Год погоды. 25 мая

Последний звонок

25 мая. Только теперь, описывая свой «последний день жизни», он на вкус ощутил, как волнуют эти словечки: «последний звонок». Еще и жизнь не началась, а уже – будь готов. Лев Толстой ровно тридцать лет записывал «историю последнего дня», пока, не выдержав, рванул в чистое поле на паровоз, как Анна Каренина и начало «Доктора Живаго».

Сам он не помнил ни свой последний звонок в школе, ни жены, которая жила в соседнем дворе. Сознание пробудилось, когда вырос старший сын. Оторвавшись от книг, он, кажется, надел даже пиджак с галстуком. Потом все опять погрузилось в библиографический сон, слепой и белый. Только в нем было захватывающе интересно, кипение духа, на улице испарявшегося без всякого следа. К тому же казалось унизительным доставать каждое утро розовые зубы из стакана с водой около постели. Пусть их, так и лежали, отчужденно преломляясь в воде. Семья жила своей жизнью. Дети знали, что свои последние звонки им придется выслушивать самим, и самим что-то предпринимать по этому поводу. И внуки знали. И правнуки.

Такие дни он любил больше всего. Без солнца, ни жарко, ни холодно, как в чистилище, где ему предстояло в местной библиотеке провести остаток вечности. Воздух пахнет ничем. Пахнет, но ничем, как прочитал он в одной книге. Мелко и радостно кричат новоприбывшие дети, отражая звонкий звук в медном и глухом, как начищенный таз, небе, которым все накрыто.

Когда под левой лопаткой натянута скрипичная струна, ты видишь, как сквозь нынешний день просвечивает то, что было, что есть и что будет. Вечером будут долго кричать выпускники, сидеть с гитарами под окном. Скрипит тележка бомжа, объезжающего с ней помойки. То начинает накрапывать дождь, то опять распогодится, но теплые носки не помешают в обоих случаях.

Мечтая постоянно куда-нибудь уехать без следа, он и не заметил, как более чем наполовину исчез из мест своего нынешнего пребывания. Разве что во сне возвращается и сразу после пробуждения, прежде чем прийти в себя и раствориться - не во вчерашнем, а во всегдашнем.

Да, иногда приходится выйти к людям, на бульвар, где поставили брезентовый павильон пива «Балтика», и ветер треплет флагшток, а дождь его заливает. Ощущения наваливаются на тебя, начинают дружески мутузить – все не уймутся, дурашки. Тепло, какое-то благоволение есть в душе. Опять в газетах пишут, что Бог добр к человеку, идет навстречу, а мы все, мол, не ценим, отталкиваем протянутую руку, типа, прям как дети.

Он покупает батон хлеба и стограммовую упаковку индийского чая, которые теперь стоят одинаково, вот дожили. Еду пока еще не отменили, и он может, заварив всю пачку, выйти на балкон и перейти в трансцендентное состояние неместного значения. Он - наркоман, сумасшедший, преступник, тунеядец, но, поскольку мозг еще не осыпался, то есть творог держится компактной массой, он может наблюдать за всем под своим углом зрения.

Трясущееся с похмелья дерево напротив окна принимает его под свою опеку. Ангелы помалкивают, но ближе к четырем часам начнется их ток-шоу.