Год погоды. 20 января

Собор зимы

20 января. Зимой легче умирать, но труднее хоронить. Уже с утра, припоминая все, что предстоит, хочется укутаться поплотнее, свернуться, отбросив ноги, чтобы не развернули, как ежа, брюхом, и – затихнуть. Не быть. Это легче, проще. Вряд ли уже удастся уснуть после того звонка чуть свет, так хотя бы придушить вегетативную деятельность. Много думал, и вот результат – скорбь. Что-то горькое, как касторка, скребущее изнутри, как рак.

Забавно, ему предложили преподавать в институте философию истории и учиться в аспирантуре, спустя четверть века после того, как это было актуально. И в этот же день жене его предложили возглавить библиотеку, из которой ее выгнали тоже лет двадцать назад, а саму библиотеку полностью разворовали. Что бы это значило, задумался он. Тут же позвонил знакомый, что открыл издательский дом и хочет с ними поговорить по этому поводу.

Снова в голову лез Толстой, который, подобно Пьеру и ему самому лет двадцать назад, видел силу России именно в снежном смирении и сугробном пространстве. Толстой свил уютное гнездышко на манер своего Берга с Верой, прикупил буддистский шифоньер, тихо сидел с книгами, старел изо дня в день, подробно, со вкусом.

Теперь он наблюдал с терпением, как тихо вымирало в нем еще недавние желания, - писать в газетах, строить разные планы, проекты, выдумывать единство всего на свете, отражая это в своих писаниях. И, как всегда бывает, именно в этот момент умерщвления все это как бы стало надобно другим людям, они начали звонить, интересоваться, предлагать. Но, видимо, зима была в глухой своей середине. Он вяло спрашивал, сколько ему сулят за это денег. Сулили мало. Он так же вяло отказывался, потом начинал кипятиться на кухне, высказывая жене все, что о них всех думал. Закипев, так же автоматически, как электрический чайник, тут же стоявший, отключался.

Снег продолжал идти, но теперь уже медленно, кружась, как бы раздумывая. Ума на все не хватило, и вот, надо довольствоваться тишиной, словно врал он. Машины стояли в городе, - на мостах, на кольце, проспектах. Было скользко, автомобили стукались друг о друга, и движение окончательно останавливалось. Значит, надо было избегать этих заторов, ездить в метро. В Грузии отключился свет, и из метро пришлось выводить застрявших там людей. Значит, надо избегать и метро, или, хотя бы, Грузию. Казалось, все погружается в сумрак, но это темнело его сознание. Ему было достаточно.

Повинуясь неясному чувству, он открыл почтовый ящик интернета и прочитал, что его просят подать заявление об уходе в письменном виде. Словно с души упала тяжесть от неправильно выбранного хода жизни. Все вставало на свои места от упорного его внутреннего сопротивления. Дорога была открыта. К чему открыта, - он еще не знал. Лежа утром в постели, вспоминал правильное расположение слов в анекдоте, где пессимист говорит, что ситуация такая, что уже не может быть хуже, а оптимист возражает, что – может.

Холодный снег уже тем хорош, что его можно приложить ко лбу. Или, сделав снежок, бросить его, ни в кого не целясь. Или медленно идти по снегу.