Облом

Год погоды. 23 ноября

23 ноября. За ночь все сплошь завалило снегом. Когда мама вышла в магазин, ее поразило, что в сквере настоящие сугробы. Наверное, поэтому и проснуться утром было нелегко. Ни тебе собаки, с которой вышел бы погулять, ни кошки, которой надо налить молока, ни синички, которую подкармливал бы, вывесив на балкон кусочек сала, - только телевизор на кухне, да русская литература во всех помещениях, включая туалет.

Зимние австрийские сапоги оставляют следы подошв в четких квадратиках. Только нанюхавшийся Шерлок Холмс нашел бы в них улику преступления. Однако оно было, преступление, поскольку следы есть, а человека нет и, кажется, не было. Или помер. Одна литература осталась.

Нет человека, зато есть нескончаемая, глухая, гложущая тоска. Как тонкий, постоянный звук электрического сверла за стеной. Стены бетонные толстые, сосед лет семь, как живет здесь, не вынимает из них своего сверла. Лучше бы жену сверлил.

Большие рекламные щиты освещены сверху лампами, в пучках света которых мелким бесом несется снег. Ладно электричества не жалели, как в застойные тоскливые времена, которые потому и кажутся безысходными, что были темными. Новые не лучше, но хотя бы освещены ярко, хотя уже не для нас. Пофотографировав несколько дней подряд, он понял, что дальше ничего видно не будет, конец. Свет еще есть, а изображения уже нет.

На снежное поле вывезли первые санки с детьми. Как обычно, вечерело. Он вспомнил, как прошлой ночью обличал во сне идиотизм провинциальной жизни, отвечая кому-то из ток-шоу, увиденного недавно по телевизору. Кажется, на ток-шоу и отвечал, удивленный собственным красноречием и тем, что не пугается своего же голоса.

Поздней осенью нет погоды, есть остановившееся время и образ жизни, имитирующий существование в вечности. Есть мнимая деловитость днем и точное знание того, что умрешь скоро, не дающее спать, ночью. И есть фантом русской литературы, который словно бы значил что-то живое и непреходящее, куда можно зарыться, как в сугроб, и жить, не вылезая и им же прокармливаясь. Какая-то филологическая замена религии, которая и сама на этом фоне выглядела не чище. Что Бог, что Толстой, один черт, морок, фантазм одинокого сознания.

И вообще, если выбирать между Богом и русской литературой, то, конечно, последнюю, включающую в себя все. Особенно хороша она ночью, когда бормочет под сон, что ни попадя. В молодости хозяйка, когда ее брал, была дробная, потом уже стала сдобной, округлой, а в конце опять стала дробной и такой быстро померла. В гроб положили красивой, в самую женскую меру. Все, кто видел, изошлись слезами.

Раньше бурьян шуршал, а теперь страницы. Раньше сверчок за печкой, а теперь клавиатура на столе поет. Раньше разговаривал домовой, а теперь – телевизор. Жизнь меняется, а все - жизнь.

Он и книжку эту теперь придумал, чтобы было ради чего утром вставать. Правда, фотоаппарат за неделю отключился, к чему бы?

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга