безлюдней, более пригодным для житья в нем. И поверх серой благости дворов и домов, улиц и переулков – чириканье птиц. Это время перехода на летнее время. И так не выспался, еле разлепив глаза, а тут еще надо переводить стрелки на час вперед. А, если это суббота за две недели до Пасхи, то вот тебе похвала Богородице с чтением акафиста. Впрочем, оно того стоит.

Время прогулок, одиноких блужданий по городу, начало бездомья. Хорошо тем, у кого есть угол, из которого их не выволокут наружу. Может, так и надо, ощущать улицы брюхом, нюхом, - холмистую неровность Москвы, улицу вниз от Таганки к Яузе, к овальному залу библиотеки иностранной литературы, давний маршрут, но в памяти остался нынешний день, уютный, негромкий, когда с толку ничто не сбивает, и даже машины пробираются по улицам как-то бочком, без хамства.

Впрочем, на самом деле, идти некуда, город замкнут со всех сторон, окружен невидимой стеной, из-за которой можно выбраться только в полное ничтожество. Тут тебя и в больницу возьмут, тут тебя и закопают на окраине. Тем более что в такую погоду город кажется меньше, чем есть, ручным и интимным, как доверительная беседа с самим собой, которую ведешь, идя из одного переулка в другой. Переулочек, переул. Наши акафисты – стихи тех, с кем выросли. Нам повезло и им повезло, кто еще и когда так срастется друг с другом словами и головами – на вечные времена, до гробовой доски, которую в такой день чувствуешь досконально, на ощупь, до сырого запаха земли и белого червя.

Жирное после зимы тело надо бы обтрясти и усушить ради посмертной эстетики, которая движет временно живущими нынче людьми. Кто-то удивлялся тому, как можно колбаситься с теми, кто умрет? Да на них только и выплескивать злобу и раздражение, пока есть на кого. С ангелами и виртуалами особо не покуражишься в вакууме вселенной. Зато как хорошо вгрызаться в чье-нибудь подходящее горло, задыхаясь текущей по подбородку кровью. Накануне ехал вечером в метро, и увидел дядьку, который спокойно мочился на мраморную стену станции. Тьма народу стояла поодаль. Кто отвернулся, кто разглядывал его с любопытством. «Вот и начало сезона», - подумал, садясь в подошедший поезд.

Очень кстати падает зрения, уступая место более возвышенным чувствам. Держась за поручень, он дремлет, закрыв глаза. Кто-то выходит на остановке, он садится, и опять дремлет, иногда взглядывая вокруг осовелыми полуслепыми глазами совы Минервы, вылетающей в сумерки. Уже подъезжая, видит стоящий на остановке автобус, в который надо успеть. Там платит деньги за билет кондуктору. Где она, весна? В автобусе и в метро весны нет. Разве что выйти на остановку раньше и пройти по темной улице, поглядывая на дымящиеся трубы ТЭЦ, на зеленый крест аптеки на углу, на искрящиеся неоном вывески игровых автоматов, супермаркета еще чего-то, во что нет нужды вглядываться. Люди, как тени, проходят мимо тебя.