1045.Интервью с Фредериком Бегбедером (Московские новости 2004 №47)

Игорь Шевелев

«Москва – это водка плюс осетрина во всех видах»

Фредерик Бегбедер отвечает на вопросы

Фредерик Бегбедер

В Москву приехал Фредерик Бегбедер. Французский писатель, которому нет еще и сорока лет, считается едва ли не самым популярным в мире. Известность ему принес роман «99 франков», - сатирическое изображение мира глянцевой рекламы, которое многими было воспринято как неоднозначное ее воспевание. В России в издательстве «Иностранка» только что вышло последнее произведение Бегбедера роман “Windows on the World”, посвященный событиям 11 сентября 2001 года. Трагические события в Нью-Йорке перемежаются в книге автобиографическими воспоминаниями и размышлениями писателя. А зимняя Россия конца 2004 года подхватила француза своей карнавально-презентационной круговертью.

-Однажды вы заметили, что 11 сентября было закономерностью. Поясните, пожалуйста.

-Не помню, чтобы я такое говорил. Просто я не удивился, когда произошло нападение на Америку. Самая сильная страна, правящая в мире, должна быть готова к подобному. В романе «99 франков» я тоже изобразил террористический акт, правда, там была одна жертва, но такие вещи вполне предугадываются.

-После довольно легкомысленных первых книг вы в “Windows on the World” коснулись крайне серьезной темы терроризма. Серьезность – признак вашего взросления?

-Ну, старше-то я уж точно становлюсь. Насчет серьезности, не уверен. Более того, я не большой специалист в геополитике. Но я думаю, что, если вы выбираете жизнь в свободном мире, то всегда рискуете подвергнуться нападениям такого рода. Защититься от этого невозможно. Единственным способом защиты было бы ограничение свободы. Но, полагаю, это было бы еще хуже. Остается смириться с тем, что мы живем в мире, подверженном таким рискам.

-В романе вы замечаете, что всегда боялись летать на самолетах, а после 11 сентября особенно. Лететь в Россию было не страшно?

-Очень страшно. Особенно на внутренних российских линиях. А вот в данную минуту, думаю, мало шансов, что на это помещение свалится какой-нибудь «Боинг».

-В “Windows on the World” вы описываете мучения детей, попавших с отцом в один из небоскребов. Возможно, роману это принесло больше читателей, но, как известно, в рекламе запрещено использование детей в жутких ситуациях.

-Речь все-таки идет не о рекламе произведения, а о самом произведении. Давайте пройдемся тогда по всем писателям прошлого. Вырежем Гавроша из романа Виктора Гюго. Там явный рекламный характер – взять и убить невинного мальчонку на баррикадах во время революции. Недаром у этого героя и у его автора такой успех. Ужас! Или мой любимый американский писатель Сэлинджер часто использует детей в своих книгах. Использует для того, чтобы через них выразить свое отношение к жизни. То же возможно и в романе, посвященном террористическому акту. Но что я буду читать лекцию по литературе? Вы это и так знаете.

-Просто случилось так, что “Windows on the World” печатался в журнале «Иностранная литература» как раз после Беслана. Проблема в том, что голый факт забивает ужасом любое воображение. Вымысел, подражающий аморальному факту, не становится ли сам аморальным?

-Творить вымысел, подражающий реальности, это то, что делали великие русские романисты XIX века. Я ничего нового не придумал. Действительно, в “Windows on the World” детей не было. Я поместил их туда, потому что у меня самого пятилетняя дочь, и я с восхищением слушаю ее прекрасные, наивные и поэтические речи. И я подумал, что было бы символично поместить в эпицентр мировой трагедии двоих детей. Это было сильным сюжетным ходом. Беслан показался мне особенно ужасным, потому что придуманное оказалось правдой. Когда люди стреляют в спину убегающему ребенку, это конец света. То, что я описал в романе “Windows on the World”, это тоже конец света. Надо ли писать романы, которые рассказывают о конце света? Я думаю, что надо.

-Роман, принесший вам мировую славу – «99 франков», был антирекламой мира рекламы?

-Знаете, я написал эту книгу о мире рекламы, чтобы избавиться от своего опыта работы в ней. Но с тех пор меня только о рекламе и спрашивают.

-Все-таки, что вы думаете об этом опыте и посоветовали бы вы нынешним молодым людям разделить его?

-То, что я думаю, я описал в «99 франках». Достаточно прочитать роман. Если меня спросит молодой человек, надо ли ему идти туда, то я отвечу: если вы хотите зарабатывать много денег и ничего не делать - идите в рекламу. Очень забавная профессия. Все время веселишься, шутишь, путешествуешь, общаешься с манекенщицами. А чаще всего сидишь в конторе и давишь из головы хоть какие-то мысли по поводу какого-нибудь йогурта. И основной твой собеседник – мусорная корзина. Поэтому я советую молодому человеку, начав заниматься рекламой, как можно скорее уйти оттуда. Эта профессия очень сильно вас достает. Вы быстро постареете, похудеете. Достаточно посмотреть на меня, чтобы это понять.

-В ваших произведениях герои часто употребляют наркотики, - экстази, кокаин. Вкупе с вашей популярностью не служит ли это пропагандой наркотиков среди молодежи?

-Видите ли, мои романы реалистичны. Они отражают современную эпоху. Я описываю реальных людей. В «Рассказиках под экстази», действительно, много экстази. В «99 франках» много кокаина. Меня интересовало, как употребление наркотиков закрывает людям глаза на реальность. В мире, где любовь становится исчезающим явлением, вдруг изобретают «таблетку любви» - экстази. Я посчитал это метафорой нашей жизни. Оказывается, людям нужна пилюля для того, чтобы любить. В «99 франках» описывается фирма, где людям надо принимать наркотики для того, чтобы работать. Мне это показалось достаточно впечатляющей картиной современности.

-В тех же «99 франках» вы описываете радости, которые приносят деньги богатым людям, - шикарные машины, яхты, отели, красивые женщины, тот же кокаин. Это что, ваш идеал жизни?

-На самом деле я хотел в «99 франках» высмеять некую утопию. Я хотел показать мир богатых бездельников, которые пьют, ширяются, трахаются, живут в мире одних лишь чувственных наслаждений. Когда я это писал, я надеялся отвратить людей от подобного образа жизни. Получилось что-то иное. Оказалось, что большинство читателей хочет походить на этих персонажей, разделяя их образ жизни. В чем тут дело? Одно из двух. Либо болезнь зашла так далеко, что стала повальной. Либо я, как писатель, недоработал, неясно выразил то, что хотел. А, может, и третье, - то, что мне самому этот образ жизни до конца еще не опротивел. И мое пребывание в Москве тому доказательство.

-И как вам Россия? Что запомнилось?

-Осетрина всех видов. Запеченная, вареная, сырая, копченая. Шашлыки из осетрины. Икра из осетрины. Суши из осетрины. Сашими из осетрины. Солянка из осетрины. Уха из осетрины. Котлеты из осетрины. Люля из осетрины. И водка, водка, водка, водка. Это - соблазнительная Россия. И поразительно, насколько происходящее здесь, связано с тем, что происходит во всем мире.

-Название вашего недавно вышедшего в России романа «Любовь длится три года» воспринимается среди молодежи как афоризм. Молодежь верит вам, а вы сами верите в то, что пишете?

-Это заглавие – еще одна моя провокация. На самом деле, три года длилась моя семейная жизнь. Но я, как все писатели, такой нарцисс, что собственную жизнь принимаю за жизнь всего мира. Вместо того, чтобы написать «Моя семейная жизнь длилась три года», я пишу – «Любовь длится три года». Иначе говоря, все, происходящее со мной, это – космическое явление. Однако вопрос о любви в современном мире очень серьезен. Когда я понял, что моя собственная любовь длилась три года, я поднял статистику и был поражен, что семейные пары во всем мире чаще всего живут вместе три года. Я еще более углубился в науку, и выяснил, что биохимия утверждает, что период страсти в семейных отношениях тоже длится три года. Крайне циничный подход к проблеме, но трезвый. Существует связь между любовью и временем ее протекания. Я полагаю, что общество, в котором мы живем, не способствует любви. Более того, я не очень уверен, что любовь в нашей цивилизации жива и возможна. Во всяком случае, большая, длительная любовь – вещь сегодня сложная. Но тем прекраснее, когда она случается.

-На ваших выступлениях в России собиралось множество поклонников. Молодые люди задают вопросы о смысле жизни. Девушки осаждают вас в жажде автографа, знакомства. Вы и во Франции такой гуру и плейбой?

-Хочу только уточнить. Все эти молодые девушки, которые приходят на мои встречи, куда-то потом все исчезают. Встреча закончена, - раз! и они все рассеялись. И вот это весьма сходно с тем явлением, которое происходит во Франции. Странное, сверхестественное их исчезновение, которое не знаю, как объяснить.

-Вы как-то сказали, что хотели бы быть рок-звездой, чем писателем?

-Безусловно. К сожалению, я не умею играть ни на одном инструменте. Встречи с читателями редкая радость. А так сидишь, одинокий, несчастный, и пишешь, пишешь, пишешь. Писание – печальный процесс. Сартр называл его отказом от жизни. Поэтому писатель не может не завидовать певцам. Бритни Спирс мелькает в СМИ гораздо чаще меня, а это несправедливо. Почему Мадонне дают слово чаще, чем Виктору Пелевину? Пора певцам уйти со сцены и уступить на ней место писателям.

-Так получается, что известные люди и явления ходят парами. В России это пара Пелевин и Сорокин. В Америке были – Хемингуэй и Фолкнер. Называя вас, тут же упоминают Уэльбека, как двух самых популярных французских писателей. Как вы к этому относитесь, и как он к этому относится?

-Я преклоняюсь перед Уэльбеком. Для меня большая честь, когда наши имена называют вместе. Что касается отношения Уэльбека, то он написал достаточно милые и пространные слова по поводу моего романа «99 франков». Текст назывался «Приватизация мира» и был опубликован в литературном журнале «Мастерская романа». Действительно, и у меня, и у Уэльбека произведения реалистические и отчасти сатирические. Разница лишь в том, что Уэльбек пишет о ничтожестве среднего класса, а я о ничтожестве богатых людей. Так мы поделили между собой эту делянку и не сталкиваемся.

-Хватает ли вам на жизнь литературных заработков или приходится подрабатывать?

-С деньгами сейчас нормально. Тем не менее, я предпочитаю иметь в руках какую-нибудь работу. Кто знает, что будет с тобой через два-три года. Сейчас вы берете интервью у меня, а завтра уже у кого-то другого.

-Критическому взгляду на нынешний мир вас научили родители?

-Похоже, что так. В отличие от многих французских писателей я ничего не пишу о своей матери. Разве что фамилия моего литературного альтер эго Марронье, это то же, что фамилия моей матери Шастенье – каштан. Столько французских книг рассказывает про «мою мамочку», что я решил не добавлять к ним еще свою. Но вот “Windows on the World” это, по сути, роман о моем отце. Просто я спрятал его за вымышленными персонажами.

-А что по поводу экранизации ваших книг?

-Как раз сейчас «99 франков» переделываются для кино. Съемки потребуют очень много денег. Возможно, это получится в будущем году.

-И, наконец, самый интимный для писателя вопрос, - над чем вы сейчас работаете?

-Я бы хотел написать роман, который был бы чем-то вроде продолжения «99 франков». После того, как я отработал в сфере рекламы, я оказался в том мире, который, наверное, единственный, еще хуже, чем реклама. Это - телевидение. Так что подумываю про роман о телевидении. Больше я ничего вам не скажу.