Год погоды. 19 мая

Иова многострадального

Год погоды. 19 мая

19 мая. Легко ли в такой солнечный прекрасный день сидеть на пороге дома, соскребая паршу с тела, которое суть пустота? Чуть расслабишься, и мозг станет таким же пустым, бьющим в бубен, потечет слюна, глаза станут параллельны зрению и друг другу. Нет, почешешься, и опять в рассудке. Иов терпел, и нам велел.

Ветер дует в лицо. Человека, который не в себе, он не расстраивает, не сбивает с толку, наоборот, охлаждает отчаяние. Откуда-то доносится вонь. Хотел встать пораньше, с рассвета, чтобы собрать росу, омыть свои язвы, но проспал: подумал, как больно будет прикасаться к ним холодным компрессом, и решил спать дальше. Только, когда умираешь и живешь из последних, понятно, насколько крепок человек на разрыв. Самому себя не разорвать, тут нужен мясник посноровистей.

Человек раскладывается надвое, как еще бабушка его сказала: наружьем и внутренностями. Исповедуешься кишками вверх, как вот раньше Христа исповедовали, - общим надрезом организма с последующим его раскрытием. Хорошо, даже дымится, тут зритель нужен, самому больно, неинтересно.

Зритель должен быть понимающим, с записной книжкой для набросков. Тут особая инсталляция, мясо, пересыпанное землицей, глаза с ветром.

Ему говорили, что он жив, только покуда есть кожа, притворство, чин поведения, этикет раскланиваний и пребывания в принятой всеми позе. Не надо прыгать из себя, будет хуже, больно, дымящееся от свежести мясо вызывает бесов, которые радуются новизне слов и ощущений. То же с душой. Чем сильнее свернута в почку, в росток, в заскорузлый, как ладонь слесаря, лист, тем проще для всех. Он не поверил, теперь вот кричит.

А можно по-другому, как он делает. Снять лопаткой, которую привез с собой в чехле, так что милиционеры около метро смотрели подозрительно, но все-таки не остановили, верхний слой травы, углубиться на полметра в землю, как делают гнойный надрез, и уже туда уложить свое мясо. Муравьи, щепочки, влажная земля, потревоженные черви, - так путешественники солят свежатину, чтобы сохранить подольше, а он, наоборот, чтобы быстрее пришла в нетоварный вид.

Не ждать, пока это же сделают над тобой люди, потому что тогда, глядя на них, не заметишь самого интересного, как мелкой и ровной иноходью бежит муравей, как стучит каплями начавшийся дождь, как раскачивает ветер верхушками сосен. Некоторые не любят острый дух хвойного леса, он им, видите ли, напоминает смазные сапоги, тоже аристократы. У него не было предрассудков, где лег, там и лежи. Сапогов нанюхался в другом месте. Им подавай запах свежей травы. Трава тоже тут пахнет. Пока шел, видел целую лужайку желтых одуванчиков. Как лось продрался сквозь нежные заросли молодой крапивы. Тут только и понимаешь, как хорош бывает теплый душ с шампунем, как нежен, когда кожа, доставшаяся от родителей, в полном порядке, не чешется, не шелушится, не отстает целыми слоями, выдавая внутреннее душевное беспокойство. Это его младенчиком мыли в ванной с молоком, готовили к чему-то хорошему, чего и сами еще не знали.