В основе сборника – материалы Первых философских чтений 1992 года, посвященных Мерабу Мамардашвили.

В несвободном обществе настоящий философ не может не быть под подозрением. Там, где ответственность за вину и непорядочность берут на себя “обстоятельства жизни” и внешние “правила игры”, философии нет. Самоощущение философа – в осмысленном волеизъявлении участвовать в этом мире. В том, чтобы иметь волю и силы стать человеком, преодолев так называемую машину зла, морока и имитации. В осмысленном обретении “чувства трагического достоинства” видел свое личное призвание философа и Мераб Мамардашвили.

Если мы предопределены нашим советским прошлым, то у нас не может быть ни настоящего, ни будущего. Нам просто неоткуда взяться, кроме самой своей свободы и вечности. Будучи сыном своего времени, Мамардашвили полностью отдавал себе отчет в дерзости быть свободным среди рабов. Не вступать в борьбу за улучшение мира, который нельзя улучшить, а остаться собой среди воров и разбойников. В одном из интервью Мамардашвили ссылался на стихи Мандельштама, которые “наглей комсомольской ячейки и вузовской песни наглей”, поскольку собираются “присевших на школьной скамейке учить щебетать палачей…”

Вот наглость и дерзость – не сражаться за лучший мир, множа зло и миражи, а нести гармонию в себе. Вот крамола – быть философом среди неистребимого обыкновения воровства и палачества!

Движение человека к себе – главная тема философствования М. Мамардашвили. “Существует жизнь, отличная от той, который мы живем в нашей реальной повседневной жизни, и эта другая жизнь более реальна, чем там, которой мы живем ежедневно”. Мы каким-то образом переходим в эту высшую реальность – здесь и сейчас. Философия же занимается точным мыслительным описанием этой реальности и перехода в нее. “Если мы не мыслим точно, то дьявол играет нами”, - не устает повторять Мамардашвили. Почему? Да именно потому, что то и дело эту метафизическую подлинность пытаются втиснуть в социальную действительность, устроив очередное “Царство Божие на земле”, после которого остаются горы трупов и руины культур.

Часто мы слышим сетования на то, что слова философов произвольны и недоказуемы. Поэтому, мол, в философии и нет прогресса: как говорили об одном и том же с древности, так до сих пор и говорят. Действительно, философские истины извне недоказуемы – даются человеку в неуловимости личного понимания, а не через внешнюю веру. Зачастую посреди своих лекций Мамардашвили произносит странные фразы: “Все это недоказуемо, и я апеллирую к своему и вашему пониманию, которое вы не сможете доказать”.

В конце концов оказывается, что философия есть только там, где есть философствующий.

Своими устными лекциями Мераб Мамардашвили провоцировал процедуру философского понимания. В результате это “телесное присутствие в среде понимания” сократического философа, каковым был Мамардашвили, вызвало разнообразное последействие. Как гибель Сократа дала начало множеству сократических школ, так смерть Мамардашвили вызвала ожесточенные споры вокруг различных интерпретаций его наследия и смысла его философствующей фигуры. В тысячестраничных стенограммах лекций осталась провоцирующая энергия мысли, могущая быть продолжена. Тот поиск “начала философии”, который постоянно занимал Мераба Мамардашвили, стал после его смерти импульсом к возобновлению реального философствования в России. Ведь в нынешней философии люди, как и в других сферах нашей жизни, говорят на разных языках, не понимая друг друга. Это следствие не многоукладности “постсоветского сознания”, а его разорванности и фантомности. Когда вымрут носители “неправильного мышления”, истины не возникнет – лишь глубже станет пропасть немышления как такового.

Пограничная фигура Мамардашвили странным образом соединила несоединимое. Французско-настроенные “новые философы по краям” занялись критикой его “метафизики речи”. Представители шестидесятников настаивают на содержательном анализе выявленных им процедур. Иные акцентируют внимание на экзистенциальном характере философствования Мамардашвили. Некоторые говорят о теории и практики метасознания, которое он исследовал. И так далее…

Выход книжки “Конгениальность мысли”, в которой отражена эта многоголосица, обрамленная блестящими лекциями самого Мамардашвили, не есть изолированный факт нынешней философской и издательской жизни. Заявленная периодичность издания, связанная с публикацией материалов ежегодных чтений, посвященных Мамардашвили, таит в себе возможность и необходимость существования регулярного философского журнала. Именно он мог бы объединить все живое в нынешней философии, так или иначе связанное с творчеством “грузинского Сократа”. А значит, стать импульсом к реальному современному философствованию. Которого ведь так и нет, несмотря на любые извне дарованные свободы квазислов и квазимышления.