Год погоды. 12 сентября

Святого Александра Невского

12 сентября. Темно, ветер дует, облака несутся, - тревожный вечер. Может, еще потому, что темнеет рано, тепло по-летнему, а темно по-зимнему. На душе слишком неуютно, будто сейчас подойдут и по голове ударят, даже если и вовсе дома сидишь. То есть закройся на все замки и не высовывайся? Пожалуй, и так. Но ведь не сидится. Взял в карман кастет, и пошел на улицу. Низачем, просто так. Какой-то голод подсасывает, а есть давно, как вдумаешься, не хочешь. И чай все время пить устал.

Рано утром кто-то начал дребезжать дрелью за стеной. Днем он этого не делает, занят, наверное, чем-то более важным. Потом бил молотком. И опять дрелью. Сны накладывались друг на друга слоями, как мягкие душевные подушки. В промежутке между ними просыпался ошеломленным, в слезах. Жалко стало Пушкина. Не поэт снился, а сам себе снился, вдруг догадавший о нем. Сто тысяч долгу, - жуткая цифра. За годы брака, - по двадцать тысяч на год выходит. Понятно, что тогда жили больше в долг, чем сейчас, но из чего отдавать было? Книги все продал, какие мог, и имения, какое заложил, какое отдал. Петля затягивалась, и был один выход, - чтобы застрелили?

Утром, проснувшись, разобрался в мыслях и подивился своим слезам, но понял, что, наверное, по себе плакал. Или это Пушкин ночью плакал, а утром приходил в себя и надо было о другом думать, поскольку утро вечера то ли мудренее, то ли мудрёнее. А потом еще была какая-то кабинка туалета, и еще новая нежность, но уже не хотелось ворочаться в самом себе, предстояла жизнь, потепление, бабье лето. Хотя, какая разница, если сидишь, запершись, стараясь не высовываться к чужим людям и равнодушным обстоятельствам. Ну, хоть окно можно едва приотворить, вроде ветра нет. Для такого синего неба листва должна быть по настроению намного желтее, но будет и это, подожди немного.

Он опять в облаве тухлой жизни и второсортных людей. Неважно, все зависит от тебя. Светлый денек с радостью выветривает последние мозги. Теперь полуденная тишина подсасывает, но это нестрашно, только муторно вспоминаешь такие же сентябрьские дни, что когда-то прожил, а, точнее, мотался без смысла по городу, по квартирам, по бульварам или по вагонам метро и электричек. Второй сорт он и есть второй сорт во всем. Может, это только кажется, что теплый, но сильный ветер пахнет стиральным порошком.

Так, пожалуй, и надо, - разойтись вконец со своим временем, вовсе его не замечая, да и года для этого вовремя приспели, и борода седая, и былая хипповость конца шестидесятых в Киеве, в Харькове, в Крыму, на Бродвее Gorky-street. Все горит ясным огнем, подожженное сразу с обоих концов.

Этот ясный, прозрачный день бабьего лета, так или иначе, а пройдет одинаково бессмысленно, он знает. Разве что могучий и бесплодный пень обрастает все новыми грибками ненужных подробностей. Как шли полем на оптовый рынок, то молча, то нелепо ругаясь. Или как тосковали, запертые на шестнадцатом этаже, когда потеряли ключи, а мать возвращалась не раньше недели. Потом это все казалось лучшим из времен. Народ вокруг них был с лицом заспанным, комплекции чувствительной, но пугливо напрасной.