Запись беседы с Анатолием Рафаиловичем Брусиловским 12 февраля 2001 года в его мастерской на Новокузнецкой.

 

-О любви. Как знакомились: «Девушка, я хочу вас написать»?

-Нет, такого никогда не бывало. Даже близко. Девушки валили валом и умоляли, чтобы их нарисовали и написали. Но дело заключалось в том, что весь этот мир художественных мастерских и студий был притягателен как прошла меда, поставленная посреди поляны. На нее слеталась, можно сказать, вся округа. И девушки, которые так или иначе могли попасть или попадали, они, с одной стороны, были носителями славных вестей - и гордились – о том, что они попали в такое замечательное место, и дальше несли благую весть вдаль. И причастность к кругу богемы, к кругу художников, к этому закрытому и даже запретному кругу считалась у них как орден на груди. Большего счастья не могло быть. Никаких усилия с нашей – я говорю не о себе, я обобщаю, и книга вся моя построена на глубокой любви и глубоком уважении моему личному к кругу, которому я принадлежал и принадлежу.

Художники, поскольку у них не было выхода наружу, в советское, так называемое, общество, были еще более притягательны. Не только не надо было себя рекламировать и, как говорится, клеиться. Наоборот, их клеили бесконечно и безумно. Кроме того, девушки, которые попадали в студии, они уже культуризировались и не были обычными девушками, имя которым легион, которые населяют этот чудный город. Они старались понять, что за феномен – этот художник, эта художническая среда.

-Не то, чтобы они сами тяготели к искусству?

-Нет-нет. Они попадали чаще всего неподготовленными, зелеными. С другой стороны, не будучи наделенными какими-то интеллектуальными качествами, попасть туда было невозможно. С глупыми девочками делать было нечего, даже неинтересно было. Но ходя из мастерской в мастерскую, а жизнь там кипела, было необычайно интересно и весело, было очень приятно, да и мы были молодые и, если честно, то не последние мужчины были, поэтому, естественно, интерес был большой.

Кроме того, натурщиц, как таковых, нам не нужно было. Поскольку мы не пользовались классическим и реалистическим рисунком или живописью. Поэтому это были девушки-музы, девушки-вдохновительницы, девушки, которые, да простят мне это слово, были вроде роскошных букетов, поставленных то там, то сям, которые благоухали и своей красотой украшали эти места.

Но тут я хочу коснуться одной темы, которую я тщательно обдумал. Конечно, я легко и просто могу сказать о том, что мое отношение к женщинам я пронес через всю жизнь эстетическое обожание. Я эстет, и мне нравилась в них красота, женственность, слабость, определенная мягкость и другие, подобного рода извечно присущие женщинам качества.

Однако, западный опыт жизни, достаточно длинный, научил меня очень осторожно пользоваться такого рода высказываниями. Я прекрасно теперь знаю, что такое обвинения в так называемом сексизме. Поэтому этими словами надо пользоваться крайне осторожно.

-Ты сам прошел через это?

-Конечно. И я очень много наблюдал, видел и знаю этот изменившийся стереотип не только женщины самой по себе, но и взаимоотношения между женщиной и мужчиной. Современные женщины на западе, получив не только равные права с мужчиной, но чаще всего, даже гораздо большие. В Америке, например, женщина пользуется гораздо большими правами, чем мужчина. При разводе она отхватывает абсолютно все, все ценности, и до смерти своей она этого мужчину использует как она хочет. Но это даже не значит, что такое только после законного брака. Любое сожительство дает повод к притязаниям. Но и это не было бы страшно, если бы не было буквально террора женского по отношению к мужчинам, когда в служебных взаимоотношениях приходится оставлять открытой дверь, если ты разговариваешь с секретаршей. Если ты эту дверь не дай бог закрыл, то она может заявить о сексуальных притязаниях, которых даже абсолютно не было, и раздеть, разуть, просто на корню человеку испортить всю жизнь. Мало того, что испортить моральный облик, но и лишить огромной суммы денег.

Мне вспоминается целый ряд эпизодов. Например, такой, рассказанный мне практически участником этого дела. Не так уж давно, в Лос-Анджелес приехали российские спортсмены. И двое из них, молодые парни, слабо владеющие английским, как-то умеющие два слова связать, вышли на улицу погулять. Очевидно, это был их первый визит в Америку. И добившись такого счастья – показать в Америке свой спорт, - они гуляли по улицам в самом прекрасном состоянии духа. Естественно, не пьяные, поскольку спортсмены. Они увидели очень красивую девушку, которая шла по улице. Проходя мимо нее, они совершенно естественно сказали: ах, какая красивая девушка! По-английски, еле-еле владея языком. Девушка мгновенно остановилась, обернулась к ним и сказала: кто вы такие? Они сказали, улыбаясь: мы российские спортсмены, - думая, что вот, клюнуло. Она сказала: будьте добры, постойте здесь минутку, я сейчас. Они постояли несколько минут, обмениваясь радостными улыбками, что вот такая красавица так легко согласилась с ними познакомиться. Однако, она тут же вернулась с полицейским, и совершенно спокойным тоном заявила: эти два джентльмена совершили по отношению ко мне сексуальные домогательства. Я прошу их арестовать. Что полицейский немедленно и сделал. По ее заявлению, никаких заявлений и не надо было – и не надо, верят на слово! – арестовал их, привел их в участок. Довольно быстро было организовано судебное разбирательство, и им припаяли по два года. И, кроме того, они были вынуждены заплатить довольно большой штраф. Таковы нравы этого замечательного мира, где женщины приобрели возможность буквально терроризировать мужчин.

Мало того, очень часто я вижу современную достаточно молодую красивую женщину, со вкусом одетую, уверенную в себе как танк. Может, она даже бизнесом занимается. Она снимает мужчину на вечер, а потом вышвыривает его без всякой жалости. Она научилась равным правам и использует их на все сто. Мне это отвратительно. Я считаю, что несчастные женщины такого типа погубили себя, погубили все то, что веками и тысячелетиями воспевалось в одах, в живописи, в песнях. С такой женщиной никакого желания не только мейк лав, но и просто знакомиться не хочется – опасно. Именно это явление и становится могучим стимулом для того, чтобы пышным цветом расцветал гомосексуализм. И он цветет до совершенно невиданных размерах. Я часто вижу в западных городах по улицам идут демонстрации геев и лесбиянок в потрясающе красивых костюмах, с музыкой, с криками, с воплями. Причем, это нескончаемая демонстрация, гораздо пышнее, чем любая первомайская в Москве. Едут украшенные грузовики с какими-то секс-символами, бесконечно, и стоит это миллионы. И у них эти миллионы есть.

Так что рассказывать добрые старые песни о главном сейчас и странно, и опасно, и старомодно, и смешно. Увы, мне это очень жаль.

-Но ты как этнограф.

-Я как этнограф все это изучаю и даже не опасаясь соваться в самые опасные места, чтобы понять что к чему. Но могу сказать честно, что, вспоминая то прелестное идиллическое время, которое я называю чудным застойным временем – с большой грустью думаю о том, как это было прекрасно, и, Боже, как все изменилось. Причем, это не старческое брюзжание: в наши годы… Это совершенно определенная произошла перемена и перемена не к лучшему. Вполне возможно, что она назрела, что женщины имели бы что мне возразить, что они таким образом мстят, как они часто говорят, «за века рабства». Действительно, все это есть, но мне милее добрый старый тип. И не только мне. Я повсеместно встречаю своих друзей-мужчин, которые говорят то же самое, что они с сожалением утратили то чувство женской притягательности, которое они раньше повсеместно наблюдали, а теперь вроде и страшновато, и скучновато, и неинтересно, тем более, если тебя так используют. Да, я понимаю, что переживали женщины, которые века назад снимали, использовали и так далее. Но это и природой было предназначено, и тем они были милы нам, что были слабы, и естественно для мужчины быть в позиции защитника, рыцаря, своим обожанием воспевает дам и служит им. Но как можно в новых обстоятельствах все эти вещи заново использовать?

-Но вернемся в 60-е. Может, это наносное?

-Это не наносное.

-Ты думаешь, что это тотально?

-Я думаю, что будет хуже. Я не принадлежу к людям, которые ругают нынешние времена. Наоборот, я вижу много прекрасного и замечательного – стертость границ, перемешанность, легкость контактов по всему миру, естественность состояния, которое еще недавно казалось нам совершенно невозможным. Но что касается вопросов взаимоотношения полов, - как я несколько сурово определяю это чудное естественное чувство, - я боюсь, что будет еще хуже. Объясню почему. Во-первых, институт брака сам по себе претерпевает тяжелейший кризис. И это естественный, но страшный процесс. Когда женщина зарабатывает больше, чем мужчина, а это очень часто и как правило бывает так, - потому что женщины особенно легко идут вверх по служебной лестнице и занимают высшее положение: они очень хорошие организаторы, вдумчивые координаторы, а это наиболее оплачиваемые вещи. Недаром жена Клинтона всегда зарабатывала больше него. Адвокат это тот человек, который занимается закорючками, а женский ум легко всегда хорош в скандалах, в интригах, в придирках, в умении зацепить, вытащить какую-то незаметную детальку и на ней построить демагогические утверждения. Все скандалы с женщинами нам это легко показывают. Естественно, они проще чем мужчины добиваются этих социальных высот. Составлять нормальную семью в таких условиях для мужчины очень трудно психологически. Мужчина теряет те психологические базисные позиции в семье изначально, уже делая предложение, уже уславливаясь о браке. На самый репродуктивный возраст падает самое яркое развитие карьеры. И у женщин чаще всего и ярче, в том возрасте, когда она притягательна, она становится чьей-то секретаршей, потом занимает административный пост, и больше, больше. Часто это связано с ее внешним видом и сексапильностью, которой она пользуется для совершенно других целей, как наживкой, чтобы делать хищную и яркую карьеру, не женскую, а равноправную.

Итак, кризис брака. Кризис желания рожать детей. Потому что дети требуют для воспитания больших усилий именно женщины. А как она их может дать, если она занята своей карьерой и своими деньгами? И третье – большая нестойкость брака, потому что человек, желая найти хорошее место после университета, он рассылает свои куррикулум вита в самые разные места, причем, и далеко от места жительства. В итоге получает из далекого города или даже страны предложение приехать, и принимает его, потому что оно сулит ему деньги, рост и так далее. Проходит несколько лет, он проходит тот кусок карьеры, хочет занимать другую позицию. То же самое для женщины. Снова рассылает предложения. И получает предложение из совсем другого места. И так он начинает метаться по миру. Нынче по миру миллионы людей бесконечно мечутся. Только что я был в Доминиканской республике, простудился, у меня заболело ухо. Я пошел к местному врачу. Прекрасный офис, очень современный, врач вышел в белом халате, но по его виду я замечаю, что он далеко не доминиканец и даже не американец. Два слово сказав по-английски, я напрямую задал ему вопрос: откуда он? Он сказал: я из Пакистана. - Из какого города? – Не из города, из маленького села. Получил диплом врача. – А теперь работаете в Доминиканской республике? – Нет, сказал он, только месяц. Потом меня перебрасывают в Америку, потом в Германию… - Боже, и как долго длится это? – Он говорит: всегда, все время. Я работаю в некой огромной международной системе, и нас все время тасуют. За очень хорошие деньги, но все время тасуют.

Тоже очень яркий пример. Заводить детей в такой ситуации необычайно сложно. Таскать их за собой. В какой школе и на каком языке учить? Ведь именно в детском возрасте происходит импринтинг, схватывание: какую страну он будет считать своей родиной? А если они будут бесконечно мелькать как в калейдоскопе? Значит, он вообще человек нового типа, то есть космополит? Сейчас мы вспоминаем это слово из далеких сталинских времен, и оно теперь и становится актуальным. Космополит. Я не знаю плохо это или хорошо, я ничего против космополитов не имею. Но очевидно, что как минимум институт брака при этом сильно переменится.

-Возвращаясь все же к 60-м, это было начало разрушения сексуальной революцией старых стереотипов. Имея в виду эротический театр.

-Россия или Советский Союз не шли в ногу с развитием явления, которое получило название сексуальной революции. Так есть достаточно большая сдвинутость – не назад, а инаковость. В России были взаимоотношения и до сих пор остались гораздо проще, чем на Западе. На Западе снять девушку на улице, если она не проститутка, практически невозможно. Это бессмысленное дело. Не зная вашу социальную страту, она с вами очень вежливо и достойно поговорит, но снять ее невозможно. Ей это ни к чему. Вообще западные женщины сексуально очень охлаждены, если можно так сказать. Не знаю, но здесь даже и физиологически это очень ясно и достаточно давно всеми замеченный феномен. Почему, кстати говоря, так популярна на Западе была есть и наверняка будет женитьба на русских женщинах. Да просто потому, что они гораздо живее, эмоциональнее, что сильно недостает западным мужчинам.

