159.Рецензия на Свет невечерний Сергия Булгакова (Независимая газета 1994 28.5)

идеи и книги

БЕСЦЕННЫЙ КОМПЕНДИУМ

Книга, которую необходимо пережить собой

(«Независимая газета» 28.05.1994)

С. Н. Булгаков «Свет невечерний». М.: Республика, 1994.

Наконец-то в переизданиях добрались и до этой книги. Помню, лет двадцать назад Вите Шушакову, обладателю весьма приличной библиотеки, предложили для обмена на выбор две книги: «Столп и утверждение Истины» о.Павла Флоренского и «Свет невечерний» Сергея Булгакова (на обложке нынешнего издания оба автора объединены в репродукции картины Нестерова «Философы»). «Знаешь, я выяснил, - сказал Витя, - что книга-то Булгакова несравненно более редкая. В библиотеках ее нет. Тираж был намного меньше, экземпляров пятьсот, и вышла в 17-м году, когда не до нее уже было». В общем, выбрал ее.

Конечно, 1917 год издания – это дата. «Свет невечерний» – книга и итоговая, и этапная. Она подвела черту под философской эволюцией Сергея Булгакова (1871-1944) от «легального» марксизма 90-х годов через «кадетский» идеализм к христианству. На следующий год после выхода книги философ принимает сан православного священника. Впереди гражданская война, жизнь в Крыму, высылка, эмиграция, профессорство на кафедре догматического богословия, богословские сочинения, смерть в оккупированном немцами Париже…

И по историческому моменту, и по личному замыслу «Свет невечерний» – книга синтеза. Состоящая из методологического введения (природа религиозного сознания) и трех больших отделов (Божественное Ничто – Мир – Человек), она имеет в виду объять все «последние вопросы» в их глубинной и сущностной связи друг с другом. От Божественной Природы и миротворения до христианской экономии и церковно-политических вопросов, в решении которых Булгаков принимал личное участие в ход работы Поместного Собора 1917-1918 годов.

«Свет невечерний» подытожил не только 46 лет жизни и философской работы автора, но и развитие русской религиозной философии начала века, и целый культурный пласт дореволюционного круга чтения, мысли, творчества, полемики, прозрений, разочарований и надежд.

Войти в книгу «со стороны» довольно сложно и даже неблагодарно. И слог профессорски тяжел и угловат. И слишком многое остается в тени – целый свод внутренних ассоциаций и невыявленных образцов, невысказанных отсылок и реминисценций, ненаписанных примечаний. Но и то, что есть, более похоже на запутанный лабиринт цитат, имен, целых монографических вставок, выделенных даже шрифтом. Прежде книга и этим еще привлекала – авторским пересказом «первоисточников». Отрицательного богословия, например. От Плотина до Ареопагитиков, от Иоанна Скота Эриугены до Николая Кузанского. Обширное цитирование св. Максима Исповедника, Мейстера Экхарта и Беме придавало книге в глазах ценителя еще больший вес. Теперь эти авторы издаются сами по себе, и все цитаты и пересказы оказались крепче «впаяны» в основной корпус книги как ее собственное пространство. Стала очевидней ее метакнижная природа.

Меня давно греет идея разыгрывания всей мировой библиотеки в виде шахматной партии. Что-то вроде «игры в бисер» Германа Гессе, но, конечно, на свой, российский лад, где Игра означает еще смысловые и телесные изменения в самом Игроке и окружающем его мире.

Книга Булгакова оказалась бы неплохим учебным пособием для подобных шахмат. Опираясь на множество культурных и мыслительных традиций, синтезируя одни, отторгая и перерабатывая другие. «Свет невечерний» уже при кратком анализе дает любителю Игры много поучительных вариантов.

Социально-политический темперамент автора диктует традиционный выбор дебюта: гамбит между «русскими» и «немцами». Для наблюдателя выявляется использование многих мыслительных схем, заимствованных и охуленных. Да и как иначе, когда саму философскую игру придумали в Германии. Вот и разоблачается «люциферическая самоуверенность спекулятивного ума Фихте и Гегеля». Выясняется, что «вся система Беме отмечена отсутствием эротизма и типической для германской философии безжизненностью (которая дошла до апогея в гроссмейстере (! – И.Ш.) германской философии Канте)». И хоть «нелегко под «чистой логикой» Когена увидать скрытое в ней острие неоюдаизма», автору и это удалось.

Оставим подробности дебютным справочникам. Заметим только, что в эмигрантский период богословствования о. Сергия гамбит принял вид соперничества православия с католицизмом. Причем характерно, что и с марксистами, и с «немецкими идеалистами», и с католиками Булгаков полемизирует, пережив перед этим сильное увлечение и теми, и другими, и третьими!

Дебют плавно переходит в миттельшпиль. Здесь Игра уже между «философией» и «религией». В «Свете невечернем» только намечается эпохальная комбинация с жертвой «философии» как таковой. Через несколько лет в книге «Трагедия философии» она будет с блеском проведена Булгаковым до конца: «История новой философии предстает в своем подлинном религиозном естестве, как христианская ересеология, а постольку и как трагедия мысли, не находящей для себя исхода».

Далее, естественно, начинается сразу эндшпиль, который, как известно, и определяет истинные качества Игрока. Рассеян дым побочных комбинаций, воздух метафизически чист не только для счета, но и для созерцаний. Именно тут решаются последние, «пограничные» вопросы бытия и небытия. Игрока в том числе. Это уже теологическое измерение Игры между «человеком» и «Богом».

Ибо при любом расчете вариантов Игрок доходит в мыслях или в реальности до края доски, когда и может появиться «фигура Бога». Но бог вне доски смыслов. «Трансцендентность Божества, или Иго премирность, есть основа иудейского монотеизма, как и неразрывно с ним связанного и его далее развивающего христианского вероучения».

При этом самим своим отсутствием Бог выворачивает наизнанку не только любое рассуждение, но и сам рассудок. В этом месте Булгаков анализирует многовековую традицию религиозной мистики отрицательного богословия.

Затронуты предельные идеи творения и существования мира. Булгаков мастерски классифицирует их, внося посильный вклад в теорию и практику более специальных разделов Игры, посвященных неоплатонизму, Каббале, немецкой мистике. Значительность книг, подобных «Свету невечернему» еще и в бесконечно разветвляющихся вариантах Игры. Иной раз над отдельной фразой можно размышлять целый день, и все равно будет мало.

Между Богом и миром – бездна. Ее преодоление есть чудесный акт веры, божественного откровения и отчаянно парадоксальных теологических размышлений. Логической дедукции из Бога не получается. Участь Абсолюта на нас неделима. Логика отдельно, Бог – отдельно. Но ведь каким-то же образом мир создан! С другой стороны, и мы живем не в логике…

«Мир создан из ничего, - учит христианское откровение. – Между Богом и тварью, Абсолютным и относительным легло ничто. Ничтожество – вот основа твари, край бытия, предел, за которым лежит глухое, бездонное небытие, «кромешная тьма», чуждая всякого света. Это чувство погруженности в ничто, сознание онтологического своего ничтожества жутко и мучительно…» И далее: «Знание о ничто как основе мирового бытия есть тончайшая интуиция твари о своей тварности. Ты сотворен – это значит: все тебе дано, даже ты сам, тебе же принадлежит, от тебя пришло только это подполье, ласково и заботливо прикрытое розами бытия. Гениальностью и ничтожеством отмечена природа человека. Подполье есть изнанка бытия, мнимая величина, получившая реальность».

Эти страницы книги – одни из самых эмоционально сильных. Сколько тысячелетий человеческим размышлениям на эту тему? Сергей Булгаков методически разбирает их, цитирует, от себя добавляя слова о безусловной притягательности этой бездны небытия для «героев подполья», как он их называет.

Думаю, именно будущие турниры «на тему» бытия и ничто могут соединить русские пустыни с западными университетами. При большом, естественно, стечении любителей Игры, ибо мировое пограничье проходит не где-то там, за горами-долами, но в нас! «Небытие, ничто всюду просвечивает в бытии, оно участвует в бытии, подобно тому как смерть в известном смысле участвует в жизни как ее изнанка или тьма в свете и холод в жаре».

В этой точке сходятся неразрешимостью антиномии времени и вечности, свободы и нужды, обОженности и проклятости. Неразрешимостью не только ума, но и всего естества человеческого.

Анализируя варианты прерывного дискурса Булгаков дисциплинирует себя незыблемой целостностью догматов. Однако мысль, по уверениям знатоков Игры должна быть просветлена соответствующим образом телесностью Игрока. В противном случае возможны нетрезвые увлечения, кажущиеся при этом единственно верными и достойными публичного отстаивания.

Таким внедогматическим увлечением о. Сергия Булгакова стала «софийность». Он олицетворил абсолютную грань между Богом и миром как св. Софию Премудрость Божию. Она же – любовь Любви, ангел твари, Начало путей Божиих. В ней он увидел особую, хоть и отличную от Святой Троицы, четвертую ипостась Божества. Вечную Женственность, идеальное ВСЁ, Всеединое, Мировую Душу. Она же – Церковь, Богоматерь, Небесный Иерусалим, Новое Небо и Новая Земля.

Конечно, не нам судить о софийных интуициях о. Сергия, оправдывать или осуждать их. С нас довольно прочувствовать их глубоко личный, мистический исток, их «эротическую влажность». Принять к сведению как один из вариантов древней Игры. А для российского православия поклонение божественной женственности всегда было живо и притягательно. То ли как особость христианского прозрения, то ли как осадок неудовлетворенного язычества.

Введение четвертой софийной ипостаси помогает Булгакову перейти от апофатического парадоксализма к систематическому философскому анализу просветленной софийной телесности, зла в мире как «метафизического хищения», человеческого творчества и мистики пола.

Православная иерархия не приняла, как известно, софийные новации о. Сергия и публично осудила их. Присутствие Вечной Женственности, кроме ассоциаций с архаической Великой Матерью, бросает на триединое Божество некий оттенок «мужескости», что вряд ли допустимо, поскольку «этим не устраняется обожествление половой жизни, как, например, мы видим у некоторых гностиков», возражал в середине 30-х годов митрополит Сергий (Страгородский), будущий Патриарх Московский.

В оправдание о. Сергий Булгаков отвечал, что софиология является его личным богословским убеждением, которому он никогда не придавал значения церковного догмата.

Прозревая божественную Софию, в которой нет ограниченности, но все существует во всем, Булгаков разворачивает перед нами цельный учебник мироздания во всех его принципах и основоположениях. Возможно, что, как и в любом учебнике, в этой книге затруднительно жить. Легкого вдохновения в ней меньше, нежели понятийной тяжелобойности. Но в качестве компендиума философско-теологический тем и вариаций «Свет невечерний» – незаменимая книга.

Возможно, я ошибаюсь, и кто-то уже устроился в этой книге со всеми удобствами Игрока с его словарями, справочниками, комментариями на каждый день и каждую мысль. А для кого-то, возможно, она стала преддверием церковных врат.

«Свет невечерний» заключает в себе слишком много умной неразрешимости. Ее можно просто принять к сведению, но тогда она останется собранием выхолощенной мысли. Из которой вынута наша живая душа. По сути, ее необходимо пережить. Собой. Наполнив ее своим существом. Изменившись. И тем самым временно разрешив вечную неразрешимость прикосновением к Вечному.