Бульвары и переулки любомудрия
Евгения Герцык «Воспоминания». Под ред. Т. Жуковской. – М. : Московский рабочий, 1996. 443 стр.
Ну как не поймут, что философия, тем более русская, развивается не в логической связи категорий, а в тесном кругу понимающих, спорящих, любящих и ненавидящих друг друга людей, поскольку речь-то идет об Истине, которая здесь и сейчас изменит их жизнь!
Воспоминания Евгении Казимировны Герцык (1878-1944) уникальны, потому что она была конфидентом, слушательницей, свидетельницей великих русских философов начала века в минуты их сомнений и прозрений. Между прочим, ее свидетельства напоминают, что сочувствующие философам девы – обязательное условие появления философии как таковой.
Алексей Лосев когда-то говорил, что всякая философия – это личный миф сочинившего ее философа. Поэтому-то и драгоценны подробности личностей философов, тем более подмеченные женским зрением.
Е. Герцык передает хрипловатый, скрежещущий на одной ноте и тем не менее затягивающий слушателя голос Льва Шестова. Оказывается, «философ отчаяния» в юности пел, готовился на сцену, сорвал голос… А вот он уже на пике известности, у него квартира в переулках Плющихи и совершенно невероятное кожаное кресло – с рассчитанным выгибом спинки, с рычажком для выдвижения пюпитра, подножки… Другие русские философы писали, сев на первый попавшийся стул, а у Владимира Соловьева и стула не было…
Вот знаменитый нервный тик Николая Бердяева – судорожные движения шеи, языка, руки. Его отвращение ко всему мягкому – к креслам, постели. Любовь к собакам – ни одну не миновал, с каждой переговорил на каком-то человеко-собачьем языке. А от его криков во сне, когда он гостил у Герцык в Судаке, становилось жутко. Утром, смущенный, он рассказывал, как его душил клубок змей, гигантский паук спускался сверху, грозя утянуть к себе…
Неожидан взгляд на Сергея Булгакова: «Узкоплечий, несвободный в движениях, весь какого-то плебейского склада – прекрасны у него были только глаза». А вот И. А. Ильин, чьи сочинения поразили несколько лет назад Никиту Михалкова как образец «новой русской национальной идеи»: «Способность ненавидеть, презирать, оскорблять идейных противников была у Ильина исключительна…» Недаром его программная книга называлась «О противлении злу насилием». Современница же говорит о «ненависти, граничащей с психозом». Ильин прошел курс психоанализа у Фрейда в Вене, что-то в его душе утихло, но одновременно с этим он начал ловить своих знакомых, вроде Вяч. Иванова, Волошина, Бердяева и прочих, на «сексуальных извращениях», находя им все новые и новые подтверждения.
Вблизи философия оказывается «человеческой, слишком человеческой». В спор об Истине вплетаются любовь и ревность к женщинам, дележка меценатских денег. Так, Бердяева активно выталкивали из издательства «Путь», существовавшего на деньги Маргариты Морозовой, влюбленной в философа Евгения Трубецкого. Не забудем, что те же Бердяев и С. Булгаков начинали как «легальные марксисты» и некоторая «партийность» оставалась и позже, вплоть до «Вех».
К концу 1916 года резко обозначилось противостояние двух направлений в русской философии. Война, шовинизм, распутинщина преломились в философии, которую сейчас вполне можно назвать – «русской классической». Евгения Герцык и тут находит забавный водораздел между «философией всеединства» и «философией отчаяния».
«Ну где вам, в ваших переулках, закоулках преодолеть интеллигентский индивидуализм и слиться с душой народа!» - ворчливо замечает Вяч. Иванов. «А вы думаете, душа народа обитает на бульварах?» - сейчас же парирует Бердяев. И тут же мы обнаружили, что все сторонники благополучия, все оптимисты – Вяч. Иванов, Булгаков, Эрн – и вправду жительствуют на широких бульварах, а предсказывающие катастрофу, ловящие симптомы ее – Шестов, Бердяев, Гершензон – в кривых переулочках, где редок и шаг пешехода… Посмеялись. Поострили. Затеяли рукописный журнал «Бульвары и Переулки».
Характерно, что квартира самой Е. Герцык «символически объединяла переулок и бульвар: вход с переулка, а от Новинского бульвара отделял только огороженный двор, и окна наши глядели туда…»
Евгения Казимировна описывает свои сладостно-мучительные любовные отношения с поэтом и философом Вяч. Ивановым. Это были времена, когда любовь физическая подтверждалась «астральным планом». А расставаясь с любимой женщиной, мужчина мог ей бросить: «Вы – не менада!» - и она оправдывалась: это не потому, что «себя не забывает», а чтобы хранить цельный лик любимого, «чтоб отражать его всегда неискаженным…»
Все духовные веяния века от Ницше и дионисийства до православия переживались смертельно всерьез. Москва была Европой, с дионисийского Арбата ехали в Рим, в Берлин, Вену, возвращались в Судак и Коктебель. Встретившись после перерыва, Герцык с Бердяевым два часа проспорили, забыв присесть. Н. А. говорил, что о себе узнавал через нее, а в разговоре с ней многое выговорил впервые…
… Потом философия кончилась, а жизнь продолжалась. Голодный красный Крым 21-года с жуткими расстрелами близких. Письма подруге в Париж с описаниями советской жизни, точными, благожелательными, парадоксальными. Немецкая оккупация первых лет войны, председатель колхоза, назначенный старостой, памятник Ленину перед немецкой комендатурой, бывшие колхозники с умилением встречают бывшего барина, отбывшего пятнадцать лет ссылки. Фиксация удивительной народной психологии, вернувшейся то ли к крепостным временам, то ли к глубокой вневременной архаике. Нищая советская старуха, совыстрадывательница смыслов русской философии Серебряного века, читает «Илиаду», удивляясь жизни и самой себе…
Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи
