121.Заочная беседа с Акутагавой (Независимая газета, 1993, 9 июля)

“ЖИЗНЬ — ЭТО НЕЧТО БОЛЕЕ АДСКОЕ, ЧЕМ САМ АД”

Беседа с господином Акутагавой по нескольким частным вопросам

Игорь Шевелев

-КТО ВЫ, кто были ваши родители?

Моя мать была сумасшедшей. Как-то, читая “Сиянцзи”, я встретил слова: “запах земли и вкус грязи” — и вдруг вспомнил

лицо моей матери, ее иссохший профиль. Мать умерла, когда мнебыло одиннадцать лет. Умерла не столько от болезни, сколько от истощения. Помню, что как раз той ночью шея у меня была повязаналегким шелковым платочком с пейзажным рисунком китайской школы. Мы с сестрой всегда приставали к ней, просили нарисовать нам картинку. И она рисовала на "четвертушках листа. Акварельными красками моей сестры она рисовала наряды девушек, травы и деревья. Но лица людей на этихкартинках всегда походили на лисьи мордочки.

—У вас две сестры?

—Отец и мать больше всего любили Хаттян, которая совсем юной скончалась еще до моего рождения. Из нас, троих детей, она, говорят, была самой умной. Если б Хаттян осталась в живых, ей было бы сейчас... да, за сорок. Может быть, лицом сорокалетняя Хаттян походила бы на мать, которая с отсутствующим взглядом курила трубку в доме в Сибе. Иногда я чувствую, что за моей жизньюпристально следит какой-то призрак, сорокалетняя женщина. То ли мать, то ли сестра.

—А отец?

—К отцу я был равнодушен. Он был фермером, добившимся известного преуспеяния. Когда яучился в третьем классе средней школы (мне было лет пятнадцать), мы с ним как-то стали бороться, и я, применяя свой любимый прием, быстро его одолел. Не успел он подняться, как подступил ко мне со словами: “Еще разок”. Я опять без труда его повалил. Отец со словами “Еще разок” вновь набросился на меня, изменившись в лице. Смотревшая на нас тетушка сделала мне знак глазами. Поборовшись с отцом, я нарочно упал навзничь. Не уступи я тогда, отец непременно бы поколотил меня... Эти трое лежат сейчас погребенными в уголке кладбища в Янаке... В этом году, кстати, в середине марта мы с женой после длительного перерыва отправились на кладбище. Не только маленькая могила, но и сосна над ней нисколько не изменилась. Я не люблю ходить на кладбище. Если бы можно было, я бы хотел забыть и о родителях, и о сестре...

-Если не ошибаюсь, вы закон-чили литературный факультет университета?

-Я поступил в университет лишь для того, чтобы пользоваться библиотекой. Вообще существование чисто литературного факультета в университете явление очень странное. Чем там занимаются? По правде говоря, для меня это неясно. Лекции эти даже из приличия нельзя считать наукой. Если говорить мягко, это изложение точки зрения преподавателей. Если грубо, то полный вздор. Можно, конечно, и ему порадоваться, но зачем ради вздора поступать в университет?

- Что-то же вам там запомни-лось?

- Запомнилось, как я ходил на медицинский факультет смотреть анатомирование. От ужасного запаха, исходившего от двадцати трупов, меня чуть не вырвало. Зато я впервые узнал, что кожа челове-ка на спине раз в пять толще ос-тальной.

- Однако вы изучали там ми-ровую литературу, в том числе и русскую...

- Ну да, это похоже на лекции по выращиванию овощей. Тогда особой популярностью пользовалисьлекции по русской овощелогии. Профессор в пенсне показы-вает заспиртованный в банке старый русский огурец и вещает: "Сравните с нашими суссанрапскими огурцами. Те все зеленые. А вот огурцы великой России не имеют этого примитивного цвета. Их цвет совершенен, он подобен цвету жизни. О-о, эти огурцы великой России!.."

-Ну вы так это говорите...

-Не обращайте внимания. Вести себя развязно, несмотря на робость, - одна из моих дурных привычек.

-Нет, я хотел сказать, что вы, закончив литературный факультет, как раз стали писателем.

- Я вспомнил взятый мною ко-гда-то литературный псевдоним: "Юноша из Шоулина". Это юноша из рассказа Хань Фэйцзы, который, не выучившись ходить, как ходят в Ганьдане, забыл, как ходят в Шоулине, и ползком вернулся домой. Такой, какой я теперь, я, несомненно, "Юноша из Шоули-на"...

-Вы бессознательно напророчили?

-Ну да. Знаете, когда Наполеон был еще школьником, он записал в конце своей тетради по географии: "Святая Елена - маленький остров". Еще я вспомнил сейчас Хань Фэйцзы, его рассказ об искусстве сдирать шкуру с дракона. Мол, замечательное искусство, но где в нашей жизни взять драконов?.. Такая надпись была на моей тушечнице.

-Может быть, вы дали сейчас определение литературы?

-Конечно. Прежде чем создать сфинкса, По изучил анатомию. Именно в этом тайна, как ему удалось потрясти будущие поколения. Гения отделяет от нас всего лишь шаг. Но чтобы понять этот шаг, нужно постичь некую высшую ма-тематику, по которой половина от ста — девяносто девять.

-Отлично.

— Я раскрывал историю литературы, просматривал биографии поэтов. Все они были несчастны. Гиганты елизаветинского двора, выдающийся ученый Бен Джонсон... Он дошел до такого нервного истощения, что видел, как на большом пальце его ноги начинается сражение римлян с карфагенянами.

— Вы боитесь смерти?

— Я боюсь смерти. Но умирать нетрудно. Я уже не раз набрасывал петлю на шею. После двадцати секунд страданий начинаешь вдруг испытывать какое-то приятное чувство.

— То есть вы и в этот момент — писатель и аналитик?

— Естественно. Никто еще не описал достоверно психологию самоубийцы. Это объясняется или недостаточным самолюбием самоубийц, или недостаточным психологическим интересом к ним самим. Однажды, воспользовавшись тем, что я спал один, я хотел повеситься на своем поясе на оконной решетке. Но, сунув шею в петлю, испугался. Потом решил проделать это еще раз в виде опыта. Проверить по часам, когда наступит смерть. И вот, после легкого страдания, я стал погружаться в забытье. Если бы только перешагнуть через него, я, несомненно, вошел бы в смерть. Посмотрел на часы и увидел, что страдания длились одну минуту и двадцать с чем-то секунд. За окном было совершенно темно. Но в этой тьме вдруг раздался крик петуха...

—Это символ?

-Не знаю. Я не раз хотел покончить с собой. Желая, чтобы моя смерть выглядела естественной, я съедал по десятку мух в день.

-Какой ужас!

-Проглотить муху, предвари-тельно ее искрошив, пустяк. Жевать ее противно...

- Тогда вот вопрос: может, и сама по себе литература как-то связана с психической патологи-ей?

- Есть такой метод лечения ис-терии: предложить больному пи-сать или говорить все, что ему хо-чется. Рождение литературы, и это не шутка, произошло, в частности, благодаря истерии. С давних пор эпилепсию называют "святой бо-лезнью". По аналогии истерию можно назвать "поэтической бо-лезнью". Я не поклонник истерии. Но ведь как сократилось бы число радующих нас произведений, если бы никто из их создателей не был ей подвержен!

- Но литература, и вы сами это сейчас сказали, нас радует, дарит счастье. За что же такая цена?

- Чтобы испытать счастье, лю-бишь повседневные мелочи. Сия-ние облаков, шелест бамбука, чириканье стайки воробьев, лица про-хожих - во всем этом находишь высшее наслаждение. Но те, кто может любить мелочи, из-за мело-чей и страдает. Лягушка, прыгнув-шая в заросший пруд в саду, нару-шила вековую печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из заросшего пру-да, вселила вековую печаль. Жизнь Басе была полна наслажде-ний, но в глазах окружающих она была полна страданий. Так и все мы. Чтобы наслаждаться малейшим, мы и страдаем от малейшего. Сияние облаков, шелест бамбука, чириканье стайки воробьев - во всем этом какие-то адские муки.

- Выходит, сама жизнь - ад?

- Конечно. Отчего моя мать со-шла с ума? Отчего дела моего отца окончились крахом? Отчего я так наказан? Я готов без колебаний умереть, когда встречаюсь не сто-лько со смертью, сколько с чем-либо неприятным. Жизнь это не-что более адское, чем сам ад. Муки в аду организованы по определен-ным правилам. Муки, ниспосылае-мые жизнью, к несчастью, не так примитивны. Вообще жизнь похо-жа на Олимпийские игры, устро-енные сумасшедшим. Мы должны учиться бороться за жизнь, борясь с жизнью. А тот, кто не может сдер-жать негодования, видя всю глу-пость этой игры, пусть лучше уйдет с арены. Тут сгодится и самоубий-ство. Наша трагедия в том, что мы обречены на адские муки. Наша трагедия в том, что адские муки мы не воспринимаем как муки.

— Мы недостаточно тонки, не открыты миру?

— Очевидно. Говорят, незадолго до помешательства Свифт, глядя на дерево с засохшей верхушкой, прошептал: “Я очень похож на это дерево. Все от головы”. Каждый раз, когда я вспоминаю эту историю, меня охватывает дрожь. Я думаю с тайной радостью: какое счастье, что я не рожден таким гением, как Свифт!..