А что касается сексуальной революции, то она не докатывалась до России в каких-то своих теоретических формах. Просто в России всегда существовала простота взаимоотношений. Не очень большая, а, может, и большая неграмотность в сексуальных вопросах, но это не мешало никогда и ничему. Ну неграмотность, ну и что? Советская теория заключалась, что у нас нет секса. У нас секса было полным-полно. Просто непонятно было как это называть. Секс, не секс, какая разница. Я могу сказать одно: естественно, богема 60-х годов, и все эти мастерские, вечеринки и сходки это был очень сильный удар по мещанскому советскому быту. И это было как кость в горле у морального облика советского гражданина и, естественно, вызывало всегда нарекания, хотя, я думаю, бороться с этим было трудно по той причине, что это не был бардак. Это не были какие-то беспорядочные половые связи. Да если даже они и были таковыми, ничего плохого в этом не было. Это не было пропагандой разврата, это просто было то, что и должно быть между молодыми людьми, эмоциональными, веселыми и так далее. Романы Аксенова тому очень наглядные иллюстрации. Аксенов вообще в своем творчестве как-то очень надолго свои инфантильные идеалы отображает бесконечно. Потому что все его романы это в общем и целом эти послевоенные мечты, как бы должно было быть. Его «Остров Крым» это икона плейбойству, такому свободному обращению с прекрасными женщинами, легкими, доступными и в то же время умными, симпатичными, остроумными и так далее. Да, такой идеал у нас у всех существовал, и, надо сказать, что в общем девушки дотягивались до этого идеала. Здесь, а не на каком-то Западе. Вася отображает это на экран Запада, что вот там это все якобы происходит, но это у него инфантильные мечтания, комплексы. А на самом деле все это происходило в России, а на Западе – не происходит. На Западе сухие деловые взаимоотношения. Если это проститутки, такими ограничениями вокруг всего этого: время ограничено, возможности ограничены, оплата стабильная и так далее. Проститутки, как правило, очень некрасивые, очень неэстетичные, отвращение вызывают. Не только платить им деньги, сидеть с ними рядом противно.

Я, когда жил в Париже, многие мои парижские друзья считали. Что на русского это должно произвести грандиозное впечатление и водили меня постоянно в очень злачные места. Кстати, гораздо «злачнее», то есть гораздо аморальнее, чем все наши замечательные вечера в наших мастерских. То есть они водили в самые настоящие бардаки, самого разнообразного пошиба, обычно очень дорогого, очень нарядного. Ничего, кроме отвращения у меня это не вызывало. Причем, какого отвращения – девушки плохие. Неинтересно. Скучно. Чистый спорт, техника секса, ничего интересного нет. Кроме всего прочего, девушки делают это с таким скучающим лицом, чуть ли не зевая и, как минимум, с деловым выражением лица. Отвратительно. Могу честно сказать. И пусть меня никто не ткнет пальцем, что я что-то переиначиваю, потому что этот опыт и эти знания давались мне с очень большой грустью. Потому что, действительно, у всех у нас, как в какой-то степени у Васи Аксенова, была иллюзия, которую мы грели изо всех сил: ах, француженки, какие они красивые, какие они экстраординарные, шикарные! Да ничего подобного. Француженки в основном маленькие, востроносенькие, чернявенькие и очень немилые существа. Откровенно это говорю. То есть любая русская деваха дает им сто процентов форы. Вот такая вот история.

-Жены, любовница, подруги?

-Жены, любовница, подруги художников были очень терпеливые существа. Потому что в общем и целом художники им, как правило, не принадлежали. Я в своей книги я не очень хотел этого касаться, хотя мои друзья несколько раз этого касались: а вот расскажи об этой стороны. Честно говоря, это такая деликатная сторона, я очень боюсь кого-нибудь обидеть.

-А друг Стефанович с Тополем?

-Но дело в том, что Стефанович генерации моложе. Во-вторых, Стефанович не был художником и членом нашего коллектива. Он просто со мной работал в фильмах, а потом дружил. Но он совершенно естественный плейбой. Он никакого отношения к художественному процессу не имел. Для режиссера это совсем иное. А я рассказываю и прожил и все мои интересы связаны с моим кругом. Эти круги то режиссерские, то актерские, то цекистские, где были совершенно разные типологии сексуальных взаимоотношений – не то, чтобы он был мне совершенно неинтересен, он был просто не мой. Как клубы по интересам. Это клуб, который любит охоту с гончими, ладно. А я люблю марки. Или наоборот, зимнее плавание в проруби, а это клуб стрельбы из лука. Замечательно, но не пересекаются.

-Или иначе: эти любят комсомолок, а эти художественно озабоченных девушек?

-Нетушки. Такого провести невозможно. Любовь притягательная и сексуальная никогда не строилась по социальному принципу или генетическому, или национальному, или образовательному. Это было всегда перемешано. Но, конечно, определенные девушки попадали в тот или иной круг. Инфузия, проникновение – было с определенными склонностями. Или они воспитывались в этом кругу, или если не попадали по каким-то параметрам, они из него выветривались.

-Карьерные даже соображения. В бане с цековскими.

-Нет, слава богу, девушки на Руси до самых последних времен о своей карьере задумывались крайне мало. Если они и задумывались о каком-то муже, то это было расплывчато, методом тыка. Я извиняюсь за каламбур. Кто повстречается, лишь бы человек был хороший, а будет ли он цекист или художник, и это даже не всегда от денег зависит, а от мужчины. Русские девушки тем и хороши. Недаром вся история Леночки Щаповой, она же графиня де Карли, она на моих глазах познакомилась с очень зажиточным по советским меркам, богатым, преуспевающим художником Витей Щаповым. У которого денег было намного больше, чем у любого преуспевающего директора завода даже. И он ее одевал тогда в парижские фасоны. Тем не менее, рядом существовал не то, что бедный, а нищий поэт, который шил брюки и этим зарабатывал себе буквально на кусок хлеба, и она к нему сбежала. Это очень яркий пример проблемы выбора у девушек. Кроме всего прочего, когда у меня родилось двое детей, возникла проблема найти няню. Просто по той причине, что моя жена должна была присутствовать при огромном количестве светских встреч, гостей, клиентов, зрителей моих картин, корреспондентов и так далее. Естественно, у нее не было времени. Мы решили взять няню. Кинули клич, нашли девушку. По внешности казашка. Такая азиатская девушка, довольно миловидная. Очень скромная, тихая приехала из какого-то аула. Она сказала, что ее зовут каким-то немыслимым именем, вы не произнесете все равно, называйте, скажем, Валя. Валя так Валя, какая разница. Не проверяли никакого паспорта, взяли ее. Она с ребенком младшим занималась, готовила ему, водила гулять. Наступил момент, когда первое было такое сборище у меня в мастерской, куда пришли поэты, писатели, художники – и западные люди. И эта так называемая «Валя» по какой-то причине должна была принести в мастерскую еду, питье, помочь как-то. Я увидел, что она это принесла, стала в уголке и скромно стоит. Вышла Белла Ахмадулина и стала читать плачущим голосом свои стихи. Читала, читала, а западные корреспонденты ее снимают, кино снимают, вокруг все восторженно глядят на нее, потом она закончила читать стихи, все к ней подходят с комплиментами. И я краем глаза увидел лицо этой Вали так называемой. Я подошел к ней и говорю: ну что нравится? Тут она процедила сквозь зубы: ну и что? Я бы тоже так могла. Я подумал, какая наглость и ничего ей не ответил. Девушка с такими претензиями.

