-Мой интерес и к искусству, и в реалиям современной жизни – это интерес к тому, что называется “взаимопроникновением искусства и социума”. Долгое время русское искусство черпало энергию из религии, философии, идеологии. Сегодня все это переживает очевидный кризис. Но искусство – это социальная практика, которая не может прекратиться. И сегодня оно начинает черпать энергию из каких-то других, более очевидных жизненных фактов, переставая питаться “единым словом”, как прежде. Но поскольку в России нет нормального общества, происходит естественное втягивание в политическую воронку. Второй момент заключается в осознанности моих действий. Я уверен, что именно художественная среда вырабатывает сегодня специальные и уникальные технологии, которые обществом (и политиками, в частности) оказываются невостребованными.

-Художники – это профессионалы в такой тяжелой работе, как изменение смыслов. Но и вся нынешняя предвыборная кампания была, по сути, предъявлением нового смысла и попыткой придать ему всеобщую значимость. Именно на пороге 17 декабря гуманитарные, “воздушные” технологии могут превратиться в реальную власть.

-Дело не только в этом. Все обладает своей технологией – и политика, и философия, и социология, и журналистика. Но эти технологии знают и пользуются ими все. А то, что разработано в рамках современного искусства, является в некоторой степени уникальным и даже тайным оружием. Не потому, что его держат в секрете, а потому, что никто всерьез современным искусством не интересуется.

-Я имею в виду действия, которые уже имеют результат. Например, захват власти. Вспомним перестроечную ситуацию, когда Союз художников или Художественный фонд были абсолютными властителями. И вдруг реальная власть перешла к любдям, которые не обладали ничем. Как это произошло? Ведь и сегодня есть глава Союза художников, там продолжают борьбу за какие-то помещения, но никому не придет в голову сказать, что они – власть. Понятие власти (или властной машины) очень сильно отличается от того, что мы обычно сегодня под этим подразумеваем. Я абсолютно уверен, что можно так выстроить государство, что в нем будет и президент, и правительство, и та же Дума, но власть будет не у них.

-То есть все они превратятся в простые символы! Как королева Великобритании. Когда институты старой власти превращаются в символы, а реальная власть оказывается у других людей. Вот возьмем точку – Кремль. Все считают, что эта точка – власть. А мы ставим другую точку и говорим: власть теперь – тут!

-Ну, мы помним историю с “потешными волками” Петра I. Это была фиксация чисто смыслового перемещения в пространстве. Реальные механизмы управления были в тот момент у других людей. И вдруг в какой-то момент началась “перекачка власти”.

-Есть возможность разработки иной концепции реальной власти в России. Которая, кстати, может подразумевать и сотрудничество с тем же Кремлем, а может и не подразумевать. Причем согласитесь, что эта концепция имеет и некую эстетическую ценность. Люди ведь часто действуют по чисто эстетическим соображениям: “Хорошо, потому что красиво, потому что иначе”.

-Сейчас все говорят, что в России нет легитимной власти. Так вот, вместо того, чтобы захватывать или переделывать власть, лучше заново ее выстроить. В чем состояло поражение наших демократов? Вместо того, чтобы строить собственную власть, они начали заполнять прежнюю оболочку, которая состояла из тысяч конкретных бюрократических, чиновничьих мест. Энергии для того, чтобы заполнить эту оболочку, у них не оказалось, да и не могло найтись. Нельзя вливать молодое вино в ветхие бурдюки… Проект, который мы создали, заключается в том, что все больше и больше новых людей включаются в работу.

-Нет, она гораздо шире конкретных выборов. Это создание нового поля и новых методов действия. Появляются и новые задачи. Ну, скажем, десакрализация фигуры президента. Так получилось, что сегодня, кто бы ни стал президентом страны, тут же становится священной фигурой. Его начинают любить.

-Вот именно. Не надо ни любить, ни ненавидеть президента. Ведь есть же у нас другие фигуры, ну не знаю, председателя Центробанка, не менее мощные как инструмент власти, но отнюдь не сакральные. Но почему-то нельзя сказать: “Я верю председателю Центробанка!” А сказать: “Я верю президенту!” – можно. Так вот, мы вполне могли бы при соответствующем заказе осуществить подобную десакрализацию.

-Единственное, что меня по-настоящему поразило, - то, как складываются партийные списки. Мы оцениваем движения по первым лицам в списках. Но это катастрофически не так. После первых двух-трех имен начинается просто кошмар. Может, только у Скокова более-менее понятны первые двенадцать человек… Я столкнулся с ситуацией, когда в Москву приезжает, скажем, человек из Волгограда и ведет в течение пяти дней переговоры поочередно с коммунистами, с жириновцами, с третьим, с десятым… Говорить о какой-то политической его позиции – просто смешно. Я думал, что это Хлестаков. Но нет, он нашел себе место! И таких много, таких вал, таковы практически все!

-Это говорит о том, что вообще партийный дискурс сегодня – ложный, фальшивый. Нас пугают, что будущая Дума будет коммунистической. Да нет, она будет… черт-те какая. Люди, которые любят делать прогнозы, говорят, что новая идеология, некая “русская идея” появится не раньше, чем лет через пять. Почему? Голов, что ли, сейчас хороших нет? Есть. Но общество настолько атомизировано, разобщено, что даже вокруг самой лучшей и светлой идеи (или, наоборот, худшей и темной) сейчас больше десяти процентов общества не соберешь.

-Проект, который мы по мере сил стараемся развивать с Глебом Павловским, условно называется “Русские вещи”. Его суть в том, что есть нечто, что не обсуждается: национальная идентичность. Все, что делает современный художник, - это настаивание на ней. Проект состоит в том, что берутся сто экспертов, в большинстве своем художники, и каждый из них выбирает двадцать вещей, которые он считает русскими. При этом ему не надо никому ничего доказывать.

-Да, “я так вижу!” Когда собирается эта коллекция из двух тысяч вещей, устраивается выставка. Человек попадает в пространство, обладающее некой легитимной идентичностью “русскости”. Затем приходят критики, интеллектуалы, которые анализируют, обобщают и описывают это пространство. Их тексты, конечно, еще не буду “русской идеей”, но в них будет фундамент, основанный не на “вечном”, а на другом. “вещном” материале. И уже дальше включаются в работу философы, историки или культурологи, которые описывают и обощают эти тексты. То есть получается некая пирамида, каждый уровень построения которой фиксируется до того, как сделан следующий шаг… Так вот, возвращаясь к прогнозам о том, что “русская идея” появится не ранее, чем через пять лет. Этот наш проект и будет длиться пять лет, одновременно формируя и идею, и ее субъекта, видоизменяя их и развивая.

-Проект называется “Власть Иного”, и его создал Сергей Чернышев, руководитель группы аналитиков при Внешнеполитической ассоциации. Это три тома, объединяющие тридцать два автора. Тысяча экземпляров будет разослана по особому списку. Это – то, о чем я говорил вначале: попытка вынести власть за пределы нынешних институтов власти. Владельцы книги не будут обладать никакими дополнительными статусами, но то, что они все – владельцы “Иного”, должно сделать их какой-то единой, стабилизирующей общество силой.

-Да, там есть эта идея противостояния нынешней демократической процедуре власти, которая объективно приводит к ухудшению власти как таковой. Одновременно это и попытка создания иной легитимности, нежели ныне действующая. Многие мои коллеги считают проект “Иного” чисто гуманитарным.

-Власть есть чисто гуманитарное понятие. И только такими методами, о которых я говорил, можно добиться настоящей власти в современной России.