—По-моему, про ад достаточно. Что насчет рая?

— Обитатели рая должны быть, на мой взгляд, прежде всего лишены желудка и детородного органа. Гуляя в саду, сочинять хайку, а когда выдается свободное время, читать книги — для меня это было бы высшим наслаждением. Но ничего не выходит, человек должен добывать средства к существованию...

— Но в своем воображении вы ведь там?

— Да, упиваться ароматом цветов, читать книги — как прекрасно этим жить, думаю я. Но это все лишь думы, и это ужасно. Когда человеку перевалило за двадцать пять, он должен не столько задаваться вопросами о смысле жизни, сколько сознавать силу вопросов чисто материальных. Поэтому он жаждет денег. Но поскольку ему ясно, что при всем желании он не сможет их получить, он и не предпринимает никаких попыток заработать.

— Как вы живете?

— Я веду нищенскую жизнь. Жалкое существование. Характерное для всей нашей интеллигенции. Мои причитания не показались вам странными?

— Нет, отнюдь.

— Простите, что я подумал о вас плохо... Японские писатели, как правило, очень бедны и не в состоянии жить по-человечески. Очень скоро они оказываются в тупике. До того как стать писателем, нужно заняться коммерцией. Сколотить капиталец, чтобы жить в свое удовольствие, — это самый верный путь.

— Вряд ли он сгодился хоть для одного писателя.

— Пожалуй. Я и веду жизнь литературного поденщика. Заниматься тем, чем бы мне хотелось, некогда. Книги, которые я уже несколько лет хочу прочесть, до сих пор не прочитаны. Я самый обыкновенный литератор.

— Однако поверх своего времени вы пишете для всех времен.

— Даже если существует понятие красоты, которую безошибочно оценят будущие поколения, прятать свои произведения в тай-нике, чтобы они дождались своего времени, я не собираюсь. Могу сказать со всей определенностью, я не рассчитываю на признание в будущем.

- И не мечтаете о нем?

- Ну, конечно, продолжаю меч-тать. Мечтать о том, что, вот, минут мрачные времена, появится чита-тель, который возьмет в руки мою книгу. И перед его мысленным взором смутно, точно мираж, воз-никнет мой образ... Отдаю себе от-чет, что умные люди посмеются над моей глупостью. Но смеяться над собой я могу не хуже других. Только, смеясь над собственной глупостью, я не могу не жалеть се-бя за слабоволие, заставляющее лелеять эту глупую мечту. И вместе с собой жалею всех слабовольных людей.

-Что же в итоге?

- У меня есть деревья и вода волнующие мое сердце. Я всегда был восточным эпикурейцем. Читая книги, прославляющие китайских отшельников, я завидовал им. Эпикур купил землю, разбил сад и совершал прогулки с учениками. На Западе такое поведение счита-ется чуть ли не идеальным. На Вос-токе оно в порядке вещей. У меня есть более трехсот книг, восточ-ных и западных...

- Итак, в итоге - классика?

- Счастье классиков в том, что они мертвы.

- Простите?..

- Наше и ваше счастье в том, что они мертвы.

- Но представьте, что и вы - классик...

- Да, да, "Акутагава-сэнсэй"... Это самые неприятные для меня слова. Просто я убежден, что со-вершил массу всяких преступлений.

- Это - совесть, без которой нет человека.

-Нет, у меня нет совести. У ме-ня только нервы... Когда была за-кончена "Жизнь идиота", в лавке старьевщика я случайно увидел чучело лебедя. Лебедь стоял с под-нятой головой, а его пожелтевшие крылья были изъедены молью. Это моя жизнь. И еще. Возвращаясь к тому, о чем говорили. Я могу сооб-щить, что такое психология самоу-бийцы. В моем случае - это охва-тившая меня смутная тревога. Смутная тревога за свое будущее.

- Которое вы и хотите отме-нить самоубийством?

- Вы можете не верить моим словам. Однако опыт учит меня, что мои слова, как песню, уносит ветер, пока люди не оказываются в той же ситуации, что и я.

- Когда вы примеряете на себе, как откроете дверь в темноту?

- Даже выбрав способ самоубийства, ты все еще наполовину привязан к жизни. Требуется ка-кой-то трамплин, Клейст много раз перед самоубийством приглашал одного своего друга себе в попут-чики. И Расин хотел утопиться в Сене вместе с Мольером и Буало. Наверное, прискорбно, что у меня нет такой замечательной компа-нии.

Ответы г-на Акутагавы составлены по книге: Рюноскэ Акутагава. "Слова пигмея". Рассказы. Воспоминания. Эссе. Письма. Пер. с японского. Москва, "Прогресс", 1992.