Год погоды. 17 мая

День перемен

17 мая. В этот день принято было бить баклуши, то есть выбивать из дерева нужный чурбан для ложки. Дерево тоже было «чуром», предком, который мог подсказать правильность связи со всем живым. Впрочем, может, все это моральное всеединство мира придумали сентиментальные немцы, какие-нибудь швабы вроде Шеллинга с Хайдеггером, а мы лишь погружены в тупое майское созерцание пустого с порожним.

Деревом быть сейчас самый кайф, как, впрочем, и в футбол играть. Не жарко, не холодно, ветерок, травка, листочки, облака, дермецом попахивает. Придя в себя после сна, замысливаешь очередной побег в обитель чистую. Там тоже, конечно, все развалилось, руины поросли лопухом и крапивой, но для музея памяти сердца сгодится и это. Цветник, фруктовый сад, прозрачная штора надувается сквозняком, аллея задумчивости на пути к сортиру, справа по каменной дорожке разрушенная теплица. Есть упоение в ощущении себя несчастным, - меряешься весом с прочим миром, его перевешивая.

Никто же не знает, как, пустив корни в землю, ты стоишь на бульваре серебристым тополем, отслеживая, кто куда прошел, выбирая лучшее время, чтобы метнуть в них бомбу аллергического пуха. А всего-то пара зябликов на подхвате, кучка воробьев да заезжий соловей, подбирающийся ближе к утру, когда никого нет народу. И вот такими силами держать город под контролем, да чтобы никто еще не догадался, не разоблачил. Понятно, что наши стоят недалеко, если отступают, то организованно и ждут первого приказа, но вот так стоять штирлицем тоже нелегко. Одни облака в помощь, да и то, когда ветер, а то голову задирать неудобно, а за домами не видно.

Бог знает, какие глупости только не передумаешь, стоя изо дня в день, даже май не отвлекает. Надо бы соловья подрядить на передачу тайных сведений в центр, или китайский язык в памяти восстановить, а то совсем мхом покроешься изнутри. Все, чего мы хотим, это явить наружу свои годовые кольца. Но, оказывается, что они никому не интересны. У всех свои дела, - шуметь, пока молоды, обливаться пивом, ветками махать.

Иногда кажется, что вот так и ходил бы по узким дорожкам какого-либо парка, бормоча стихи. Теперь столько стихов хороших написали, что хоть триста лет шелести ими, все не вышелестишь. Дрозды только бросаются, как сумасшедшие, низко, над самой землей, в ближайший кустарник, ошпарили их, что ли. Такая нервическая натура была ему не по душе, да что поделать. В общем деле, которое ныне заваривается, им тоже найдется роль агитаторов.

Лесные люди сумрачны, это все известно. Полевые – более мелки и суетливы, всё ищут, куда бы зарыться, выйти на время из игры, ударить, когда не ждешь. Всякая тварь хороша для нового общества, которого того и жди к лету, когда все разъедутся в отпуск, по Турциям да Мальтам, оголив тыл и фланги. После новостей, увиденных по евроньюс, не все вернутся.

Дети пускают пузыри из трубочек. Бомжеватые парочки добирают пустые бутылки после выходных. Все, кто могут, мучают друг друга, не дают покоя. Ветерок гуляет по листве. Нет большой цели, кроме мелких текущих проказ натуры, вполне годящейся на пыльное забвение и несуществование.