Очень быстро она от нас ушла. Я даже не стал спрашивать, куда. Нашла другую работу. Прекрасно. Прошел год, звонок в дверь. Я открываю дверь. Стоит дама в норковой шубе до пят. С невиданным макияжем, с лаковыми ногтями. И, взмахивая приклеенными ресницами, говорит мне: «Узнаете?» Я говорю: простите? – «Ну как же, я у вас работала». – Тут я шлепнул себя в лоб: А, Валя что ли? Заходи. Она зашла, вытащила пачку Мальборо. По тем временам – знаковый жест. Спросила: «Можно закурить?» Закурила, отставив в вытянутых пальцах от себя эту сигарету и выдохнув дым, сказала: «Ну что нравится?» То самое, что я ей сказал. И я, человек с гигантским самообладанием, сказал: А что такое? Как это все произошло? Расскажи. Она говорит: ну что. Я -–первая дама Словакии. – То есть как? – сказал я. – А вот так. Я вышла замуж за первого секретаря компартии Словакии. Я сказал: Браво. Замечательно. Поздравляю тебя. – На что она так на меня посмотрела прищурено, покивала головой и сказала: Ну вот, а вы думали…

То есть она этим визитом отыграла все. Тоже хорошая иллюстрация того как вот это все происходила. То есть домработница стала первой дамой Словакии. Нравится? – сказала она.

-А ты же не мог, как она тогда сказать: и я бы так мог.

-Вот именно. А что твои друзья говорили, опиши это, опиши это?

-Да, говорили, больше бытовых историй, и очень в это тянули, больше жареных фактов, про того же Толю Зверева, и про многих. Но не из чувства самоцензуры, я ничего боюсь на этом свете, но из чувства деликатности.

-Ты пишешь об Алле Пугачевой, которая на своем дне рождения рассказала о каждом гадость.

-Этот факт меня в свое время очень поразил. В советское время для человека, находящегося на пике популярности, может, так и надо было. Можно было это понять: слишком много вилось вокруг людей, и надо было понять, кто друг, а кто примазался, а кто вообще последняя сволочь. Нет, в моей книге меня на это не тянуло показывать такие стороны жизни, которые могли быть неправильно поняты. Я свою книгу, без всякого зазрения, считаю документом, который, хотелось бы, чтобы читали будущие поколения. И, думаю, так и будет. Это же очень показательно и интересно для тех, кто интересуется тем или иным временем. Документы и истории частной жизни. Но хотелось бы, чтобы это не превратилось просто в сборник анекдотов о тех или иных людях.

-В Декамерон.

-Нет, там другая задача. Стефанович написал Декамерон. Не знаю, дотянул ли, но я читал с интересом. Такое вагонное приятное чтение, оно ни на что большее не претендует. Я в своей книге претендую на гораздо большее: на обрисовку целого необычайно важного для русской культуры времени.

-Но частное стало бы знаковым для своего времени: стереотип сексуального поведения. Не было таких поз, гомосексуализма в таких масштабах, не было стопроцентного минета, который и называется сейчас иначе.

-Почему не было? Было на самом деле все, только общество это не вытаскивало на белый свет. Трудная тема для меня. Изначально, начав писать книгу, я постановил себе какие-то границы и лимиты. К тому времени я начитался довольно много книжек, которые не могли быть изданы в СССР ни при какой погоде. На меня они произвели на меня впечатление открытой двери в некое темное до того помещение, а, с другой стороны, слишком много дани моде.

Дань моде это понятная вещь, но мода уходит, наступает другая. Показательно для меня было прошлой весной в Калифорнии, в университете, где я преподаю, меня водили по разным чудным местам, в частности, виллы, занятые звездами Голливуда. И американцы, возившие меня, много мне рассказывали и подчеркивали, что это семейные виллы, где мода быть хорошими семьянинами, не курить, не пить. Курению в Америке, действительно, дан бой, и заметить курящего человека трудно. В доме никогда. В общественном месте никогда. На улице куришь, - там никто не оглядывается, но реакцию вызываешь негативную: куришь, нехорошо, доносится дымок, неприятно.

Если по послевоенным фильмам и литературы мы представляли американский дом как всегда бар, всегда ноги на стол, а в руке большой бокал виски. Сейчас ты приходишь в дом и видишь фруктовые соки. А что, нет ничего покрепче? На тебя смотрят с удивлением, как если бы ты сказал: а уколоться есть? Или что еще похуже. Не принято. Мода качнулась. Я не знаю, далеко ли это зайдет, насколько это глубоко, а не декорация, потому что наверняка есть и алкоголики, и наркоманы, но в университете, где я преподаю 30 тысяч студентов. Причем две трети представители не местной расы, очень много латиноамериканцев, и негров, и китайцев, и смешанных, когда просто не поймешь кто есть кто. Я спрашивал: как у вас с наркотиками. Они говорят не то, что: боремся, - а сами эти молодые люди теперь считают это плохим тоном: надоело, не хочется себя гробить. Сейчас принято заниматься спортом, иметь красивое ухоженное тело, все бегают, все фитнесом занимаются. Если не все поголовно, то это мейнстрим. И на это другие поглядывают и думают: а вот заняться бы. И в этом я вижу какой-то знак времени.

-И ты не хочешь на этом фоне выступать с резкими заявлениями?

-Я не хочу на фоне меняющейся моды быстро ей подыгрывать. Я описываю определенное время, и на этом все мое внимание сосредоточено. Я хочу увидеть, что освободило страну от гнета тоталитаризма мыслительного и интеллектуального.

-Вот и перейдем к теме преодоления табу. (конец первой стороны) От 58-го до 88-го года.

-Эротический театр был все-таки показателем сильно изменившегося времени. Это был некий спонтанный выплеск. В какой-то момент вдруг оказалось вокруг меня множество людей самых разнообразных сфер искусства. Кто-то писал картины, кто лепил скульптуры, кто выпекал пироги и разные изделия, кто пел песни, кто танцевал, кто делал пантомиму. И у этих разных людей оказалось много произведений эротических. И возникал идея: почему бы не сделать синтетический эротический театр. Не шоу, не стриптиз, а именно театр. По самым большим и высоким стандартам.

И так получилось, что все эти люди были знакомы друг с другом. Довольно быстро собрались все компоненты этого предприятия. Художники принесли работы и так далее. И нашлось замечательное помещение: театр Васильева. У меня быстро нашелся целый ряд чисто сценических форм: как это сделать. Я в этой студии собирал народ несколько раз, мы все это дело обсудили. И потом было представление в театре. Это было одно представление. Это была заявка на жизнь. Дальше было трудно совместить все эти компоненты как некий единый организм, который бы долго существовал как сам по себе. Во-первых, не было такого помещения. Во-вторых, художники хотели выставлять картины на выставках, актеры играть платные спектакли, певцы записывать диски и так далее. Нормальные разные устремления. Но этот спектакль был основополагающим для того, чтобы пробить некую брешь. Разбить это табу. Для того, чтобы открыть двери возможности такого вида искусству. И, действительно, после этого стало появляться много шоу, представлений, стриптизы и так далее. Но они стали появляться только после того как эта брешь была в стене пробита. После того, как я дал несколько достаточно длинных интервью на телевидении, где я все это объяснял. Объяснял, что такое табу, что такое эротизм и порнография, какая между ними разница. Насколько эротическое искусство имеет право на жизнь, поскольку оно было всегда и является абсолютно неотъемлемым компонентом человеческого сознания, биологии, нормальности, природности, естественности. Эротизм это показатель нормальности человека, а не его дефектности. Это представление было очень хорошо проведено. Присутствовал целый ряд телевизионных камер. И в зале были люди причастные так или иначе к миру искусств. Это не была публика с улицы. Более менее подготовленные и свои. После того как на огромном металлическом блюде вынесли нашу приму Машу в обнаженном виде, покрытую кисеей, очень красивая девушка была, я бы сказал, потрясающе красивая, с идеальными формами, и очень милая, кстати, и симпатичная сама по себе. Эта вуаль была снята. Были приготовлены мною шприцы кондитерские, толстые тубы с цветными кремами, и я стал писать на ее теле такую красивую абстракцию. Тот же самый боди-арт, но в добавочном исполнении, потому что после того как она была представлена как картина, из зала были приглашены мною люди для того, чтобы облизывать ее, попробовать ее на вкус. То есть были задействован целый ряд перцепций: вы увидели театр, потом увидели живопись, а теперь вы почувствуете вкус.

В этом и был задуманный мной синтетизм театра. Мной была придумана целая концепция, не просто так. И люди очень несмело стали подниматься с мест и облизывать. Это, действительно, был шок, абсолютный. Я это так и задумывал, но действительность превзошла все ожидания. Просто аура шока повисла в зале. Причем, я стопроцентно могу сказать, что ничего похабного и грязного в этом не было. Это был праздник красоты, праздник естественных человеческих чувств. Ни одной кривой усмешки, грубого словца, передергивания или, тем более, действия не было. Люди были потрясены той концентрированной красотой эротической ситуации, которая им предлагалась. И для человека, который создает такой театр, не было большего удовольствия, чем видеть запланированную реакцию, но в еще более превосходной степени.

-Такие же знаковые моменты до этого ты можешь вспомнить? Ты пишешь о медвежьей шкуре как атрибуте.

-Я эротические работы делал еще в начале 60-х годов. Вообще в моих коллажах эротизм был изначально заложен. И, кстати говоря, этим он сильно отличался от того коллажного сюрреалистического стиля, который существовал до этого во Франции, у того же Макса Эрнста и так далее. Тут был мною заложен такой жизненный естественный фонтанирующий эротизм, но очень красивый. Я никогда не использовал экспрессивных деформаций в сторону отвращения, в сторону некрасивого. Никогда в моих эротических произведениях не было чего-то отталкивающего. Для меня это было необычайно важно: постоянно прокламировать красоту, и это было моим знаковым упором.

Эти работы мои эротические: коллажи и рисунки пользовались большим успехом, я вел жизнь нормального художника. Эти произведения расходились по всему миру, и это был тоже показатель успешности. Это было для меня важно, я понимал, что естественные человеческие чувства, биологические, заложенные в нас природой, очень хорошо «играют», «работают», то есть всегда у художника, поэта есть, неважно, сознательная или подсознательная цель – заставить читателя, зрителя сопереживать. Так вот эротизм в художественных работах необычайно яркая краска на палитре художника.

-И не только художественная. У Замятина, Оруэлла и других эротика разрушает тоталитаризм. И это было небезопасное занятие тогда. Того же Василия Ситникова в начале 70-х тягали именно за порнографию.

-Меня часто уже сейчас спрашивают: а как же власти не сумели до вас добраться и схватить если не за политические взгляды и не за связи с иностранцами, так хотя бы за ваш эротизм. На что я всегда отвечал: при моих контактах, когда меня вызывали в министерство культуры и пытались давать нагоняй за выставки за рубежом, возникали такая тема. Но она совершенно естественно мною парировалась так: простите, дайте мне законное и абсолютно научное определение, что такое порнография. Как только вы его дадите и по моим работам определите, что она есть у меня, тогда я ваш. Но увы. Даже до сих пор четкой этой границы провести невозможно. А я всегда, не то, чтобы себя самоцензурируя, я как поклонник красоты, в своих работах давал свое представление о красоте. Они все мною делались, прежде всего, как красивые. Я не стыжусь этого слова. Есть большая разница между красивеньким и красивым. Я поклонник красоты. И тут очень было трудно моим оппонентам, власти что-нибудь против меня сделать.

-У тебя было такое понятие, у Зверева другое, у кого-то третье. Ты можешь дать цельное определение всей сферы?

-Нет, не могу. Я не занимался идеями своих коллег. У каждого из них была своя теоретическая база, они могли объяснять это по своему. Делать это за них я не могу и не хочу. Я не искусствовед, я художник. Это разные профессии. Изнутри я знаю, но как художник должен быть необычайно деликатен по отношению к своим коллегам. Слишком часто и на Западе, и в России я встречался с коллегами, которые идеологически ненавидят, как минимум, друг друга. Которые считают, что произведения их оппонента являются не искусством, или плохим искусством. Мне эта ситуация не присуща, я не люблю ее. Я считаю, что каждый имеет право на самовыражение, которое он сам находит, сам определяет и сам объясняет. Или как минимум художественный критик внутри своей профессии это определяет. Для меня это грань.

-Нравы мира девушек модельного мира ты можешь описать?

-Я могу только сказать, что когда я читаю воспоминания о Монпарнасе 20-х годов, это практически было то же самое. Там были натурщицы, но это я отношу за счет этимологии. Как-то надо назвать девушек, которые приходят в студии. Как минимум их назвать моделью. Но это понятие достаточно широкое. Если с нее пишут реалистическую картину ню это одно. А если она присутствует при рождении каких-то фантастических произведений. Жена Дали Гала присутствовала при рождении его работ. Можно ли сказать, что она была моделью, которую он сидел и рисовал? Можно, но трудно. Скорее, муза. Какого-то серьезного различия между теми временами или другими временами и странами я не вижу. Это был целый океан. У меня была большая дружба в течение очень многих лет с манекенщицами. Они мне очень нравились. Причем как тип что ли, не обязательно я с ними со всеми имел романы, кстати говоря. Дело заключалось в том, что они очень соответствовали моей концепции красоты, и когда я устраивал большой вечер для своих друзей, то я обязательно приглашал стайку манекенщиц, которые, во-первых, всегда были очень хорошо одеты. Всегда они сверкали красотой, и это очень сильно украшало наше общество.

-Внешность соответствовала внутреннему?

-Чаще всего, да. Я выбирал таких, которые были, как я называл всегда, персонэлити. Это, значит, необязательно умная или начитанная, но своеобразная сама по себе, в своем стиле. Девушки были в достаточной степени остроумными, хорошо держались в обществе. Это не были какие-то необразованные буки, уж не лимитчицы точно. Это были, кроме прочего, очень светские женщины, что для меня тоже было немаловажно. Потому что общество, которое они здесь встречали, хотело видеть в них и собеседниц, и как-то с ними общаться, разговаривать. Я, кроме всего прочего, никогда не знакомил их на предмет продолжения романов. Никогда. И в разговорах даже никогда не поднималось – с их стороны. Я даже их предупреждал достаточно часто, что меня это абсолютно не касается, я этого не хочу ни видеть, ни слышать. Да, они честно говоря, были достаточно умными девушками, чтобы понимать, что навязываться не надо. И они этого никогда не делали. На моих глазах ни разу за многие годы я не видел, чтобы они специфически кокетничали или уходили с одним из моих друзей и гостей. Что происходило за стенами моей студии, меня абсолютно  не касалось, а у меня исключено. Да и для них тоже было огромным удовольствием поддерживать эти мои правила игры, потому что нарушение их вело к тому, что больше они здесь не будут никогда приглашены. А поскольку такая возможность была для них редчайшей и уникальной – где они еще могли видеть такое сказочное общество – поэтому они за него очень держались и старались принимать все эти правила. Некоторые из этих девушек до сих пор существуют, я с некоторыми из них время от времени до сих пор вижусь, конечно, они сильно постарели.

-Из девушек в бабушки?

-Не бабушки. Это были женщины такого класса и в среднем, скажем так, деликатно, достаточно привлекательны, потому что они всегда следили за собой, всегда одевались по моде, были стройными, худыми, так что в советских бабушек они не превратились никогда. Я могу только сказать одно, что в отталкивающих старух они не превратились. Некоторых из них я встречаю на Западе, в общем и целом они такие матроны вполне светские. Надо сказать, что такая закваска дала им очень многое для их дальнейшей жизни. Когда они ко мне приходили они были во цвете лет, молодые девушки, а эта закваска: светское поведение, яркие люди, которые здесь были, эти образованные интеллектуалы или артисты, которых они встречали у меня в студии, дипломаты и так далее, очень многому их обучили. Естественно держать себе. Те, которые переехали потом на Запад, были подготовлены во сто крат лучше, чем любая другая женщина из Советского Союза.

-Многие нашли себя именно на Западе.

-Да, хотя я могу сказать, что ни одна из моих подруг того времени не стала миллионершей. Это тоже закономерность, потому что они не были хищными. Хищными были, скорее, не очень красивые девахи, которые старательно хищно выдергивали из общества иностранцев, потом их охмуряли. У меня это было невозможно вести себя так, потому что тут же она вылетала. Без вопросов и скандалов. Просто не получала приглашение. А прийти без приглашения было невозможно. Что очень важно. По тем временам, где не было светских правил и друг к другу приходили запросто и целой кучей, у меня этого никогда не было. Когда я приглашал, то очень строго оговаривал, кто будет. Я готовил тот или иной вечер, тщательно продумывая, кому с кем будет интересно, и кто с кем тасуется. Я никогда приглашал людей из разных социальных страт. У меня не мог появиться Толя Зверев, когда была манекенщица или дипломат. Это было разное. И те, и те, и те появлялись систематически и часто, но в разных наполнениях. Если Зверев, то другие такого типа поэта и люди. Вроде Сапгира, Холина и других. Большой круг прекрасно тасовавшихся друг к другу. И тогда были другие правила игры. Другие разговоры и правила поведения. Что касается девушек, то они попадали только тогда, когда было так называемое блестящее общество. А оно было в огромном количестве. Выбор был колоссальный, а не то, что маленький кружок. Я мог выбирать и набирать полный набор то такой, то другой, заменять бесконечно.

-Это у тебя от дедушки?

-Может, генетически ты очень точно подметил, я об этом не задумывался. Я ведь тоже в 66-67-м году, попав на прием в посольство, тоже чувствовал себя неотесанным чурбаном, тоже был чистый совок с непониманием того, как можно ходить по залу, держа в руках бокал, сигарету, тарелку, нож, вилку и при этом все время есть, пить и разговаривать с разными людьми и еще как-то вести себя. Это было трудно, целая наука, и я совсем не гладко и мгновенно вписался в это дело. Но постепенно, приглядываясь, бывая в тех или иных частных домах, я не стеснялся, я спрашивал: лучше спросить, чем сделать ошибку. Спрашивал, как надо, как правильно. Школа.

-Такие идеальные отношения к женщинам требуют идеальной жены. Как ты ее нашел?

-Я нашел свою жену в кафе «Артистическое», в какой-то степени я описываю это в своей книге. Она была очень симпатичная девушка, совсем молоденькая, ей было тогда 17 лет. Она заканчивала школу и поступила в институт иностранных языков и работала в музее Пушкина у Голомштока и другие были замечательные там люди, а учителем ее был Юрий Айхенвальд. То есть интеллектуалы. А она из очень простой семьи, но у нее были внутренние свои качества, интеллектуальные и душевные, она всю жизнь была большой интеллектуалкой. И когда я ее встретил в этом кафе, она сбежала из дому. Сбежала по очень простой причине, что в семье ей было очень некомфортно: слишком простые люди из предместья. Мы познакомились и через какое-то короткое время я пригласил ее работать у себя в качестве секретаря. Я очень много в то время делал иллюстраций по заказам московской периодики и для издательств. Никакой мастерской еще не было. Это 60-61 год. Я ее пригласил, потому что каждый день надо было ездить в редакцию, получать рукопись, привозить ее ко мне, отвозить мои работы, и для того, чтобы этот вал я мог гладко делать, а я очень работоспособный человек всегда, я умею сконцентрироваться и делать дело. Я ее пригласил: вот будешь возить рукописи ко мне, а рисунки от меня. Она согласилась. Поскольку ей жить было негде, я снял квартиру – на Горького. Там мы жили. И через некоторое время, достаточно тоже короткое, увидел, что девушка очень толковая. А в то же время я увидел, что и симпатичная, и влюбился в нее. Так началась семья, которая еще очень долгое время была странной связью.

-Богемной?

-Нет, наоборот. Переход из разряда секретарш в разряд жены занял некоторое время.

-Несмотря на оформление брака?

-Оформление брака еще более позже наступило. Я бы не хотел более раздувать вообще эту тему эротики. Если бы это было отдельным интервью на эти темы для, скажем, журнала «Андрей», в котором, кстати, я работал с первого номера. И задал определенный вектор, и Векслер до сих пор помнит, что я был у истоков. И надо сказать, что это был один из самых первых мужских журналов в России постсоветской. Если бы это было отдельно, то я бы иначе его изогнул. И, может, был бы более откровенен или больше баек рассказывал на эту тему.

-А что на эту эротическую тему написано в твоей Домовой книге?

-Ты знаешь, несмотря на то, что в этой студии всегда на стенах висели эротические картины, и девушки были самые красивые в Москве, но публика, которая при этом садилась писать что-то в книгу, не чувствовала какой-то такой знойной эротической атмосферы, которая висела бы в воздухе, потому что это присуще немного другого типа местам, где все нацелено на какие-то любовные отношения, а все остальное фон и между прочим. Я такие знал места и такие существовали. Это главное: выпить и познакомиться и пойти в другую комнату. Кстати, и это иногда происходило. Но это было до такой степени неглавным, не знаю, по какой причине. Публика здесь не зверела на эротические темы у меня. Все это присутствовало, но в каких-то нормальных дозах. А, может быть, по той причине, что я очень умело подбирал публику. И девушек, как я сказал, я сводил с такими господами – интересными, яркими, но которые не могли себе позволить слишком больших вольностей. Никто за жопу не хватал, во всяком случае. Никто по углам никого не прижимал. Иначе это было бы странно, не в стилистике, может, этой мебели, этой студии, ее ауры, общего тона.

-Дедушка…

-Точно, дедушка. Я считаю, что это твое открытие. Я думаю, что даже если кому-то время от времени этого хотелось, то это происходило за стенами мастерской. Телефончик брал и уходил. Интересно, что это так.

…Я о своем искусстве не пишу. Может, мне и многое хочется сказать, но я не позволяю себе этого делать, пусть об этом говорят и пишут других. Я пишу об искусстве своих друзей. Книга о своих друзьях, о своем времени, и об искусстве своего времени. О своем я как раз ни слова не сказал.

…Что касается связи с КГБ, то я могу ответить, что КГБ весь этот период искало любыми путями как прищучить человека, как его прижать, как его заставить бояться, как его изолировать и  ограничить, как посеять между художниками подозрительность и страх. Обо всех ходили байки и сплетни, которые стопроцентно запускало КГБ и теперь это точно известно: этот лейтенант, а этот капитан КГБ. Оно старательно искало, а мы старательно уходили из-под их попыток прихватить. И там было очень много разнообразных и хитрых способов с их стороны и хитрых способов с нашей стороны. Когда я находил какой-то ход, - я не хотел с ними воевать в открытую, какая глупость, что я им скажу: пошли вы все на… - и что будет? – Почему вы ходите? – Да приглашают. Если человек приглашает, я должен что-то ответить. Вы мне дайте бумажку, что мне Анатолию Брусиловскому на основании такого-то закона запрещено, - я эту бумажку как воспитанный человек покажу людям, которые меня приглашают. Видите, я хочу, но мне запрещено. – КГБ, конечно, зверели от этого. Статьи такой не было, запрета не было. Они могли пугать и сеять слухи. Так это они делали по поводу всех. Кто-то верил, кто-то не верил. Это был острый вопрос. «Брусиловский, как это так, вы ходите во все посольства, к вам ходят послы, и вы не стучите в КГБ? Как это можно объяснить? – Позвольте, господа. Естественно, это очень было странно. Я на эту странность и рассчитывал, что это будет странно для КГБ, которое не привыкло к таким ситуациям: мы его пугаем, а он не пугается. Что же с им делать? Все советские люди, на которых ощерятся и рыкнут, они пугаются. А этот вроде и не пугается, идет, не скандалит, но и не пугается. Что-то с ним надо делать. А что со мной сделаешь? Я нигде не работал. У меня не было ни месткома, ни профкома, меня нельзя вызвать на партийное или комсомольское собрание, лишить премии, не пустить за границу – меня и так не пускали.  Меня можно было лишить денег. Но с тех пор, как я стал продавать работы сам по себе. и этого нельзя было лишить. Потому что их лысый дурак Ленин в 20-х годах написал, что лица творческой профессии освобождаются от налогов. И это действовало все советское время! Даже некоторые мои коллеги, в том числе Оскар Рабин пришел и говорит: я хочу платить налоги, чтобы меня за тунеядство не тягали. А они: не можем брать с вас налоги, запрещено налогом. Значит, я и под тунеядство не подпадал. Лишили работы, позвали в кино. Лишили бы кино, я бы картины продавал. Не было рычага. Нельзя было к ногтю, я выскакиваю. Я говорю: давайте с вами играть по правилам, написанным законами этой страны. Предъявите закон, который я нарушаю. Дайте на руки номер закона. Не можете, тогда извините. Конечно, меня можно было поймать на улице и сильно избить. Боженька миловал. Не нашли такой возможности. Я не пьянствовал, не ходил по большим ресторанам, не валялся под забором. Ну как посреди дня на улице завязать драку с прилично одетым человеком, который не орет, не вопит, не пьяный? Меня можно было сбить машиной. Но было другое время. И я не Михоэлс, и надо было, чтобы я очень сильно провинился. Значит, можно было только продолжать меня пугать. И сеять сплетни. Что они и делали.

-Можно было студию ограбить.

-Да, я поставил стальную дверь из сварных рельсов. Очень хорошие вопросы. Под этой студией моя квартира. Каждый шаг в студии я слышу, я специально это проверял с женой. Ход к двери моей студии ведет через дверь моей квартиры. В квартире есть глазок. Я все продумал. И все стены студии выходят на улицу, ни с чем не соприкасаются, неоткуда пробурить дырку. Что еще? Забрать студию? Извините, я член союза художников. Я построил студию на свои деньги, я получил все мыслимые разрешения. После того, как я ее построил, меня вызвали в ОБХСС, я пишу об этом в книге, и говорят: небось, краденые доски и гвозди? Я на все предъявил бумажки. Что дальше? Они все время старались. Но не получалось. Я оказывался более изобретательный игрок, чем они. Да, я хитрый игрок. В этом и была моя уникальность и для них непривычность и непохожесть. На другого рявкнешь, и он написает в штаны. А этот вроде бы и не кричит, не посылает, не орет: долой вас всех, фашистов, но делает что хочет.

Я хочу, чтобы в этой статье были поставлены точки над и. Я не хочу уходить от тяжелых вопросов.

…как я стал ездить в Россию, они сказали, что в Германии положено только одно гражданство? Либо немецкое, либо российское, какое вы выбираете? Я говорю: российское – без всякого размышления. Иначе я юридически и психологически – немец российского происхождения. А тут иностранец, получите визу и так далее. А так, какая виза, когда тут мой дом? А с русским паспортом никакой визы не надо. У меня постоянная немецкая виза. Я русский художник, который живет в Германии. Я без всякой внутренней дрожи отдал немецкую паспортину. Это было лет шесть назад, когда я начал ездить. Никем кроме россиянина я не хочу быть.

…В середине 60- годов у меня сложилась своя система психоаналитического практикума. Достаточно несложного, но обработанного в определенной системе, который давал инструмент для каждого желающего для познания окружающего мира, для познания людей, которые окружают. Так случилось, поводом для выведения в свет этой системы, то, что мой близкий друг художник Витя Щапов познакомился и женился на молоденькой и очень красивой девушке, он плакаты делал, но зарабатывал очень много, сидел 24 часа и клепал эти плакаты и больше ничего не видел. Но когда он женился на этой девочке, оказалось, что у нее очень много пустого, ничем не занятого времени, Витя ее одевал как куклу, у нее было много денег. Но она оказалась очень занятным мыслящим существом, и ей очень хотелось чем-то заняться. Она была пытливой, веселой, непоседливой. А попав в мир художников, который был так или иначе знаком со Щаповым, хотя он никогда не примыкал к левому движению, он знал свое место, что надо сидеть и клепать деньги, абсолютно беззастенчиво, а она хотела писать стихи, рисовать. А он старый, маленький, толстенький. А поскольку мы очень дружили, а Витя был захвачен что рядом с ним художник, у которого масса идей, который хочет делать свое искусство, это в середине 60-х годов, который может ему рассказать, чего Витя совершенно не знал, предоставил мне и даже подтолкнул: займись с ней. И я начал с ней заниматься, недаром в моей гостевой книге есть ее стихи, которые так и посвящены моему первому учителю Анатолию Брусиловскому. То есть я был первым учителем жизни для нее. И для нее я придумал этот психоаналитический практикум. Мы с ней много занимались этим, и я видел как ее захватила возможность познавать мир с помощью этого инструмента. Прошло 35 лет, недавно она была в Москве, была здесь, мы вспоминали этот психологический практикум, и она призналась, что для нее это было открытием мира. Я не буду пересказывать этой системы сейчас, она длинная и учебная. Ну смотри. Иллюстрация, маленькая, но точная, а за ней целый курс. С тобой встречается человек. Незнакомый тебе. Просто знакомится. Начиная с ним говорить, ты в уме просчитываешь следующие позиции. Каким я кажусь ему? Кто я такой в его глазах? Смотришь на себя через себя. Смотришь на него и видишь некий персонаж: как одетый, как говорящий, с такими-то характерными чертами. И каким я ему могу показаться при этой первой встрече. Чем я ему кажусь? Что он при этом может подумать? Первая позиция. Вторая. Каким он мне кажется? Я создаю некий словесный портрет. Для себя, используя как можно больше датчиков и так и так. Для того, чтобы на следующем и других свиданиях, ты имел возможность смотреть как деформируется или меняется или не меняется это первое фото. Затем туда входил целый ряд этих внутренних вопросов. Если это мужчина и женщина, то следующая позиция: как мы оба смотрелись бы в глазах неких посторонних других людей. Длинная система. И это я подаю совсем упрощенно. Это была полуигра, полупсихологический практикум, попытка психоанализа ситуации.

-Полуухаживание за красивой девушкой?

-Нет, не совсем. Я передавал ей это искусство. Это она должна была пользоваться этим. Восстанавливала более точно свою позицию, отслеживала ее в глазах других, вырабатывала собственное мнение о других, далее изучала как оно изменяется.

-Сейчас это называется позиционированием?

-Да, а тогда таких слов не было. А всю эту теорию я изобрел сам. И даже у Фрейда таких анализов нет. Это на основе, но я сам по себе изобрел. И важно, что постепенно работая с этим аппаратом, ты включаешь себя в систему жизни, ты все время на свету, все время знакомишься. Все время что-то движется, тебя с партнером окружают какие-то люди, и ты это отслеживаешь. В итоге у тебя создается некая система мира и позиция твоя в этом мире, и ты начинаешь понимать скрытые, а не только явные пружины, которым это двигает. Лена как ребенок на новую игрушку кинулась. Поскольку вокруг нее роился круг интересных людей – актеров, художников, это сработало, она стала значительной и во всякой случае ярким человеком, женщиной, благодаря этой практике.

-И ты разрушил брак

-Нет, чему было суждено, то должно было произойти. Он разрушился по целому ряду других привходящих причин. Прежде всего, она требовала непрерывных занятий собой. Ей было интересно, чтобы люди вокруг ею непрерывно занимались, интересовались, разговаривали, плясали, читали стихи. Витя этому никак не мог соответствовать. Во-вторых, она была художественной натурой. Неважно какая она в итоге стала поэтессой. У нее много книг, они по-разному могут быть оценены. Но то, что она всю жизнь пишет, это уже значительно, она выдернула сама себя за волосы из болота обыденной жизни.

-Какие у тебя портреты в книгах на очереди?

-Я не буду сейчас это говорить.

-И о книге Филипповского тоже?

-Я могу, но уже полтора года и так что-то с ней происходит. Вот сейчас, вот. Я обещаю когда она выйдет дать тебе первому интервью. Она обещает быть яркой, сенсационной, неожиданной, по сравнению с этой.

Первая | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга