Я, Муромец Илья

Год погоды. 11 октября

11 октября. Харитоньев день. Харитон – всему урон. Оттого даже всенародный заступник Илья Муромец, герой дня - инвалид и сиделец на печи. Что, кстати, на фоне похолодания не так уж и плохо, имея в виду печь.

Безумный бежевый рассвет лишает последних остатков сна. Сразу после семи утра уже на подъезде к Москве начинаются пробки, которые исчезают только после девяти. О том, что делается в самом городе, и говорить жутко.

Остатки желтых деревьев, как разбитая армия после холодной ночи, в беспорядке отступают из вида между выгуливающими хозяев собак. Пожалуй, это поражение. О том, что когда-нибудь будет весна, лютики цветочки, подъем синусоиды, а где-то далеко течет внутренняя жизнь, его не слишком беспокоило. Все это мечты, фантазии, химеры. Память составляет культуру, а жизнь, увы, только то, что есть сейчас. Поэтому он и сам позорно бежал из нее, чтобы не предавать ни себя, ни других. Лучше ничего не надо.

Чтобы не жить там, где сейчас, он отошел на заранее подготовленную позицию туда, где всегда. Там, естественно, не было ничего. Приходилось выбираться на станцию за продуктами, за местной газетой, которую он, как древний кадр, по-прежнему предпочитал туалетной бумаге, за пейзажной картинкой, которая невнятно сулила, что все, что было и будет, то и есть.

Деревья на участке облетели. Приготовленные для ремонта бревна пахли сыростью, лежа посреди двора. Редкие птицы скакали на разоренном осенью огороде, и сам себе кажешься никчемным классиком позапрошлого века, давно уже не существующей литературы.

На веранде уже было изрядно холодно. Он набросил на себя черную шерстяную куртку, которую еще лет двадцать назад назвал «пенсионерской», и стал вынимать из старой кухонной тумбочки привезенные давно книги. Нет, все по-прежнему существуют, - вот вам Аксаков о рыбной ловле, воспоминания Боборыкина, томик Тютчева, журнал художественной самодеятельности, где впервые напечатали так полно Галича и Пастернака.

Он посмотрел на эти книги и засунул их обратно. Вороны разлетались с утра, активно ковыряясь на огороде, пытаясь наесться перед обедом, когда обещали уже первый мокрый снег. Холод бил и по телу, и по морде. Он с ужасом смотрел на женщину, которая в легком костюме чуть ли не подпрыгивая, спешила на станцию. Видно, приехала на выходные и завязла.

Тоже, однако, новость – холод, но все ходят встрепанные, а, впрочем, и рады забыться от обычных неурядиц. Кому есть, чем заняться, тот молчит, все прочие ходят вокруг, выражая несогласие с властями и недоумение. Впрочем, холод взбадривает, и где-то к середине дня приходишь в себя, потому что ничего другого не остается. Входишь в ритм чего-то внешнего, каким бы оно ни было. Лай собаки вдали тоже может быть этим камертоном.

Деревья еще не сбросили листву, соседние дачи и мостик через ручей еще не видны насквозь. Глаз погружен в прекрасную желтизну, в созерцание исчезающего. Ирония рождает возвышенные мысли. Мы даже к смерти не приговорены, вот что. Так и будем болтаться, как сапоги в проруби. Дохнув свежего воздуха, он идет внутрь дома пить чай, а потом садится за свои дела.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга