Григорий Померанц

 

Страдания и скачок сознания

Цивилизация и средневековье сошлись в нас самих

 

Шок от современных терактов заключается в том, что мы будто попадаем в фантастические романы. На наших глазах сбываются самые жуткие страхи, случается то, к чему мы никак не подготовлены.

Происходит чудовищное сочетание современнейшей техники XXI века с психологией средневекового старца Али и его учеников. Был такой старец, хозяин замка-крепости Аламут, дававший своим ученикам покурить гашиш. После того, как они испытывали небесное блаженство, он давал им нож и говорил: «Ты видел, как выглядит рай. Теперь пойди, воткни нож в такого-то визиря, и ты навеки будешь в этом раю».

Иногда попадало крестоносцам, и от них слово «гашишин», во французском произношении «ассасан», стало означать убийцу. А «ассасине» с ударением на последнем слоге стало означать не «гашишировать», не курить гашиш, не наслаждаться гашишем, а – убивать. Так оно попало во французский язык.

Это древность, период крестовых походов, XI-XII век, ученики старца Али, сидевшего в неприступной крепости в горах, которую никто тогда не мог взять. Эти посылаемые им мальчики вручную, так сказать, осуществляли порученные им акты террора. Средневековая легенда, которая вдруг наложилась на современные самолеты, взрывающиеся пластиды, пояса шахидов, автомобили, гранатометы. Какое-то чудовищное совмещение времен.

Причем, этот террор может вдохновляться любыми идеями – от коммунизма и антиглобализма до идей религиозных и националистических. Но еще сильнее, на мой взгляд, он вдохновлен телевидением и СМИ. Герострат тоже рассчитывал на то, что прославится в веках своим поджогом храма Дианы Эфесской, но это получилось почти случайно. Могли и наплевать, не заметить. Расчет был только на молву.

Теперь же перед нами постоянно повторяющаяся картинка, от которой стынет кровь в жилах. Горящие здания, куски тел, бегущие окровавленные дети, каждый может представить себя и своих близких на их месте. Если вспомнить взрыв в торговом центре в Оклахоме, который нам кажется уже такой же древностью как старец Али, то устроивший его человек вроде бы и идеологии особой не имел. Да, нахватался каких-то идей, но главным в нем было геростратовское чувство. Или подпольного человека Достоевского, того «ретроградного джентльмена», который хочет дать пинка всему хрустальному зданию.

Сегодня выстроили хрустальное здание глобализации, когда весь мир стал единым развивающимся целым, идет к светлому, комфортному будущему. И вдруг оказалось, что возникла какая-то безличная система, по отношению к которой не только отдельный ретроградный джентльмен, но и целые страны, и целые континенты чувствуют себя беспомощными и чужими. Электронные потоки информации, денежных масс, сил влияния идут мимо них, оказываются в руках какого-то дяди. И у тех, кто стоит в стороне, возникает желание дать всем остальным пинка.

Нынешний террор и антиглобалистское движение, как одну из его питательных сред, я бы связал с «Записками из подполья» Достоевского, с желанием дать пинка хрустальному зданию. Соедините с этим эффект телеспектакля, в котором ты мгновенно становишься главным героем, о котором говорит весь мир, - и возникает страшная, гремучая смесь. Хоть на час, но ты калиф. Как говорил Троцкий, уйти, хлопнув дверью так, чтобы мир содрогнулся. В свое время Гитлера развлекали фильмом «Месть Вотана», в котором были кадры, которые словно сошли с нынешних телевизионных новостей.

Это невероятный удар по голове, шок, который мы испытываем сегодня. Но за ним стоит более глубокий кризис культуры, который мы переживаем. Террор – это сыпь на поверхности тела. А болезнь – в крови. У этой болезни масса аспектов, предполагающих сдвиги в психологии, в структуре религиозной жизни, в педагогике, в мировой финансовой системе, в информации.

Затрагивается масса областей, в которых я, конечно, не все понимаю. У меня установка на изучение духовной культуры. И здесь чутье мне подсказывает, что мы стоим перед неким огромным поворотом, подобные которому были и в прошлом.

Двадцатый век нарожал столько людей, что закончился с населением в четыре раза большим, чем в начале. Подавляющее большинство этих людей – недоросли, недоразвитые личности, выбитые из родового уклада, не обретшие ничего взамен. Это те внутренние гунны, которые нависают над человечеством. Те провинциальные самураи, которые в XIII веке в Японии вступили в драку, в результате которой сожгли японскую столицу Хэйан, нынешнее Киото. Это та сила, которая без всякого ваххабизма изнутри готова подорвать нас. Задача воспитания этих людей не менее серьезна, чем борьба с террором, как с внешним нам врагом.

Разрыв между тем, как воспитан человек, и чего от него требует современная цивилизация, сегодня чудовищен. Чукча прекрасно воспитан для традиционного чукотского общества. Мы вряд ли его превзошли в образе целого мира, которым он обладал, и который мы потеряли. Мы получаем разорванную в клочки информацию. Современная цивилизация требует от нас гораздо большей силы духа, чтобы воспринять мир как целое, имеющее смысл.

Когда-то я написал небольшое эссе «Философия идиота». Основная его идея, что современная цивилизация столь сложна, что каждый из нас в чем-то невежда. Мы не понимаем связей общества. Только понимая, что мы не обладаем совершенством, мы можем стремиться к нему. Воспитатели не могут не быть носителями этой «философии идиота», понимающими, что мало что понимают. Только невежественные подростки считают, что они все понимают и знают, как надо. Самое страшное это человек, который «знает, как надо». Воспитатель не может себе этого позволить.

Несмотря на глобализацию, на «время масс», идет, на мой взгляд, подспудное формирование творческого меньшинства, которое понимает поверх непонимания, что происходит и что делать. Казалось бы, что может сделать кучка людей, не обладающих властью и рычагами влияния? Ничего. Ну, а что могла сделать две тысячи лет назад кучка христиан, аутсайдеров, чтобы перевернуть мир? Если смогла, то только из-за кризиса Римской империи, упершейся в тупик.

Не сравнима ли та ситуация с экологическим и психологическим тупиком, в который упираемся мы, когда расширение техногенного мира угрожает существованию человечества? Не нужно ли его притормозить? Не следует ли выйти за пределы привычного комфорта, чтобы взглянуть на иные ценности?

Ощущение тупика и катастрофы тоже может быть полезным и живительным. Жизнь шире наших представлений о ней. Привычный уклад может и загораживать горизонт. Что-то может открыться в ужасе и в страдании.

Я многое пережил в своей жизни. И на войне, и в лагере. Самым страшным для меня была совершенно неожиданная смерть моей первой жены на операционном столе. Я не предполагал такой возможности. Но не в момент ли шока открывается в нас то, чего мы не ждем? Есть бедствия, несравненно большие, чем те, что мы переживаем сейчас в качестве их психологических жертв.

Кто-то сказал: «Я не убивал старушек, но, прочитав роман «Преступление и наказание», я испытал опыт человека, который убил. И понял, что убивать нельзя, - как если бы сам совершил убийство». В этом отношении некоторые события бьют нас наотмашь: я этого не совершил, но я это видел. Весной 1945 года в Восточной Пруссии в районе Кенигсберга я увидел на помойке труп немецкой девушки, - изнасилованной и убитой. Это было одно из сильнейших потрясений, которое я испытал в жизни. Я увидел, что есть вещи, которые ни в коем случае нельзя делать.

Потом в Кенигсберге я видел сплошь и рядом подобную разнузданность победителей. Много вещей, которые произвели жуткое впечатление. Но тот факт был знаковый. Мы закрываем глаза, потому что бережем свою психику и привычную картину мира, в которой это не укладывается. По легкомыслию и слабости забываем. Но есть вещи, о которых надо помнить, чтобы думать, как изменить ситуацию, в которой живешь, чтобы одно и то же не повторялось, усугубляясь.

Развитие нам дается чрезмерной ценой. Наша дивизия в августе 1942 года в районе Сталинграда, поднявшись в наступление, тут же и полегла. Потому что шла в наступление по голой степи без авиационного прикрытия, без танков. Это было неудачное контрнаступление августа-сентября 1942 года, о котором не пишут. Мы должны были срезать угол, проделанный танками. Но отсутствующие танки и самолеты заменили массой пехоты. И масса пехоты была превращена в массу трупов.

Каждый вечер я проходил через гниющее кладбище. Потому что даже похоронить их, как следует, не было ни сил, ни желания. И это одно из самых страшных впечатлений моей жизни. Что делать человеку, который втянут в страшные события? Разве подобных им сегодня мало? Мы о них знаем, но стараемся забыть, чтобы жить дальше.

Но странная вещь. Иногда человеку, лично попавшему в подобные ситуации, легче перенести их. Включается какая-то энергия сопротивления, желание пробиться, выстоять. Когда я, хромая после первого ранения, и, будучи прикомандирован в редакцию дивизионной газеты, шел три километра через эти груды полузахороненных трупов, вся моя деятельность казалась мне гнусной ложью. Она и была гнусной ложью.

Потом, когда начались победы, я увидел, что солдатам нравится, когда о них пишут, - подбили танк, поднялись в наступление. Они вырезали эти заметки, получали радость. Но, когда совершалось преступление, ты ощущал лишь фальшь, которая это прикрывает. А что делать? Ты один из попугаев, который твердит свое, когда кошка тянет его за хвост. Вот оно, жуткое ощущение лжи, беспомощности.

И все-таки не этот ли опыт должен дать человеку возможность какого-то нового, иного скачка сознания? Другого пути у нас на земле, кажется, нет.

 

Записал Игорь Шевелев

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи