307.Куртуазные маньеристы (Общая газета, 1996, №11)

Куртуазные маньеристы подвели итог мировой поэзии,

Продлив тем самым ее прекрасную агонию

«Красная книга маркизы». М.: Изд. «Александр Севастьянов». 1996.

Поэзия жива, пока ее весело читать. Поэзия заразительна: я впервые пожалел, что не пишу стихов и не могу принять участие в веселой игре поминовения муз. Старый дедовский способ: чтобы освежить смысл, стихи сходятся в карнавальном словокуплении, в непристойной иронии, в скабрезном смехе. После анакреонтики Державина и похабщины Пушкина – отечественной поэзии не впервой пускаться в разнузданность самовозрождения. «Муж затих. Я вышел на подмостки. / Как блестяще я играл финал! / Я мизинцем трогал ваши слезки. / Пьяный муж в углу стонал».

Поэты, собравшиеся в Орден куртуазных Маньеристов, достойны большего, чем газетной и телевизионной шумихи, которую они время от времени устраивают. Нынешнее роскошное издание «Красной книги маркизы» легло не только, как было обещано, венком на могилу мировой литературы, но и огромным букетом иммортелей в петлицу сих кавалеров муз. Веселясь, читатель нешуточно привлечен к шести авторам книги, подытоженным здесь же статьей француза Филиппа Боклерка и их же собственным манифестом. Прекрасный ход! Отличные сердца! «Небесная! Пленяй меня, пленяй! / Я не хочу резвиться в одиночестве. / Трубит в свой горн веселый месяц май, / и каждой твари быть любимой хочется. / В черемухе рокочут соловьи, / жучок-солдат с солдаткой тихо любится, / одни гермафродиты-муравьи, / как коммунисты, трудятся и трудятся».

Довольно, никаких коммунистов! Лишь чувственность резвых фавнов Литинститута освежит стылую бледность заезжих формул румянцем любовной проказы. Двести томов мировой литературы пляшут, тряся скелетами былых вдохновений, как кастаньетами, веселя бедовое Евино племя целительниц: «Смеясь, ты из объятий увернулась, / передо мною встала на колени / и к молнии на джинсах прикоснулась / движеньем, полным грации и лени… / И только тут я обратил вниманье, / что август – это время звездопада / и что сверчков несметное собранье / поет во тьме кладбищенского сада, \ что сотни лиц глядят на нас влюблено / с овальных фотографий заоградных, / нам предвещая проводы сезона / встреч нежных и поступков безоглядных».

Да, мой друг, будем дописывать второй том «Шедевров европейской иллюстрации», не стесняясь знания ученых слов, недоступных жадным до телевещания толпам. Они еще придут, непременно придут слушать, хохоча до колик, наши неприличные соловьиные рулады. Вспомним, брат, Аристиппа: «Все наслажденья равны между собой, ни одно не лучше другого». Чего же и нам стесняться своего куртуазного житья-бытья среди вечных ценностей? «Пленительный цветок стихотворенья / в моей душе ошибкою расцвел - / где смрадные рождает испаренья / моих страстей клокочущий котел. / В моей душе сплетаются лианы, / а на лианах гроздьями висят / и блеют похотливо павианы, / расчесывая воспаленный зад».

Вот так и приходит новый век – пародией на то, что ушло. А неслухи так и продолжают там куковать. Зовут, как известно, многих. Лишь заваливаются на пир – некоторые. Да и те вроде бы ничего уже и не ждут: пир духа, так пир духа… Сколько уж их было у объевшегося книгами поколения! И вдруг… Вдруг… Вдррр… « - Ольга, пусти, я проел три именья, \ ты мне испортишь последний сюртук! / Эй, почему меня душат коренья? / Не разгрызай позвонков моих звенья!.. / - Поздно тебя посетило прозренье, / бедный мой друг», - отвечает, завывая, жуткая муза, и мы следуем, завороженные, за ней…

В полученном с нарочным фолианте, из которого и почерпнуты все вышеприведенные цитаты, также лежала изящная книжица «Хроники Ордена» (М.: «Александр Севастьянов», 1995, 56 стр. 1 тыс. экз.), принадлежащая анонимному автору столь же несомненных литературных достоинств. Он не поленился рассказать о нетривиальных любовных приключениях мужских членов Ордена, как всегда галантных и неожиданных одновременно. Ну, я вам скажу, чтение!