Ключи от тайны
Последние повести Юрия Нагибина
Когда писатель умирает, а новые книги его еще продолжают выходить, они и воспринимаются по-особому. Как бы написанными с той грани, где жизнь переходит в вечный суд над ней. Тем более если эти книги столь исповедные, неожиданные и занозящие душу, как последние повести Юрия Нагибина «Тьма в конце туннеля», «Моя золотая теща» (М.: Издательство ПИК, 1994) и только что опубликованная в журнале «Октябрь» (1994, №9,10) повесть «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя».
Известно, что писатель в России должен жить долго, а жениться – часто. «Дафнис и Хлоя» - повесть о первой нагибинской жене, об истории их развода, тайном на протяжении четверти века сожительстве, о любви и обидах.
Жизнь кончена, и с отвращением читая ее, не перед кем писать о себе в третьем лице. Для мемуаров книга слишком трагически раскалена, для беллетристики – слишком интимна и лична, затрагивая многих известных людей. Начинается история перед войной в коктебельском Доме творчества. Даша – падчерица знаменитого историка философии, ненависть Нагибина к которому ничем не скрыть. Так же, как и к его жене, забравшей над дочерью власть. Это ирпеньский круг Пастернака с их «пиром Платона во время чумы».
Хоть «состав земли не знает грязи», страсть замешана черт-те на чем. Как забыть себя идиота, которому жена втемяшила, что после его десятимесячного отсутствия на фронте она успела забеременеть от их утренней близости? Идет война, и беспартийный философ предлагает избавиться от зятька доносом о его высказываниях в адрес Сталина. Память о юной наготе и раскрытом лоне перехлестывается неизжитыми обидами и непрощенными оскорблениями.
Странная книга. Каждый эпизод изживает непосредственное чувство до конца: скотство, отвергнутость, страсть, любовь, отчаяние. Нагибин пишет жестко и несправедливо, как все мы живем: не самооправдываясь, а унижая себя и других. Вся эта жизнь, как близость с любимой женщиной, которую постоянно хочешь и время от времени получаешь, но без всякого ответного чувства с ее стороны…
Он ненавидит Дашину мать, видя в ней первопричину семейного распада. Но видит трагически-мудрую кончину этой женщины, полную небывалой силы духа, и не может, плача, не восхищаться ею. И тут же, рядом с комнатой умирающей, не может не забрать юбку своей бывшей уже жене. Увы, мешает отчим-философ, не вовремя явившийся от своей молодой пассии, к которой уйдет сразу после похорон. Опять в дверь стучат. Вбегает проведать безнадежно больную и влюбленную в него женщину Пастернак по дороге к любовнице…
«Хорошенькая компания собралась у смертного ложа: один был от бабы, другой шел к бабе, у третьего раскаленный прут углом выпячивает ширинку, четвертая так и не сумела натянуть штаны». Может быть, «больной был полезен этот ток жизни? Тогда мы не заслуживаем казни». Литература вслед за жизнью перехлестывает все нормы приличий. «Под утро Анна Михайловна умерла». Ее похороны автор попросту пропил в семье новой жены, к матери которой испытывал беспробудное и поощряемое ею роковое мужское влечение.
Нагибин пустился в бесстрашный и рискованный путь сексуальной исповеди. Видя в этом лучший суд над собой-писателем. Одна жена, потом другая – из высокопоставленной среды, дочка знаменитого сталинского автомобилестроителя, третья – «бельфам», четвертая, пятая, шестая… в шестнадцать лет, начитавшись трудов Фрейда, автор напишет одну из первых своих книг: «Биография моей сексуальности». На старости лет, обогащенный опытом и разочарованием, он вернется к своему началу. Полвека советского писательства Нагибин шел по грани дозволенного, преодолевая официозную нежить человеческим словом. В конце жизни он преодолел внешнюю свободу слова захватывающей прозой, в которой смешал лирику и порнуху, исповедь с водевилем, мемуар с самосудом.
В рассуждениях о женской сути один цинизм спасает мужчину от мальчишества и недоумства. Но до цинической ли позы перед последним судом над собой. Делясь опытом наблюдений бабской фригидности, стервозности и эротического буйства, автор отнюдь не показывает себя умнее и лучше, нежели он есть. Во всей красе предстает бесконечное и неправедное одиночество пишущего человека, замкнутого на самом себе. Кто он, тот, кто рождению ребенка предпочтет завести себе собаку. А стонам и крикам удовлетворяемой «молодой вакханки» собственное от нее удовольствие? «Ведь если всерьез, ты трахаешь самого себя. А партнерша – это приспособление – удобное, милое, нежное, желанное, умело помогающее или мешающее тебе соединиться с самим собой». Удалось ему это соединение? Увы. «Я сбит со своего пути». И в нем, таком – портрет эпохи, как и в презервативе военных лет, о назначении которого долго гадает семья философа-логика, то пытаясь его надуть, то используя потом в качестве купальной шапочки.
Нагибин – весь изнутри той жизни, которая ему досталась. С ее советскостью, пьянством, антисемитизмом, хамством, тоской, развратом, сподручной психологией и совершенно непреоборимым желаньем женщин, себя и славы.
«Тьма в конце туннеля» посвящена истории «Русскоязычного писателя Юрия Марковича», узнавшего в середине своей жизни, что него совсем другой отец, нежели тот, кто таковым считался. Отец Нагибина, как и его мать, оказался старинного русского рода, и безысходность с детства гонимого «русского жида» сменяется барской ненавистью аристократа к российскому быдлу. Драки полужидка в чистопрудненских дворах сменяются гремящими по Москве кулачными побоищами исконно русского писателя в Дубовом зале ресторана ЦДЛ. Воистину: «Трудно быть евреем в России. Но куда труднее быть русским». Безысходен лишь расчет с самим собой. Дерущийся интеллигент – хороший повод для рефлексии на национальной почве. Совокупляющийся – для психолого-беллетристического полета.
«Моя золотая теща» - повесть о непобедимом эротическом помрачении писателя собственной тещей. Мастерское описание их совокуплений вытесняет в подсознание читателя сам воздух эпохи. Тот спертый дух сталинской номенклатуры, чей способ поведения формировался в лакейских. Где пьянство, хамство, разврат и серость – непременные условия успеха. Где пернуть, рыгнуть, сплясать, матюгнуться считается хорошим молодеческим тоном в условиях обостряющейся классовой борьбы…
В мощном письма Нагибина любая «порнография» растворяется, обретая качество последнего суда и искренности. Критика вовсе не оценила его последние вещи. Публицистика и эротика, исповедь и грубость, тонкий психоанализ с лихо и как бы самой жизнью закрученной интригой – все это, соединившись, дало последний взлет Нагибину-писателю. Когда-то в молодости обида на Дашу позволила ему написать несколько страниц, по поводу которых Андрей Платонов спросил: «Он и все так пишет?» - «Нет, - ответили ему, - остальное хуже». – «То-то», - со странным удовлетворением сказал тот.
Теперь Нагибин написал все – так. Как обретший последнюю свою свободу, он преодолел любые запреты. И среди них – главный: не быть вовсе. Не быть здесь, не быть среди этих людей, среди нас. Один из последних нагибинских рассказов посвящен приключениям голубого лягушонка, в которого автор превратился после смерти и который вдруг узнал свою последнюю и навсегда уже верную жену в образе лани. И она его узнала. А потом лягушонка сбила машина, и искалеченного его подобрал мальчишка и, проткнув соломинкой, надул, пока того не разнесло в клочья.
«Дафнис и Хлоя» - история первой любви – начинается, против авторского обыкновения, без написанной заранее последней фразы. В последней надежде, что удастся разгадать тайну случившейся жизни, найти просветление: «Я не хочу уходить со злом в душе». И заканчивается просьбой: «Даша, если ты есть, прости меня».
Нагибин действительно был отличным писателем. Юрий Маркович, если вы есть, простите нас.
Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи
