Тринадцатое письмо к другу. Еврейский центр на Никитской

План Гинзбурга

Тринадцатое новое письмо к другу

Ты понимаешь, что я уже не только хожу куда-то, чтобы написать потом тебе об этом, но и живу, чтобы куда-нибудь сходить, чтобы потом тебе об этом написать. Так что единственное светлое пятно – процесс ходьбы с последующим его описанием. Причем, каждый раз в новое место. Обязательное условие. Есть даже какой-то латинский эквивалент, потом скажу.

На сей раз мы с Галей оказались в еврейском культурном центре на Никитской. Сто раз о нем слышал, десять раз Галю приглашали туда работать, а попал впервые. И то специально для тебя. Ну, и еще, чтобы послушать академика Виталия Лазаревича Гинзбурга, встречавшегося с еврейской общественностью.

То, что он человек яркий и остроумный я слышал давно, жалея, что в свое время он так и не попал на четверги в «Общей газете», куда его сватал, если не ошибаюсь, Юрий Алексеевич Рыжов, как записного остряка и анекдотчика, не говоря уж – мудреца.

А тут Нобелевская премия «нашему человеку», овации, цветы, гордость и поздравления. Сам Гинзбург от собственного величия в связи с Нобелевкой отрекался, как мог. В частности, говоря: «а если бы я не дожил до премии, то что, был бы глупее и хуже?» Народ явно хотел сказать, что – да, глупее и хуже, но не решался. Молча посмеивался и аплодировал.

А ведь, право, мог вполне и не получить. Статья, отмеченная премией, была написана им вместе с Ландау еще в те времена, когда Сталин запретил ученым печатать что-либо на английском языке. Статья так и вышла только по-русски, была по собственной инициативе переведена каким-то западным ученым, прочитавшим ее и восхитившимся, и вот таким левым боком и вошла в международный обиход.

«А мы говорим, что наших российских ученых Нобелевский комитет дискриминирует, да ни черта подобного, - восклицал Виталий Лазаревич. – И я, дурак, верил когда-то нашей пропаганде! Сами и дискриминируем».

Не буду говорить о ведущем вечер Владимире Соловьеве, о Науме Штаркмане, сыгравшем на рояле, о тетеньке меццо-сопрано, спевшей под занавес иудейскую молитву. Расскажу о блиставшем, несмотря на свои 88 лет, Виталии Гинзбурге.

Вначале он рассказал о двух вещах. О Нобелевских премиях, как таковых. Тут я решил, что он принял сидящих перед ним людей за тех, кто только что вышел из пустыни. Я то, мол, и так все знаю про эти нобелевские премии. Нет, оказалось интересно. Про Нобиля и состав комитета опускаю, но вот, оказывается, они рассылают двум тысячам авторитетных людей письма с конфиденциальной просьбой назвать заслуживающих, по их мнению, награды людей. Исключая их самих. Заранее известно, что ответят 15%, то есть около трехсот человек. Те назовут в общей сложности 250 претендентов, из которых и надо шведским академикам выбрать лауреата. Гинзбург говорил, что он тридцать лет был в этих списках, и давно уже спал спокойно, ни о чем не беспокоясь.

Вторая часть выступления была посвящена чтению им фрагментов из автобиографии, которую каждый из лауреатов обязан представить в комитет наряду с Нобелевской лекцией. Тут уж он активно пошел на провокацию, как сам сказал. Фрагмент был посвящен критике Израиля, а именно излишнему клерикализму и ущемлению прав атеистов, а, главное, излишнему плюрализму и демократии, в то время как Арафата и тех, кто за него, то есть всех арабов, надо давить, выселять, отгораживаться, не брать на работу и так далее.

Этот фрагмент был напечатан в начале января в израильской газете, и прочитавший его драматург Александр Гельман сказал академику Виталию Гинзбургу, что очень уж тот резок. Ну, думают левые люди, что евреи и арабы должны жить в мире, а не в войне, так это их точка зрения, надо бы поубавить пыл и извиниться.

Виталий Гинзбург с Александром Гельманом

Поэтому Гинзбург написал дополнение вроде как с извинениями и разъяснениями. Подобная история была давно рассказана Сергеем Довлатовым по поводу извинений Наума Коржавина перед оскорбленными им литераторами, которых эти извинения разнесли в окончательную труху. Так что предугадать результат было нетрудно. Так и случилось. «Ястреб Гинзбург», как назвал его ведущий вечера, дополнил «план Шарона» своим собственным, доведя его до логического совершенства.

Сидевшая рядом Лена Якович все поражалась, как такая светлая голова приделана к такому пикейному жилету, а я сказал ей, что это как раз взгляды наших родителей того же поколения, прошедших через свое время. Да, согласилась она, это точно. Она все не могла понять, где Гинзбург, где Юрский, где Високовский, где Наум Штаркман, - все в ее чистых девичьих глазах были похожи друг на друга и на ее папу. А тут еще и Борис Грачевский веселил нас рассказами о своем посещении Гроба Господня с высоким давлением, и как у него от прикосновения к могильному камню прошла головная боль, и упало давление. Как ты понимаешь, в это время торжественная часть уже закончилась, и все поднялись на второй этаж, где оказались очень приличных четыре комнаты, а одна так и вовсе с диванами, и столы во всех комнатах были уставлены бутылками, бокалами, блюдами и едой. На что я, отвечая чуткому головой Грачевскому, заметил, что из недр такого народа и выходят такие специалисты по сверхпроводникам, как Гинзбург. Шутка сложная, но шутка.

И вспомнилось, как отстаивал Виталий Лазаревич свои атеистические взгляды, рассказывая о жизни. Например, как его едва не гробанули после войны, но обошлось. «Бог спас», - раздался из зала ортодоксальный женский голос. «Нет, взяли на производство водородной бомбы, где я и Сахаров кое-что придумали».

А уж следующие за этим рассказы о Берии, Ванникове, Тамме, Ландау – сам Бог велел.

Пока, твой Игорь Шевелев