Игорь ШЕВЕЛЕВ

Быть знаменитым – некрасиво?..

Истории успеха, как они есть и как их нет.

Успех… Понятие какое-то американское. Кого в русской истории назвали бы вы “успешным”? Александра Меншикова, который из разносчиков да в светлейшие князья, а из князей да в березовские грязи? Ломоносова? Репина? Павла Третьякова?

Поневоле задумаешься. И вспомнишь древнего грека, заметившего, что успешной можно признать только закончившуюся жизнь, когда никакая напасть уже не грозит возвышенному судьбой человечку.

Для нас, бывших советских людей, успех – понятие как бы новое. “Как бы” – главное слово, которым прежняя жизнь легализовалась в нынешней. Успешных вроде бы назначала партия. Главный ученый, главный поэт, журналист, физик, философ, экономист, хоккеист, певец, писатель… Общество, как древнеегипетская пирамида, венчалась “великим и талантливейшим”. А тот – пирамидой таких же вождей в своих областях. И уж их имена знала вся страна: Папанин и Лемешев, Третьяк и Шолохов, Галина Уланова и Любовь Орлова. Вот она, вершина успеха.

Потом, в застойные времена во всех областях жизни расцвел теневой успех. Преследуемые властью Бродский и Ростропович, Сахаров и Солженицын, Тарковский и Любимов олицетворяли собой подлинный, а не назначенный ЦК КПСС успех.

Неофициальный успех ценился едва ли не круче официального. Быть непечатаемым писателем, непризнанным режиссером, подпольным цеховиком-миллионером и фарцовщиком-искусствоведом – перспектива, притягивавшая многих. Она-то и спутала карты неизбежного, как конец света, коммунизма.

Пришла перестройка, крах соцсистемы, распад страны, новые времена. Все смешалось в сумасшедшем доме Обломовых. История успеха стала читаться как детектив, уголовное дело и история болезни одновременно.

Люди начали добиваться чаемого всю жизнь. Издать свою книгу и прославиться? Извольте. Правда, непонятно, куда девать непроданный тираж, заполонивший однокомнатную квартиру. Стать неподкупным журналистом, которого читает вся страна? Пожалте. В газете тиражом пять тысяч экземпляров. Всех обмануть и украсть миллион, много миллионов, тысячи тысяч миллионов? Да ради бога. Вплоть до очередного дефолта, лопнувших банков, выстрела киллера и показательного уголовного дела с экстрадицией.

Господи, да скажите же наконец, что это такое – сегодняшний успех?

Как пошутил с желчным видом писатель Александр Кабаков, сегодняшняя элита – это те, кого показывают по телевизору. Засветиться на всю страну да и не слезать больше с оседланного экрана – вот счастье, вот успех? А заодно обклеить стометровый сортир своими портретами с обложек глянцевых журналов?

Нет, печальная, однако, выходит “история успеха”.

Давайте переменим регистр. Давайте говорить о другом. Об ученых, которые всю жизнь бились-бились и добились. Об актерах, которые неустанным трудом и талантом. О банкирах, которые заработали первый рубль, а дальше само пошло. Об архитекторах, которые камень на камень, кирпич на кирпич.

Потому что все прочее, как сказал приятель Гамлету, разглядывавшему череп бедного Йорика, это – “слишком пристально смотреть на вещи”.

И вообще в происхождение успеха особо не вглядишься. Черт знает, от чего он зависит. Почему этот стал знаменит, когда рядом тысячи таких же талантливых? Почему этот прыгнул, а тот выстрелил в нужное время в нужном месте, а мы прыгаем и стреляем не хуже, но не туда и не в тех.

И мы повторяем вслед за перефразированным Львом Толстым: “Все неудачники похожи друг на друга. А вот история успеха у каждого своя”.

А ведь еще есть внешний успех и внутренний, который сам человек воспринимает как успех. И тут уж все перепутывается окончательно.

Актер Евгений Миронов, “звездный мальчик”, собирающий все сценические “маски”, “чайки” и “триумфы”, признается, что больше всего на свете боится публичности и… сцены, выход на которую для него – всегда страх, ужас и барьер, который надо преодолеть в самом себе.

Владимир Высоцкий, любимый всей страной, страдал от унижения, что его не принимают в союз писателей СССР, где пригрелись десять тысяч безвестных алкоголиков.

Владимир Набоков завидовал в Монтрё Пастернаку, получившему Нобелевскую премию, а тот умер, затравленный партийно-комсомольской сволочью и собратьями по перу, приравненному к штыку.

Григорий Чхартишвили, сочинивший Б. Акунина, сочинившего знаменитого сыщика Фандорина, уверен, что такое чтиво может легко придумать еще с пару десятков нынешних литераторов, уж он-то, критик и литературовед, это знает. А главный его труд – это жуткая книга “Писатель и самоубийство”, никакие не детективы.

Впрочем, и Сервантес был уверен, что останется в памяти своими “Назидательными новеллами”, а не написанным левой ногой “Дон Кихотом”. Мольер считал себя в душе непризнанным трагиком. Братья Вайнеры написали “Место встречи изменить нельзя” на скорую руку, чтобы не отдавать аванса. А пресловутый Лев Толстой считал “Азбуку для народа” гораздо более важной, нежели “Войну и мир”.

Все эти истории можно продолжать бесконечно. Потому что история каждого успеха – по своему замечательна, ни на что непохожа и ведет к непредсказуемым последствиям.

Поэтому читать о чужом успехе, переживая его в душе как свой собственный гораздо более увлекательное и волнующее занятие, чем претерпевать успех в жизни, радуясь, трепеща и проклиная. Потому что, как дали, не спросив, так и отнимут, не сказав.

Быть знаменитым некрасиво, как сказал упомянутый выше Пастернак. Уж поверьте мне, человеку, которому аплодировал весь 5-й “Б” класс, когда по окончании второй четверти 1963/64 учебного года мне вручали дневник, в котором были одни пятерки.

Сик транзит глориа мунди!