202. Интеллигенция и народ (Общая газета, 1994, №52)

Интеллигенция и народ. Сто лет спустя.

Фирс. Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.

- Перед каким несчастьем?

- Перед перестройкой.

Основной вопрос общественного сознания в России конца прошлого века – отношение интеллигенции и народа. Защита обиженных, совесть, болящая за всех, сохранение нравственных критериев – все это придавало русской интеллигенции высокий смысл жертвенного служения народу. Сегодня этого нет. Кого можно назвать нравственным авторитетом нации? Сахаров – умер, и чьему слову теперь поверишь, не выискивая за ним политических, меркантильных, эгоистических мотивов? Не стоит село без праведника, а целое государство?.. Вне миссии добра, вне диктатуры совести нет и самой русской интеллигенции. Кому теперь учить народ, сеять разумное, доброе, вечное? Но, может, потому и исчезли, что не были нужны, не находили отклика?

Помните, у Чехова… Интеллигентные, тонкие люди хотят помочь народу в его темной беспросветной жизни, строят в деревне школу, больницу, помогают несчастным, убогим, бабам с детьми, а в итоге наталкиваются на все большую злобу, хамство, воровство. Кажется, еще чуть-чуть, и злоба перейдет в открытую и немотивированную агрессию. Добрые слова словно и не доходят до этих людей. «Иной и рад бы слово сказать по совести, да не может… И душа есть, и совесть есть, да языка в нем нету», - объясняет один из героев чеховского рассказа.

Словно жили в стране два чужих народа. У одних – европейский язык, у других – непонятно какой, если вообще есть. Психоаналитик расценил бы это как отношение сознания и бессознательного у невротика. С одной стороны, интеллигентский комплекс вины, навязчивые идеи, просветительское резонерство, с другой – народная депрессия, сменяемая периодическим буйством, агрессией, пугачевщиной.

Сто лет назад, как раз во времена зарождения психоанализа, в России начали проводить этнографические исследования крестьянской культуры. Составили по европейским методикам подробнейший опросник из 491 пункта – от физического облика крестьян («Мужиков с придурью, идиотов и полуидиотов нет. Женщины красивы») до описания жилья, поведения, отношений к власти («Один на один с начальством крестьянин сдержан, но как только вступает в общество, делается упрям, настойчив, требователен и кричит: «Мир велит!»).

Сто лет назад опросили, а только сейчас напечатали «Быт великорусских крестьян-землепашцев». СПб., 1993). Перед глазами предстал геологический пласт мощной крестьянской культуры, укорененной в прошлых веках и незыблемой в будущих. Ничто не предвещало, что через два десятка лет ею будет сметена помещичья культуры, а через 30-40 лет сгинет и она сама.

Ибо перед нами внешнее описание крестьянского мира. Исследователи принципиально не могли понять, каков этот мир «для себя», что от него ждать, чего он хочет. Народ «(бессознательное) безмолвствует в принципе, а интеллигенция (сознание) лишь озвучивает это безмолвие своими фобиями, комплексами, навязчивыми идеями.

Но это чужой, заемный язык – государственной власти, логики, прогресса.

Народ безмолвствовал и интеллигентские слова не понимал или понимал сильно по-своему. Лев Толстой, чутко уловив эту народную внесловесность, пытался передать ее отказом от европейской культуры и внелогическим образом жизни. Но тоже не был понят, ибо какое тут может быть понимание?..

Прошло сто лет, и снова образованные люди ищут осмысленную жизнь, правильные понятия, новые ценности, цивилизованный путь развития. Но насколько их перестройки будут поняты народом? В какой стране мы живем? Какие еще сюрпризы готовит нам «электорат»? Книга о крестьянском быте столетней давности оставляет любопытное ощущение. Да, уклад исчез без следа. Реалии изменились начисто. Но такое впечатление, что эти люди тебе прекрасно известны. Став горожанами и колхозниками, зеками и следователями, властью и угнетенными. Выбитые из своей экологической ниши, крестьяне распространились повсеместно, почти вытеснив всех остальных. «Первый день Спаса празднуют три дня, а иногда и неделю, - докладывает информатор столетней давности. – Начинают пить: пьют большие и малые, мужчины и женщины, девицы и даже малолетние дети… Непьющих, так же как и выпивающих «малость для здоровья», очень мало».

Став «единым и общенародным», государство структурируется во все новые и новые неравенства, закрепляя их политически. Кухарки вовсю управляют государством как «коммуналкой», корча из себя высший свет. «Новый электорат» ворует, копя и деньги, и недовольство, и непонятно, кого он признает «нашими», а кого козлами отпущения. Тут своя внеразумная логика бессознательного, своя вненравственная польза выживания. А посередь власти и народа, как обычно, мечется интеллигенция, готовая сразу к самопожертвованию и к эмиграции, к миссионерству и к прислуживанию, к логике и к мату, к государственной мудрости и к антигосударственной деятельности, к тихой вере и к буйному обличению. Одно неясно: с кем вести диалог, о чем, на каком языке? Поле смысла размыто окончательно. В конце концов, интеллигенция, приложив руку и совесть к падению «коммунизма», оказалась смыта тем зловонным и оттаявшим, что из-под него хлынуло. Прослойка лишних людей стала по-настоящему лишней прослойкой. Наш конец века мы встречаем и без идолов, и без идеалов. Звать некого и некуда. Хорошо ли это, возможно ли такое? Бог весть.