СЕРГЕЙ ШЕРСТЮК: ПО ДОРОГЕ В ЧЕРНУЮ АТАРАКТУ

 

(напечатано в “Литературных новостях” №24, февраль 1993 года)

 

Хочешь ты или не хочешь, но здесь интересней, чем за границей. Это слово “интересней” произносят даже те иностранцы, которые приезжают не на три дня, а подольше. Недавно я общался с немецкими актерами. Моментально вошли в контакт, хотя, казалось бы, Николина гора, шашлыки, вино, - зачем мы друг другу. И тут же заявление: “Я хотел бы здесь жить и работать пять, шесть лет!” Они приехали примериваться к будущей постановке “Франкенштейна”. Конечно, это жанр, куда идут люди предрасположенные. Я понимаю, что имею дело с шоком от наших перепадов, которые там невозможны, там можно переехать в другой город и не заметить разницы. Эти вещи, которые создают уютную механическую западную жизнь, они однотипны. А здесь сумасшедшие перепады. Из захламленной квартирки размером с кухню, где все валяется, разбросано, ты попал к этому же человеку – владельцу роскошного замка. Дачного. Это сочетается в одном человеке, который себя не нивелирует. Это шокирует, это интересно.

Мы заранее знаем: “ах мы, забацанные совы, еды нет, все ужасно!” А ты приезжаешь сюда и почему-то видишь людей, у которых совершенно нет этих комплексов. Они просто не думают об этом. И внутренней цензуры нет. И оказывается, здесь все возможно.

Там тоже все возможно. Но там ты это все можешь узнать по справочнику. Где убивают, где режут, где отдыхают. Майами, чудесное место, и вдруг ураган. Все прикованы к телеэкрану. Торнадо, отрывается полдома, ужас. Через какое-то время, как на съемочной площадке, от урагана и следов не остается. Мусор смели и забыли.

Или бал в Америке. Все мужчины в бабочках, в черных костюмах. Всегда есть и исключения: какой-нибудь индеец в костюме вождя и очень толстый богатый негр. Остальные все как один. Раз со мной пришел Сашка Ситников. Весенний благотворительный бал для балета Чикаго. Устраивает Виктор, фамилию забыл, производитель скандинавской водки “Абсолют”.

Сашка работал под Чикаго, из своей деревни не выезжал несколько месяцев. Пришел в светлом пиджачке с платочком на шее. На балу он как ворона. Никто, конечно, не скажет: “Фу-у! Кто это?” Все благожелательно смотрят на него, но смотрят. Он: “Это – мой стиль!” Нет там такого стиля. И психов, кстати, нет. Когда я приехал, мне Сашка Гашунин говорит: “Ну наконец-то явился. Нас хоть теперь в городе трое будет!”

Отсюда надо выбрасывать в Америку психически неуравновешенных, экзальтированных, нервных, просто легко возбудимых людей. Там эта неуравновешенность тут же проходит. Человек выздоравливает. Не то, чтобы у него, извините, жопа зарастает. Исчезает непредсказуемость жизни, та куча сложностей, без которых мы не мыслим свою жизнь полноценной. Ничего этого там нет. Отдых. Санаторий.

Хотя и пашешь, как Карло. Проснулся в шесть утра, в два ночи закончил. Работоспособность колоссальная. Половину того, что я делаю за год, я там делаю за два-три месяца. И с приятелями еще общаюсь, и нормально живу. Хотя замечаю, что работать начинаешь полегче. Например, для меня нормально делать на картине сорок лессировочных поверхностей. А там вдруг делаешь двадцать… И вообще поездка кончилась тем, что вместо ужасов и “научных развлечений” я начал писать “ню”. Ковры, бананы, Ленка в туфлях на шпильках валяется. Подольше побыл бы, еще что-нибудь надо было выдумывать для развлечения.

Есть, конечно, там мрачные люди нашего соц-арта и концептуализма, которые живут там по сорок лет, а все Ленина рисуют. Им уже и не платят за него. Кончай, говорят, Ленина рисовать, осточертело! Нет, он рисует, рисует. И все это тряпье, бараки, коммуналки…

Кто-то наоборот, на другом погиб. Приехал в Нью-Йорк и тут же обегает все галереи: “что правильно? В чем истина? Какое оно, современное искусство?” Тут начинается много трагедий. Даже тот уровень, который у них был здесь, они там теряют. У нервных людей гнойники отваливаются, а у них наоборот, еще крючочки засовываются… Вместо того, чтобы что-то делать, они пытаются овладеть этим новым языком. Штудируют английский, читают книги, специальные журналы. Здоровый человек пойдет язык учить по матюкам негров, а не эту феню. Корифеи, о которых там эти книги написаны, вообще, по-моему, читать не умеют. Ты отсюда приехал, ты не из той жизни! И хорошо, потому что чем искусство разнее, тем лучше. Нет, они стремятся вгрызться.

Здесь я в августе ездил в Шерстюкивку под Полтавой. У кого-то есть высшее образование, у кого-то нет и не надо. Бывший агроном, ушел из колхоза, сейчас никто, хочет только у себя на тракторе на участке работать. А под Чикаго все Шерстюки как один – с высшим образованием! Хуже или лучше живут люди, там это даже не количеством машин измеряется уже, а просто шириной окон или двери. С помощью линейки. И количество денег с помощью линейки. Нужный уровень достигнут, он поддерживается автоматически, тебе не надо заставлять себя надевать бабочку на бал. Ты уже в гамаке будешь лежать в бабочке как в пижаме, так тебе это удобно! Не думая, загоняешь в мойку совершенно чистую машину. Ее пылью облепит, она еще грязней станет. Нет, ты об этом не думаешь. Думаешь о совершенно других вещах: банках, акциях, вложении денег, переложении денег… Нормальный ритм жизни, который усваивается с рождения, а не изучается специально.

Поэтому как только речь заходила о деньгах за картины, я тут же морщусь от головной боли. Деловые вопросы меня как бы не интересуют. Хотя, конечно, ничего, кроме кучки “зеленых” в заднем кармане, меня на самом деле не интересует. Но это такая форма. В определенном контексте, если ты не коммерческий художник, тебя будут за это страшно покупать. Например, я люблю рисовать Тегина. Всякая картина, где Тегин смотрит на зрителя, покупается тут же! Сами даже они спрашивают: почему одну картину сразу покупают, другую – нет? Я долго думал, почему? Что между ними общего? Общего нашел только это. Стоит этому парню на тебя посмотреть – всё!

Я понимаю, кто это покупает, кроме музеев. Это частные коллекционеры, которые живут практически сонной жизнью. Они даже книги пишут. Им по наследству отвалили безумные бабки. Они уже интеллигенты. Родились интеллигентами. И вот только в тот момент, когда он из спальни идет на кухню и встречается взглядом с Тегиным, который висит на стене, у него возникает ощущение, что он живет полной жизнью! Он вздрагивает: “ой! Елки-палки!” И хочет купить второго такого же Тегина!

Пугает он их, что ли? Думаю, и Беккет, и Ионеско, и Хичкок пользовались какими-то ходами, воспринимаемыми публикой. Почему, кстати, у американцев так идеально разработан жанр ужасов? В час, в два ночи включаешь телевизор, и на одном из шестидесяти двух каналов обязательно находишь несколько фильмов ужасов. Вроде ты уже старый, тебе уже все до фени, ничего тебя напугать уже не может. Может скорее напугать документальная хроника из Лос-Анджелеса, когда тут же на твоих глазах происходят убийства и погромы. Но это пугает из-за твоих умозаключений по сему поводу. Конечно, все это далеко, тебя охраняют, но ведь и охрана невечна, и Соединенные Штаты… Тогда тебе страшно из-за Лос-Анджелеса.

И дурацкий художественный фильм. Сделал его сценарист, выпивая с которым, ты решил бы, что он просто идиот. Даже по уровню его представлений об ужасах он полный дебил. А ты более изощрен в них просто потому, что живешь в России, в Москве, на Тверской. Но он знает законы восприятия. И тогда ты забываешь, что поставил чайник. И единственно отрываешься на то, чтобы закрыть дверь на третью защелку. Хотя, когда смотришь Лос-Анджелес, дверь распахнута. И я иду и – кр-р-р… - закрываю. Так это страшно. На всякий случай. И возьму что-нибудь в кровать, когда лягу спать, чтобы отбиваться! И к окну подхожу и выглядываю. Вроде двадцатый этаж, залезть невозможно. Но в кино-то залезли! И двери все были закрыты! И притом еще тако-о-ое залезло! Уже даже не человек страшен. Сам ужас ужасен!

В живописи тоже, наверное, есть эти законы. С Тегиным задача простая. Тем более что он и на меня действует. Мне самому нравится его рисовать. Только надо это быстро-быстро делать. Когда Тегин на тебя долго смотрит, это и морально, и физически тяжело. Кажется, он сейчас поднимется и станет тебя электричеством пытать. Или говорить гадости несусветные.

Когда-то мы хотели с ним снять один фильм. Что-то вроде “Нового кабинета доктора Калигари”. По этой роли Тегин – нормальный убийца. Не знаю, как эта патология называется в медицине, но это так. Первый случай у меня был с ним, когда мы залезли в подвал строящегося на улице Неждановой – там у него мастерская – гаража КГБ. Бродили там ночью. Кайф. Лабиринты, доски, ямы. Света почти нет. Вдруг он пропал. Нет и все. Может, провалился? “Тегин!” Молчание. “Те-е-гин!” А там ходишь по мосткам, внизу вода, неизвестно что. Я даже начал волноваться. А Тегин, оказывается, спрятался в нише с куском трубы в руке. Чтобы меня вшить. Просчитал, что никто не знает, что мы туда с ним пошли, что я вообще с ним встречался… Убьет, а потом меня строители так и зацементируют. Стоит, ждет, когда я пройду мимо, чтоб жахнуть! Я остановился рядом и жалобно так говорю: “Ну Те-е-е-гин, ну где-е ты, сука?” И если б не такая интонация, убил бы, говорит, точно…

Потом электричеством меня пытал. Выпивши, правда. Разум у него помутился. Но там были еще люди, вразумили его, вернули сознание. Поэтому он сейчас и не пьет. Знает, что в тюрьму иначе попадет. А тюрьмы Тегин боится по страшному. Он сам себе построил искусственную тюрьму и в ней живет. Сам себе тюремщик. И садист, который его, Лешу, исправляет. “Собери, говорит, шестьсот пар черных туфель и семьсот шесть серебристых костюмов, тогда я дам следующее задание!”

Пить бросил. Семью бросил. В тюрьме нет семьи. А пока пил, был настоящий будущий убийца. По роли. Бытовой такой жлоб, который идет к этой цели медленно и верно.

При всем том он добился у себя абсолютно чистого сознания. Внутри есть какой-то десятый Тегин, который мыслит. Только мыслит, не действует!

Убийство это ведь жлобство. Если мочить, то все человечество! Но эту ситуацию необходимо подготовить. Многие ведь хотели, но никто не достиг-то! А он многих круче будет.

Какая у Тегина идея… Уже не уничтожить человечество, а довести его до определенного состояния. Как мы живем, если вдуматься? – Ходим по кругу. Утро, вечер, год, век, тысячелетие, эра, эон… Одно и то же. С одним и тем же, кстати, повторяющимся желанием все уничтожить. И этот не смог, и тот не сможет, и следующий. И все это будет повторяться бесконечно. Нужно, чтобы чепухи этой больше не было. Тегин разработал мощный проект. Сначала захватить, конечно, всемирную власть. Заставить всех пахать на проект. Потом в Антарктиду засовывается обалденный атомный реактор. В Арктике строится гигантская пирамида, внутри которой поселяется все человечество. Реактор начинает работать. Земля медленно и верно начинает вставать на курс, ведущий в черную Атаракту! Все пашут только на это. Никаких орбит вокруг Солнца! Никаких атмосфер! Никакого дня и ночи! Только к Черной Атаракте как к цели человечества!

У него есть карта, по которой видно, что все галактики и так летят в эту Черную Атаракту! И данные древних культур на этот счет однозначны. Но все это продлится миллиарды лет. На хрена тогда мы нужны?.. Мы должны эту карму, этот космический рок преодолеть тем, что своей собственной волей, сами выберем этот путь!

Атмосферы нет, и потому все в пирамиде. Единый город-государство. Египетские пирамиды – это был ведь первый намек, эскиз того, что надо делать. Тегин вообще склонен к египетскому империализму. Вокруг него все заражены Египтом, имперскими ритуалами. Бить в барабан и строить реактор! Иногда их принимают за эстетствующих фашистов. Ничуть, это люди будущей империи! У них, кажется, вяло текущая жрецофрения. Их на этом трясет. Часами могут говорить о каком-нибудь “черном треугольнике, фосфоресцирующем в промозглой ночи”. Тогда их волочит.

Когда Тегин действительно овладеет всей системой и начнет строить пирамиду, он их, конечно, отбросит на какие-нибудь бухгалтерские должности, как всегда было с товарищами по партии.

И когда все придет в норму, и будет пирамида, и реактор, и начнется движение, тогда Тегин снова начнет писать свои картины. Обрыв, закат, стоят люди. Такой Каспар Фридрих, но на уровне Леонардо, на космическом уровне. Вообще, Тегин это человек, который может плакать на закат. Я наблюдал его в Крыму. В нем погиб пейзажист, а пейзажист это вообще опасное свойство. Потому кредо Тегина – “опасное искусство”. Искусство должно сводить людей с ума. Они должны от него умирать.

Мои планы другие. Я реактор вообще строить не буду. Буду у Тегина диссидентом. Мы, может, напрасно смеемся. Время это не столь отдаленное, как нам сейчас кажется. При любом возможном скепсисе Тегин – сильный художественный образ. По силе воздействия на меня, например, - один из сильнейших. Вроде примитивно, до предела кондово, но почему-то действует!..

 

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений