418.Что читаете - Юрский и Вяч. Вс. Иванов (Огонек, 1997, №28)

Что мы читаем

Сергей Юрский, артист

- Меня поразил в самое сердце роман Андрея Макина «Французское завещание». Начал читать. Ничего не знаю ни о нем, ни о Гонкуровской премии, которую он получил за этот роман. Просто роман про Россию, по-русски, переведен с французского. Интересно же. Читаю и думаю: да ничего этого ведь нету. И человека такого нету, который изображен. И такой России нету. Я ведь в это же время здесь жил. Ведь ничего подобного вообще нет. И у меня возникает подозрение, что это «рецептурный роман», сложенный специально для получения Гонкуровской премии. Где каждая фраза написана для точно рассчитанной будущей реакции членов жюри. Это все для членов жюри. Насквозь подхалимский роман, где говорится, как в России плохо живут и мечтают о великой Франции. Должен сказать, что это совсем не так. Если и мечтают, то не все время. И в смысле такой ловкой подделки под вкусы французского жюри это просто грандиозная, гениальная штука. Это ведь надо же так придумать. Это как если бы в этой Саразани, которую автор описывает, он взял бы да еще и нашел Гойю. Двенадцать портретов маслом, шесть на восемь сантиметров! В Саразани! Вот такая же совершенно гениальная и смехотворная для всех, кто понимает, подделка.

А так у меня есть и другие впечатления. После концерта в Челябинске ко мне подошел мой старый знакомый Алексей Казаков. Он начинал как большой любитель Есенина, собирал материалы о нем, писал статейки в газетах. Сейчас он создал издательство «Алексей Казаков со товарищи». Приходит ко мне после спектакля и вынимает разные книжки, которые он издал, очень красивые. Вынимает такой большой том «Поэзия, проза, сценарии, эссе» Леры Авербах. Я смотрю на портрет девочки на обложке и говорю: «Я ее знаю». – «Да, вы ее знаете. Она подходила к вам после концерта в Нью-Йорке». – «Да, да… И подарила мне книжку своих стихов, которые мне очень понравились, но я не успел ей это сказать, потому что уехал в другой город. Что она? Где?»

Оказалось, что когда ей было 16 лет, она поехала с группой молодых людей в Америку и, проезжая через Нью-Йорк, где они осматривали город, зашла в консерваторию, куда была немедленно принята. Сейчас оно окончила две консерватории, причем, по классу композиции, фортепьяно, флейты и скрипки, взяла несколько больших международных премий, написала несколько симфонических произведений, написала стихи, прозу, эссе, сценарии – вот этот том. Я не могу говорить о качестве написанного, потому что вы можете мне не поверить, у меня нет доказательств. Но поверьте просто количеству сделанного. Ей сейчас 23 года! Я запомнил ее тогда, потому что та книжечка стихов, она настоящая. И сейчас этот том.

В последний день в Челябинске опять приходит Казаков. Говорит: «Вижу, вы заинтересовались. Вот вам подарок». Том в 600 страниц, роскошно изданный, с супером. Илья Банников. Проза, статьи, рисунки, эссе, карикатуры. Ему 24 года, он погиб. Я еще не вчитался, не понял, это было как-то в связи с событиями в Приднестровье. Он был журналистом, активистом Приднестровской армии, был награжден крестом. Тут еще надо разобраться, что к чему. Но меня потрясла мощность этого поколения…

Весь этот год очень много думаю о Бродском, исполняю его в концертах. Я вижу, что залу это необходимо. Бродского не все понимают, но я ручаюсь, что в течение 15 минут любой человек, как змея при звуке флейты: «что это?.. что такое?..» Я позволяю себе читать поэму Бродского «Муха», которая безумно сложна, держится на одной внутренней музыке. Да еще я делаю такой трюк. Я ухожу со сцены, и на сцене вообще ничего, а я продолжаю говорить из зала, делаю круг. И когда я ухожу, публика продолжает, как загипнотизированная, смотреть на пустую сцену. Поэтому я и вспомнил образ змеи, завороженной флейтой.

«Пока ты пела, осень наступила. / Лучина печку растопила. / Пока ты пела и летала, / похолодало. // Теперь ты медленно ползешь по глади / замызганной плиты, не глядя / туда, откуда ты взялась в апреле. / Теперь ты еле // передвигаешься. И не ничего не стоит / убить тебя. Но как историк, / смерть для которого скучней, чем мука, / я медлю, муха».

Вяч. Вс. Иванов, академик

- Сейчас в самолете я дочитывал книгу японского писателя, который пишет по-английски и живет в Лондоне. Книга называется «Безутешный». Она о знаменитом пианисте, который приезжает на гастроли то ли в голландский, то ли в немецкий город, и дальше все начинает происходить как во сне. Сам герой ничего не делает, за него распоряжаются другие люди, какие-то обстоятельства. Все время его кто-то встречает в коридоре, говорит, что надо пойти кому-то помочь, а он такой слабый, хрупкий, артистичный человек, который не может этому сопротивляться. Знаете, у Мандельштама есть статья, что старый роман кончился, потому что современный человек больше сам не строит свою биографию – им, как биллиардным шаром, распоряжаются чужие руки. Не только политика, но и жизнь каждого из нас оказывается выстроенной самым абсурдным образом. И подобная литература очень точно отражает этот процесс.

В русской литературе я продолжаю читать – и по-прежнему считаю, что он подает большие надежды – Виктора Пелевина. Он из самых одаренных нынешних авторов. Он придумывает даже больше, чем он сам потом из этого в состоянии что-то сделать. Но все же он очень интересный писатель.