Год погоды. 24 ноября

24 ноября. Когда рассвело, было видно из окна как по белым дорогам, заваленным снегом, медленно едут машины сплошным потоком. Ночью опять шел снег, еще и подморозило, на дорогах образовалась наледь, машины на большой скорости начинают идти юзом. В наступившей тишине хорошо жить при деле, без отчаяния и тоски, иначе, конец. А снег лучше всяких стеклопакетов оберегает от шума. А когда перестал, дороги потемнели сразу, как будто навоз раздавили и разнесли.

В доме часов с боем отродясь не было, но как посмотришь на время, так ровно очередной час, новости по радио можно слушать. Зато как поседели усы, так исчез аппетит нюхать морозный воздух. Даже стало казаться, что и раньше его не было, так старичком и родился. Как начинаешь всматриваться в людей, - мол, у него голова клином, лицо татарское, а, когда идет, гнется, - то сразу в голове начинало болеть. Тем более что в новостях сказали: ночью пожар был в общежитии университета Дружбы народов, больше тридцати человек сгорело, около двухсот по больницам развезли, и из них многие тяжелые, а китайское посольство заявило, что только семнадцать китайцев пропало без вести, и этот снежный ком все больше рос, - пожарные приехали через час с лишним после начала пожара, голым и босым молодым людям тут же оказали «помощь» в размере тысячи рублей, на которые разве что тапочки и купишь, списков погибших и раненых нет до сих пор… - дикая, дикая страна. Африканцев загнали на улицу Миклухо-Маклая, они мерзли, грелись электрообогревателями, так пожар и начался.

В последнее время он про аппетит все время думал. Ходить по земле, лузгая людей – кто как выглядит, кто, о чем говорит, кто что думает, - никак не получалось. Из всех увиденных пристально, самым лучшим был тот, кто видел, кто щелкал, как щегол, своим ядреным языком, шел по пыльной обочине, разговаривал с людьми, наподобие молодого Максима Горького с картины какого-нибудь Герасимова, играл записной книжкой, знанием человека. А у него уже и на раздражение сил не было, - голова болела и спать хотелось. Жизнь кончилась, как лет тридцать назад, когда с ним уже было такое, но теперь-то уж точно кончилась, физически.

Сами подробности вида людей заставляли морщиться как от почечуя. Хозяйка, приготовив сумку на колесиках для продуктов, заполняла квитанции на квартплату, с силой вычеркивая графу добровольного страхования и потому не замечая усиленного роста самой квартплаты. Нынешние времена как бы разрешено было не любить, вот их и не любили, истово, с наслаждением. Приказа не было считать наилучшими, вот народ и тосковал, а он особенно, так как не было причин к противомыслию этому народу.

Накануне Федора Студита и блаженного Максима, московского юродивого, самые пожары и случаются. Уж больно душа горит, что ничего не происходит, больно долгой и напряженной тишины мы, как предсказал поэт, не выносим. Белое на белом, - вот сумеречный наш день. А черного чернее – по вечерам, когда злоба и тоска душат, не дают дышать.