Семнадцатое письмо к другу. Новый Эрмитаж

Пантеон русского андеграунда

Семнадцатое новое письмо к другу

Привет, что-то общие странности жизни, вроде взрывов, похищений, снегопадов, автомобильных пробок, пропаж кандидатов в президенты, компьютерных вирусов и прочего, выбивают напрочь из колеи. Кажется, что уже и сам начинаешь зависать, как компьютерная программа. В такие моменты искусство кажется кратким промежутком, когда можно перевести дух на поверхности, прежде чем тебя опять начнет тянуть на дно.

В галерее «Новый Эрмитаж» в начале Спиридоновки открылась выставка Анатолия Брусиловского «Пантеон русского андеграунда». В конце 60-х Толя обменял на три своих работы лучший на то время фотоаппарат «Виктор Хассельблад», которым американцы фотографировали на Луне. И, заложив в него кассету пленки на 12 кадров, он ходил по своим относительно безвестным в то время друзьям и их фотографировал. Делал он это дотошно, то есть всячески их мучил, усаживая по-своему, устанавливая свет, подбирая наилучший ракурс, чтобы выявить художническую и личную суть объекта.

Длилось все это мероприятие, как он вспоминает, пять лет, - с 1969 по 1974 год. Когда началась разрешенная эмиграция, подлинный андеграунд, по его мнению, закончился, и он упрятал негативы в дальний ящик. Всего набралось 52 сюиты, тоже хорошее число, - количество семидневок в году. А отснял он, как оказалось, весь цвет того, что потом получило название «другого искусства», «советского андеграунда», «русской альтернативы» и тому подобного.

Перечислять можно долго: Оскар Рабин и Владимир Яковлев, Василий Ситников и Олег Целков, Франциско Инфанте и Евгений Рухин, Эрнст Неизвестный и Эдуард Лимонов, Генрих Сапгир, и Георгий Костаки, Игорь Холин и Анатолий Зверев, Борис Свешников и Илья Кабаков… Между прочим, западные товарищи пытались купить у него кое-что по отдельности и все скопом, но Брусиловский, как правило, в деньгах не нуждался, и придерживал коллекцию в полном виде до лучших времен. Прошло тридцать лет с момента последней съемки, и лучшие времена, по его мнению, наступили.

Франциско Инфанте и Анатолий Брусиловский

Хозяева «Нового Эрмитажа» под каждую фотографию художника подобрали довольно приличную и характерную для того работу. Народу набежала тьма-тьмущая. Водки было море разливанное. И все, надо заметить, остались довольны. Думаю, потому, что, глядя на себя и своих друзей 30-35-летней давности, решили, что так оно и есть на самом деле. Хотя бы в пределах этого зала и времени, отведенного на вернисаж.

Слава Лён рассказывал, что подготовил к печати 17 поэтических книг, договорился об издании трех или четырех, включая книгу антипутинских стихов, выходящих в пролимоновском издательстве «Ультра. Культура», а заодно вспоминал, что юный Лимонов, изображенный на фото Брусиловским, пришел к тому в мастерскую на чердак именно со Славой. И штаны Лимонов ему сшил. И Феликсу Березнеру сшил. И Коле Филипповскому сшил. И вообще, если собрать все штаны, которые, по словам нынешней интеллигенции по обе стороны Атлантики, сшил им в свое время Эдуард Вениаминович, то на их производство не хватило бы всей материи, которую выпускала легкая промышленность СССР. Зато лейбл, написанный импортными словами, придумал для штанов, шитых Эдиком, именно Феликс Березнер.

Франциско Инфанте, которому наследник испанского престола в свой последний визит в Москву, обещал лично встретить в мадридском аэропорту, но слово не сдержал, поскольку Франциско в Мадрид до сих пор не прилетел, - так вот Франциско, глядя на себя молодого, дивился на курносый свой нос тех лет в стиле «а ля рюс», и на ритмическую композицию подшипников 1963 года, когда все вокруг только и бредили композицией, светом и тенью, сфуматто и пастозностью. А он, вишь ты. И академик Таня Назаренко подтвердила, что он всегда был такой, даже учась еще в школе в параллельном классе. Когда Таня с Наташей Нестеровой чинно гуляли на переменах под ручку, обсуждая проблемы цвета и формы, он со своими одноклассниками все водку пил да кинетизмом втайне от учителей бредил.

А Толя Брусиловский ходил посреди всего этого шарма и именин сердца подлинным гоголем и фертом, денди и щеголем и принимал поздравления и поцелуи с разных сторон. Может, у кого и были критические замечания, но я их не услышал, одни поздравления и амикошонство. Наташа Шмелькова смотрела на своего любимого и юного Венечку Ерофеева, державшего на фотопортрете бокал чистого, как слеза комсомолки, алжирского вина, когда еще и «Москва-Петушки» не были, поди, написаны, и тоже думала, что все еще впереди. И Саша Холопов в папахе, как украинский Бульба, забыл о горестях в связи с систематическими обманами кураторов от искусства и прочих галеристов, и только думал о прекрасности момента и изрядном качестве национального напитка, имевшегося на столах. И глава одноименного издательского дома художник Максим Светланов смотрел вокруг себя, узнавая много нового.

И я там был, и у Брусиловского на чердаке в мастерской коньяк и кофе пил, рассказы его слушал, в «Огоньке» печатал, по усам текло, в общем, все нормально.

Твой Игорь Шевелев