Лирик жизни

«Ваша облигация выиграла», - говорит сторож на кладбище, стуча по могиле

 Войнович любит кукурузу со времен Хрущева

Владимир Войнович (р. 1932) – знаковое имя для русской литературы. Он печатался в «Новом мире» Твардовского, вынужденно покинул в 82-м году СССР, а в 92-м ему вернули российское гражданство. Его последняя книга «Замысел» (1994) сочетает в остроумно-причудливом переплетении три повествовательные линии: документально-автобиографическую, лабораторию письма и собственно fiction. Вторая часть «Замысла» будет опубликована в журнале «Знамя» в 96-м году. Сейчас в «Аргументах и фактах» печатается его веселый роман «Новые русские».

 

- Вы сейчас постоянно живете в Москве?

- Мне на этот вопрос всегда трудно отвечать, я не знаю, что значит «постоянно». В Москве я провожу процентов шестьдесят времени, также живу в Мюнхене, только что вернулся из Италии, где получал литературную премию за повесть «Шапка», весной поеду в Англию. Как тут можно говорить о постоянстве…

- Ощущается разница между московской и мюнхенской жизнью?

- Огромная разница! В Мюнхене есть устои. Здесь очень много страстей. Люди у нас относятся друг к другу очень эмоционально и очень недобро. Есть такая легенда, что русский народ очень добрый, но нигде я не видел такой зависти, злобы, иногда даже ни на чем не основанной. Просто дикий перепад эмоций. Помню, давно еще лет двадцать назад, я вижу: по перрону Курского вокзала идет женщина и рядом с ней – плачущий мальчик лет двенадцати, наверное, сын. Она его утешает: «Ну не плачь, не плачь, хороший мой, хороший». И вдруг ему - по морде: «Б…, сволочь, замолчи!» И снова: «Ну хороший, хороший, не плачь». И опять взрыв: «Сволочь, скотина!» И так несколько раз. Между прочим, если бы она в Германии била на улице своего сына, ее бы арестовали и судили. Там это запрещено. Там более уравновешенная жизнь.

- Не скучно?

- Скучно и даже очень. Но там я лучше работаю, никто не мешает. А здесь – или презентация, или вот интервью, или приглашают и неудобно отказаться, а в итоге мелькаешь на телеэкране, и мне даже уже неудобно… Там если человек говорит – занят, то всем понятно, что занят. Поэтому, когда я там, я гораздо активнее работаю.

- А с кем-нибудь вы там общаетесь, с Горенштейном, например? Или вы там вне литературной жизни?

- Вообще-то я член Баварской академии изящных искусств, так что сказать, что я вообще вне всего, нельзя. Но сказать, что я в курсе новейшей литературы, было бы тоже преувеличением: книги на немецком языке мне читать тяжело. Что касается Фридриха Горенштейна, то он живет далеко от Мюнхена – в Берлине… Но, конечно, встречаемся время от времени, хотя общаться с ним довольно тяжело, он вообще-то может разговаривать только о себе, у него нет других тем.

- Во всяком случае, когда вы приезжаете в Москву, у вас есть возможность увидеть ее как бы со стороны…

- Поскольку я прожил уже много лет за границей, то сколько бы времени я сейчас здесь не жил, отстранение всегда остается. Так же было, когда я приехал в Москву из деревни, из провинции, и это оказалось испытанием не легче эмиграции. У меня не было ни прописки, ни работы, негде было ночевать, милиция гоняла, было очень трудно зацепиться, и город оставался чужим. Потом я в ней прижился, прожил в Москве до эмиграции четверть века, так что стал москвичом и в чем-то даже от москвичей не отличался, но все равно отстраненный взгляд провинциала остался.

- В этом годы исполняется десять лет вашей утопии «Москва 2042», в которой вы пропутешествовали на 60 лет вперед. Сейчас вы продвинулись только на десять лет. Есть разница по сравнению с тем, о чем вы написали?

- Я уже говорил об этом много раз: когда я писал эту книгу, я не пытался пророчествовать, скорее, хотел предостеречь. Казалось бы, со временем события пошли в другую сторону. Действительность удалялась, удалялась, удалялась от романа. А потом – раз! – и вот снова проходит генеральный секретарь Коммунистической Партии Государственной Безопасности Зюганов. Более того, если коммунисты победят окончательно, они вполне могут перевыполнить планы, заданные мною в романе. Но я бы очень не хотел такого совпадения жизни с моей книгой.

- Но одно вы, кажется, уже напророчили. Я имею в виду слова одного из ваших героев, Зильберовича, который говорит рассказчику, что раньше, при социализме, мы ни от чего не получали удовольствия, кроме его романов… Как вы относитесь к снижению роли писателя в нашем обществе? Тем более нечто подобное вы уже видели и на Западе?

- Да, роль писателя на Западе не столь велика, как здесь. И здешние писатели только идут к той ситуации, с которой я уже свыкся за границей. Писатель играет огромную роль в обществе несвободном. И хоть нынешний процесс для него и печальный, но для общества, я считаю, это положительно. Лично для меня в этом тоже есть некий урон, но поскольку я очень уж ценю свободу, то готов с этим смириться. Более того, у меня как-то на телевидении был спор со Львом Аннинским: он говорит, что для литературы нужно страдание, а я отвечаю, что если литература не может жить без страданий, то пусть уж лучше она не живет, чем будут страдания…

- Герои вашей сатиры типа Иванько, писателей-орденоносцев из «Шапки», и им подобные вас сейчас не донимают?

- Сейчас у них, к счастью, нет возможности, но если представится случай – они наверстают. А вообще-то у моего друга Бенедикта Сарнова есть теория, согласно которой «на сатирика обстоятельства набегают». Действительно, куда бы я ни попал, мне везде встречаются мои герои. Был сейчас в Италии, они и там есть. Года два назад поехал в Польшу, в маленький городок, где я служил в армии, и зашел в магазин, чтобы расспросить о местах, которые не мог узнать. Я немного говорю по-польски, подошел к человеку и спрашиваю: «а вы не знаете, где там то-то, то-то…» А он мне по-русски: «Чего-чего-чего нужно-то?» Он оказался русским, который там живет и вообще по-польски ничего не понимает – ни слова… Он побежал что-то показывать, а приятель, с которым я был, восхитился: «Слушай, но это же вылитый Чонкин! Как ты их находишь всюду?»

- У вас, наверное, особый взгляд на сатирическую сторону жизни…

- Не знаю. Когда-то давным-давно один критик написал про меня: «Войнович придерживается чуждой нам идеи изображения жизни, как она есть». Наверное, когда я изображаю жизнь «как она есть», то и получается сатира, поскольку сама действительность – сатирическая. Я ведь этого и сам сначала не понимал… Когда я написал свою первую повесть «Мы здесь живем», я читал ее в литературном объединении «Магистраль», и люди во время моего чтения вдруг начали смеяться. Я очень удивился, потому что все там было серьезно. А смеялись над какими-то деталями. Например, там у меня был один человек, рабочий «в милицейских галифе и в белых тапочках». Почему-то это показалось смешным, и люди начали смеяться. Я подумал: действительно, наверное, смешно…

- Но начинали-то вы как чистый лирик, писали стихи, песни – «И на Марсе будут яблони цвести»?

- Нет, это не моя песня. У меня: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы».

- Прошу прощения…

- … было все не совсем так. Я этих песен не стыжусь, но это не относится к серьезной части того, чем я занимался. Я тогда писал стихи, которые были совершенно непроходимыми. И когда одно стихотворение, об армии, в конце концов напечатали в 64-м году, то маршал Малиновский сказал: «Эти стихи стреляют в спину Советской Армии!» А песни получились следующим образом. Я работал на радио, и мне надо было их кому-то заказывать, и я подумал, что лучше сам их напишу. Тем более что у меня был приятель, который говорил: вот ты ругаешь поэтов-песенников, говоришь, что это не поэзия, а все потому, что сам так не можешь. Я говорю – могу. Он говорит – не можешь. Мы поспорили. Я попробовал и доказал, что могу. А вообще-то это была стилизация, конечно, «под советские песни». Я писал их примерно полгода, а потом ушел с радио, напечатал первую прозу и прекратил сочинять песни. Так что они меня все-таки не полностью характеризуют.

- Но и лирическое начало в вас достаточно сильно развито. По вашей последней книге «Замысел» это видно.

- Да, когда я начал печататься, меня довольно скоро стали называть сатириком. А один критик, Инна Борисова, тогда же сказала: да какой он сатирик, он – лирик! Я ведь говорю, что действительно хотел изобразить жизнь очень даже лирически. А получалось смешно. Что касается «Замысла», то это не исповедь, не проповедь, хотя, в какой-то мере там есть самопознание, самораскрытие… Первая часть «Замысла» вышла отдельной книгой, сейчас я заканчиваю вторую часть, примерно такого же объема… Закончится ли этим книга – не знаю. Одновременно я пишу и более сатирическую вещь – о «новых русских». Я называю ее «телесериалом», но поскольку на телевидении ее еще не снимают, то я печатаю ее из номера в номер в «Аргументах и фактах» - и получается такой «газетный сериал». Там тоже «жизнь как она есть», но в более комическом ракурсе.

- Я понимаю, мой вопрос не нов, но что вы можете сказать о своем писательском поколении, о «шестидесятниках»?

- Ну да, это действительно, наверное, поколение, хотя все мы были разные – и Владимов, и Казаков, и Аксенов. Это как с «оттепелью» - была она или нет? Была, конечно. Оттепель – это ведь не весна, тем более не лето, не расцвет. Это легкое потепление после мороза. Какая-то проталина появилась, легкая травка. Вот мы и были той травкой. А когда нас решили обратно закопать, то оказалось уже поздно. Как говорил Твардовский по другому поводу: «Котят надо топить, пока слепые». Ну а вот нас слепыми не утопили… Это был короткий период, потом опять наступили заморозки, но какое-то поколение прорвалось. По сравнению с предыдущим и последующим ему повезло. И мне повезло, потому что без этого короткого периода я бы не выжил. Я бы не мог всю жизнь писать в стол, не имея никакой надежды напечататься. Я много лет писал в стол, но уже был более или менее в себе уверен, знал, что за этим стоит, что это кому-то понадобится… А потом – да, наступила эпоха безвременья, и тем, чья литературная молодость совпала с этим периодом, не повезло. Ничего не поделаешь. А сейчас я и не знаю, есть ли следующее поколение. Отдельные имена…

- Какие?

- Из молодых писателей это Петр Алешковский, Алексей Слаповский, Геннадий Головин, Юрий Буйда.

- Может быть, вашим поколением вообще закруглится какой-то очень важный этап русской литературы? Советской-то точно… И что тогда возникнет – русско-международная литература?

- Это зависит от того, как вообще будут развиваться события в стране. Если вам открыт весь мир, если человек может всюду ездить, воспринимать то, что ему близко, все веяния и влияния, то это будет совершенно иная литература, чем если он сидит в замкнутом пространстве. Даже те из нашего поколения, на кого оказала влияние западная литература, ведь знали только имена, которые разрешили – тех же Хемингуэя, Сэлинджера… Издали Сэлинджера, и все начали писать «под Сэлинджера». Или «под Ремарка», «под Белля». Это зависело от того, кого издавали. А если люди ездят и сами выбирают из всего, что есть, то, конечно, литература становится более космополитичной.

- Когда-то все писали «как Хемингуэй». Потом «как Маркес». А сейчас есть какой-нибудь писатель Большого Стиля?

- Я не знаю. Может быть, такие писатели уже есть, но просто люди, которые всегда должны кому-то подражать, их еще не нашли, как вы думаете?..

- Но в общем, все хорошо, что хорошо кончается. Ваша писательская и человеческая судьба сложилась в конце концов удачно.

- У Александра Володина есть такое стихотворение… Я дословно не помню, поэтому расскажу своими словами: правда, рано или поздно, все-таки побеждает… Рано или поздно. Но чаще поздно. Но побеждает. Но иногда. Иногда побеждает. Но поздно… И еще есть один замечательный анекдот. Идет кладбищенский сторож и стучит палкой по могилам: «Вы – арестованы. Вы – арестованы. Вы – арестованы». Проходит какое-то время: «Вы – расстреляны. Вы – расстреляны. Вы - расстреляны». Потом: «Вы – прокляты. Вы – прокляты. Вы - прокляты». Прошло время. Идет, стучит: «Вы – реабилитированы. Вы – реабилитированы. Вы – реабилитированы». Опять прошло время: «Ваша облигация – выиграла. Ваша облигация – выиграла. Ваша облигация – выиграла». Да… Так что наша облигация выиграла.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи