493. Беседа с Асланом Масхадовым (Общая газета, 1998, №7)

Мой окоп был впереди

Беседа с Асланом Масхадовым

Эта встреча выходит за пределы традиционного редакционного «четверга» Общей газеты. Информационная блокада вокруг Чечни делает беседу с ее президентом Асланом МАСХАДОВЫМ, проведенную «Общей газетой» в разрушенном Грозном, фактом социального звучания. Невозможно вести осмысленные переговоры, не давая слова обеим сторонам конфликта. Иначе предстоит бесконечная война с собственной тенью и собственными страхами. Стремление заменить компромиссы провокациями, а взаимное доверие поисками подлецов и марионеток приводят к тому, о чем говорит древняя мудрость: «Посеешь ветер, пожнешь бурю». Буря не нужна ни Чечне, ни России.

Всем нам говорили, что Масхадов – малоразговорчивый, замкнутый. Да и тот хмурый человек в папахе, которого мы зачастую видим на экранах телевизора и о котором читаем в газетах, не внушал особых надежд на открытый разговор. Представьте теперь умного, откровенного, улыбающегося человека, каким он предстал в беседе с нами. Притом что он явно не актер и не человек, способный на притворство. Чувствуя великую ответственность перед собственным народом, он прекрасно понимает всю иронию истории, которая привела нас всех в ситуацию, когда мы вынуждены жить по обе стороны нами же возведенных баррикад. Так что же, бить самих себя «до полной и окончательной победы»? Или наладить достойные отношения нормальных людей? Без посредничества преступников и негодяев.

Сначала развалили армию, потом Советский Союз

- Расскажите о себе. Всегда ли у вас была склонность к военной карьере?

- Как создавалась чеченская армия?

- В чем причина безумных действий российской армии в Чечне?

- Ну что я могу рассказать о себе? Родился в 1951 году в Казахстане, в Карагандинской области. Всем, наверное, понятно, почему я родился там, а не у себя на родине. Это был еще один страшный этап трагедии нашего народа, его геноцида. В 1957 году, после хрущевских решений, мы вернулись на родину. В 1968 году я окончил среднюю школу, на следующий год поступил в военное артиллерийское училище в Тбилиси. Склонность к военной службе была, наверное, с детства. Во всяком случае, моими игрушками всегда были пистолеты, автоматы. А потом пришло понимание, что это достаточно тяжелая работа, а стало быть, возможность посмотреть, кто ты есть на самом деле, проверить себя. В 72-м окончил училище, служил в Дальневосточном военном округе, в Приморском крае, на должностях командира взвода, командира батареи, начальника штаба дивизиона. На службу не обижаюсь, продвигался быстро, получал досрочные звания, ордена, поощрения. В 78-м году поступил в Ленинградскую военно-артиллерийскую академию имени Калинина. В 81-м году ее окончил, служил в Южной группе войск, в Венгрии. Там за пять лет сменил должности от командира дивизиона и начальника штаба полка до командира арт-полка. После пяти лет нужно было вернуться в Союз, я служил в Прибалтийском военном округе, в городе Вильнюсе, командовал в дивизии артиллеристами и ракетчиками. Уволился в конце 92-го года в звании полковника. Тогда развернулись события в Пригородном районе, конфликт между осетинами и ингушами, но это было еще и предлогом подтянуть войска против Чечни. Я понял, что стрела направлена на Грозный. Еще тогда, видимо, было все запланировано. У меня, во всяком случае, сомнений не было. Я приехал, встретился с Джохаром Дудаевым, рассказал, кто я есть, про свое желание вернуться на родину и принять самое активное участие в деле, которое он начал. В Дудаеве действительно были сосредоточены все лучшие качества чеченца: храбрость, достоинство, гордость, мужество. У него было огромное желание закрыть последнюю трагическую страницу истории своего народа. Он фанатично верил в эту возможность и стремился к ней. Я считаю, что главное, что я сделал, это встал в самую трудную минуту рядом с ним и помог, чем сумел. В декабре 92-го Джохар назначил меня заместителем начальника Главного штаба вооруженных сил, а где-то в июне 94-го, когда бывший начальник штаба ушел в отставку, я занял его место.

До этого времени армии в Ичкерии фактически не было. Джохар, наверное, хорошо помнил, что создание вооруженных сил закончилось в Азербайджане – Гусейновым, а в Грузии – Китовани, и у себя он этого не допускал. Только в июне 94-го, когда он почувствовал, что запахло войной, и я его смог убедить, что я такой же патриот, как и он, Джохар полностью мне доверился и сказал: «Давай строй быстрее армию. Я дам любые финансы, придавлю любого министра, только делай». Собственно говоря, и к началу войны создать армию мы не успели. Я помню, когда 11 декабря российские войска вошли на территорию Чечни, единственное, что я мог сделать, это перекрыть основные дороги и магистрали, чтобы эти войска просто не вошли без сопротивления в город Грозный. Но разве полсотни танков и пушек могут хоть как-то соотноситься с тем, что было у российской армии? Армия Ичкерии создавалась в ходе войны.

Когда 31 декабря начался штурм Грозного, с трех сторон вошли российские войска – 131-я мотострелковая бригада и 81-й танковый Самарский полк – город практически весь был заполнен российской техникой. Президентский дворец заблокировали. Мой командный пункт в подвале дворца оказался полностью окружен. Танки рядом. Я дал команду всем, кто был выставлен вокруг города для его прикрытия, прибыть ко мне с тем, что у них есть. Они начали подходить к президентскому дворцу, натыкались на эти танки и вступили в боевые действия. Буквально в течение трех дней – до 2 января – мы сожгли все, что могли. После этого из сел, из разных населенных пунктов начали подходить местные ополчения. И я уже конкретно выстраивал систему обороны президентского дворца: взять вот этот дом, контролировать вот этот перекресток. Потом создавал подразделения, части, округа, направления, сектора и так далее. Когда ушли в горы, процесс создания армии продолжался. На войне проявились люди, которые во многом превосходили кадровых военных. Ведь у нас был огромный дефицит военных специалистов – танкистов, наводчиков – учились на ходу. Как чеченцы в той же советской армии служили? Им лишь бы покомандовать: они или старшинами были, или каптерщиками. А когда все командиры, особо не навоюешься.

Но российская армия вела себя на редкость бездарно, глупо и непродуманно. Я не хочу рассказывать о всех ее тактических и стратегических ошибках. Главное в том, что российское командование и российского президента обманули те марионетки, которые были здесь – Хаджиев, Автурханов, Завгаев. Когда 26 ноября состоялся штурм Грозного оппозицией, они думали, что будет примерно так же, как в Тбилиси и Баку: при появлении танков с российскими экипажами все разбегутся. Но эти 55 танков сожгли буквально за три часа. И опять Грачеву, наверное, подсказывали, что у Дудаева нет армии, за ним никто не стоит, и все разбегутся. И он опять пустил в город голый танки, и опять сожгли за три дня четыреста танков. И все же главное, я думаю, то, что ни российские солдаты, ни российские офицеры не хотели воевать. За что и ради чего им было воевать? А с другой стороны, я по себе знаю, у нас не было абсолютно никакого страха. Я с каждой минутой, с каждым днем чувствовал, что мы становимся все крепче и все увереннее. Президентский дворец, оборона вдоль реки Сунжа, оборона по 56-му участку, оборона Грозного, оборона вдоль Аргуна, оборона вдоль гор и так далее.

Самая общая причина неудачи российской армии в том, что разваливать Советский Союз начали с развала советской армии. Это происходило на моих глазах, когда я еще служил, я по себе это чувствовал. Не хочу себя хвалить, но служил я хорошо, добросовестно, делал все, что мне говорят. Фанатично добросовестно служил. И вдруг потихоньку этот интерес к службе падает. Началось дезертирство, хищения оружия, падение дисциплины. Стали приезжать солдатские матери, появились все эти движения, партии, разговоры о неуставных отношениях. Потом офицерские собрания, на которых стали хаять друг друга. Каждый стремился влезть в армию, дискредитировать ее, развалить, опозорить. И только после развала армии стали расшатывать Советский Союз.

Я ведь сам служил в Вильнюсе во время известных событий там. Наша дивизия дислоцировалась в центре Вильнюса. Я отлично помню, как в кабинете нашего командира дивизии Усхопчика сидели генералы из Москвы, фамилий которых я не хочу называть, и имели прямую связь с Горбачевым, и все приказания получали именно оттуда. И когда Горбачев говорил, что он ничего не знает, что это сам командир дивизии наводит какой-то там порядок согласно уставу гарнизонной и караульной службы, то это просто смешно. В конце концов из этого отличного генерала и порядочного человека сделали стрелочника и отправили служить в Белоруссию, под Брест, кажется.

Я сам в то время еще не был подготовлен к подобным событиям. Как нас воспитывали? Россия, держава, Советская армия непобедимая и несокрушимая… И когда литовцы сказали: «Мы хотим быть свободными», мы думали, а чего им, собственно, не хватает? Живут хорошо, в магазинах все есть, в других местах гораздо хуже. Это сегодня, когда я все понял и испытал на себе, я могу говорить по-иному, почему литовцы хотели быть свободными. А тогда… Единственно, могу сказать, что я никакого участия в боевых действия не принимал. Там в основном участвовали спецподразделения – «Альфа», «Бета». При штурме телебашни выходили в поддержку наши танки из танкового полка. До артиллерии и ракетных войск дело, слава Богу, не дошло. Потому что с моими орлами я бы размолотил там все. Да и не только там. Армия, которая пришла в Чечню, была уже совершенно другой.

Кто откроет дверь к Ельцину.

- В чем смысл ваших нынешних заявлений о приостановке переговоров с Россией?

- Какими, на ваш взгляд, должны быть взаимоотношения с Россией? Возможно ли соединение независимости со взаимозависимостью?

- Несколько дней назад я собрал всю правительственную делегацию во главе с Удуговым, который участвует в переговорах с Москвой, и мы часа три думали, что делать дальше, как вести себя? Мы поняли сегодня так, что эти спектакли ничего не дают. То одна группа приезжает, то другая, то Рыбкин, то Абдулатипов, то один министр, то другой. Приедут, посмотрят, головой покачают: «Ох, что мы натворили», уедут и забудут. А тот чиновник, что в Москве сидит, вообще думает, что здесь ничего не произошло. Я понял, что если буду продолжать играть во все эти игры с Рыбкиным, Абдулатиповым и другими, а ситуация не переменится, то я в конце концов противопоставлю себя народу!

Джохар сделал правильно. Во время войны он собрал командиров, а они на него набросились: «Патронов нет, боеприпасов нет, кушать нет, одевать нет, ты нам не помогаешь…» А он им спокойно сказал: «Кто-нибудь из вас получал от меня повестку идти на войну?» Все говорят: «Нет». – «Так вы ради кого воюете?» - «Ради Аллаха». – «Ну и воюйте ради Аллаха. Не хотите – идите домой. А у меня ничего нет». Повернулся и пошел себе.

А я был начальником главного штаба. Я подумал: «Если бы у него было, он бы дал. Значит, у него действительно нет. Что делать? Остается выбор – воевать или сдаваться на милость. Если «на милость», то здесь все разнесут и уничтожат. Значит, надо воевать. А если воевать, значит, надо самим доставать, искать, забирать». И когда дал себе отчет в этом, сразу успокоился, и все стало на свои места.

Но сегодня то же самое. Бамут, Янды, Ачхой, Гойское практически стерты с лица земли. Говоришь своим министрам: «Отправьте туда кирпич, цемент, пусть люди строят, как в 57-м году, когда мы вернулись». Ничего же не было. Я помню, как отец взял топор, пошел в лес, как сосед помогал соседу (у нас это называется – белхи), как делали саманные кирпичи. Строились, и ничего, нормально. А сегодня даешь людям кирпич и цемент, а они тебе говорят: «Не-ет, ты хочешь нас обмануть. Мы не возьмем кирпич, нам компенсацию должны дать. Ты 12 мая подписал договор, где российское правительство обязуется возместить нанесенный ущерб, выплатить пенсии, пособия. А ты хочешь, чтобы мы за кирпич отказались от компенсации!»

Вот до какой степени люди надеются, что им из Москвы еще что-то дадут. И я пришел к выводу, что людям надо сказать правду. Не дадут, и не надейтесь! Возьмите топор, лопату, идите сами строить. Потому что все эти игры затеяны, чтобы ввести вас в заблуждение. Чтобы потом вы сами Масхадову сказали: «А что же ты тогда с нами в прятки играл? Сказал бы сразу, и все».

Другой пример. 18 августа Борис Николаевич Ельцин, с которым мы с глазу на глаз сидели, своей рукой написал Черномырдину: «До конца 97-го года выплатить в качестве экстренной помощи 475 миллиардов рублей». Я до сегодняшнего дня этих денег не получил. Хотя и отправил два письма Ельцину, где писал: «Борис Николаевич, да что же это такое? Уважают вас там или нет?» Поэтому я и говорю своим министрам: «Кому-то нужно вас просто туда заманить. Чтобы вы ходили по коридорам, по кабинетам, унижались, выпрашивали. А потом сказать российскому народу и мировой общественности: «Видите, там ничего не произошло. Люди приезжают, уезжают, это тот же субъект Федерации». Ну покажут вам пряник, потом обратно отберут. Поэтому надейтесь только на себя, на то, что вам Аллах дал здесь. Оттуда не будет ничего!»

Чтоб получить оттуда, надо, как сказал в Бельгии Абдулатипов, пойти на политические уступки. То есть идти на поклон. Сказать: «Извините, ребята, все это было зря. Зря мы воевали, зря люди гибли». А я этого никогда в жизни не скажу. Потому что это и глупо, и не по-человечески.

Или статус нашего аэропорта. Написано в таможенном договоре: «С 1 сентября статус аэропорта – международный». Подписано: «Черномырдин – Масхадов». Приезжали, договаривались, решали, и что? Ничего. С 1 сентября мы должны были летать в Турцию, в Америку и так далее. Сегодня один самолетик прилетает и улетает из Москвы. Все смотрят: вроде бы есть воздушное сообщение, все нормально. А на самом деле этот самолет абсолютно ничего не дает. Чиновник, который хочет в Москву, может полететь туда и из Слепцовска. Но если этого самолета не будет, то я скажу: «Извините, договор не выполняется». Блокада реально существует, а самолетик имитирует, что ее нет.

Далее. Пора пригласить сюда международных экспертов и сказать: «Давайте разберемся, что же произошло после войны?» 12 мая подписан договор о мире. Во втором пункте значится, что отношения мы будем строить на общепризнанных принципах и нормах международного права. Как субъекты международного права. Подписали два президента – России и Чечни. Чего еще надо? Кого мы будем обманывать, что здесь субъект Российской Федерации? То же правительственными соглашениями. Я сказал своему народу: никаких пенсий, пособий, компенсаций не будет. Это все – в Москве. Есть обязательства российского правительства, подписанные Черномырдиным. Не выполняются. Есть таможенный договор. Не выполняется. Есть статус аэропорта. И в конце концов подписали договор о транспортировке азербайджанской нефти: Баку – Грозный – Новороссийск. Из всех тех пяти документов выполняется только этот – нефть течет. Остальные договоры не выполняются. Значит, нас обманули? Я взял на себя обязательства гарантировать безопасность нефтепровода. И как бы тяжело сегодня ни было, какие бы ни были хищения нефтепродуктов, безопасность этой трубы гарантируется. Подразделению, которое его охраняет даны неограниченные права. И в Америке я сказал, что гарантирую его безопасность. Потому что для меня это – политика. Но почему я свои обязательства выполняю, а они свои – нет?

Мы подходим к принципиальному моменту, когда нужен человек, который принял бы определенное решение. Как было во время установления мира. Вот я в последний раз встречался с Рыбкиным, я ему говорю: «Иван Петрович, вы можете спокойно открыть дверь и зайти к Борису Николаевичу?» Он говорит: «Могу». – «Тогда у меня единственная просьба: откройте дверь, зайдите к нему и расскажите все, как есть. Он президент, он разберется. Потому что у меня появляются сомнения, а уж не обманывают ли его опять?» Во время второй встречи, в августе, с президентом Ельциным мы реально подошли к последнему шагу, чтобы определиться, не обманывая друг друга. После того, что было, нет никакого субъекта Федерации. И не будет его больше.

Между прочим, когда мы подписывали договор о мире, прямо передо мной то в одно ухо, то в другое Борису Николаевичу шептали: «Нельзя подписывать, будет импичмент. Госдума и так далее…» Даже когда он уже сказал: «Все, я подписываю!» приходит один, не хочу называть его фамилии, и – раз – бумажку ему подсовывает: «Борис Николаевич, если вы подписываете этот документ со вторым пунктом, это признание Чечни!» И что, после подписания мира был импичмент? Ничего не было. Народ ждал этого мира.

И во время войны, и после я шел на любые контакты и переговоры. Во время войны это было не ради каких-то там стратегических переломов, а просто для того, что если один день не будет войны, это уже хорошо, люди не будут стрелять, кого-то не убьют. После войны я насколько мог, шел на сближение с Россией. Я всем здесь говорю: «Россия рядом, с ней надо идти на компромисс, жить вместе». Но весь смысл моей жизни в том, чтобы закрыть трагическую страницу истории моего народа. Чтобы больше не было геноцида 1944 года, чтобы больше не было 1994 года, чтобы не висел постоянно этот карающий меч над моим народом! Да есть взаимозависимость. Но есть и независимость, когда строят отношения на общепризнанных принципах международного права. Чтобы завтра, если опять какой-нибудь Жириновский, или Зюганов, или кто-то другой захочет здесь наводить «конституционный порядок», во всем мире не говорили, что это проблема России, ее территориальной целостности и тому подобное. Я должен обезопасить свой народ от возможного геноцида. А дальше, конечно, все взаимозависимо – граница, противовоздушная оборона, промышленность, экономика. Смотрите, какие у нас простаивают мощные заводы союзного значения. Ведь они должны были обеспечить весь юг России нефтепродуктами, перерабатывая до 20 миллионов тонн. Практически вся тенгизская, каспийская нефть должна была поступать в Грозный и здесь перерабатываться! Когда сегодня начинается уборка урожая, Ставропольский, Краснодарский края, Астрахань – все они здесь стоят, предлагают три килограмма зерна на один литр бензина или дизельного топлива, понимаете? Но когда Шаймиев мне начинает рассказывать, как им хорошо живется с Россией, как Россия становится день ото дня демократичнее, я ему отвечаю: «Уважаемый Минтимер Шарипович, может, с вашего кресла я говорил бы то же самое. Я и Руслану Аушеву никогда не говорил, чтобы он с Россией имел другие отношения, нежели те, что он хочет. Но есть 400-летняя история моего народа. Есть последняя война. Я должен строить свои отношения так, чтобы не получилось, что через некоторое время в московских кабинетах появятся другие люди, которые вам же скажут: «Хватит играть в демократию, все кончилось!» Я должен оградить свой народ от этого страха.

А в экономическом плане, конечно, я готов идти на любое интегрирование. И в оборонном тоже. Я говорил Ельцину: «Борис Николаевич, почему не взять то, что есть ценное у народа. Мы воины, этого у нас не отнимешь. Используйте нас, чтобы закрыть границу юга России. Если я вам обещаю, там никто не пройдет». Всегда можно найти компромиссы. Но для этого надо не морочить друг другу голову, а взять и раз и навсегда определиться в главном. И нам, и России сразу бы стало намного легче.

Для чеченца нет закона, кроме Аллаха

- Насколько серьезно ваше намерение строить исламское государство?

- Контролируете ли вы все вооруженные группировки и зачем берете в союзники Басаева?

- Выстоите ли вы?

- Когда я говорю сегодня о своих намерениях строить в Ичкерии исламское государство – это не реклама и не какой-то политический ход. Наши обычаи, традиции, нравы, быт – все построено на вере. Я не слышал, чтобы когда-нибудь чеченец отказывался от своей веры. По-моему, только Хасбулатов когда-то сказал, что он фаталист. Больше никого нет, кто сказал бы, что не верит в Аллаха. Хотим мы или нет, другого государства мы не построим. В 91-м году Джохар говорил, что, уйдя из-под российского штыка, построит светское государство. У него из этого ничего не получилось. Потому что по своему нраву чеченцы – недисциплинированные. Они не подчиняются никаким законам – ни российским, ни советским, ни чеченским. Единственное, что у них есть, - это вера в Аллаха. И только законам Аллаха можно подчинить этот народ и построить здесь государство. Другого способа нет. Даже в самые страшные советские времена отношения между чеченцами строились по законам шариата или по обычаям кровной мести. Как бы это ни преследовалось советскими законами. Чтобы сегодня обуздать преступность и бандитизм, нет другого закона.

Посмотрите, что было во время войны, когда мы остались одни с Аллахом, а все остальные отвернулись или закрыли глаза. И что делается сегодня, как и в каких условиях выживают люди. Помощником нам был и есть один аллах, и он – самый надежный помощник. Я могу вам десятки случаев рассказать времен войны, которые просто никакой логике не поддаются. Вспомните соотношение сил, соотношение средств. Были такие моменты, когда явно невидимая сила была над нами и оказывала нам помощь. Самое большое оскорбление – это когда говорят, что мы притворяемся и делаем себе международную рекламу. Или наоборот, что мы – фанатики, фундаменталисты, ваххабиты. Для чеченцев неприемлем ваххабизм и фундаментализм. У нас есть свои обычаи и традиции, а чтобы сделать из нас модель Судана или Саудовской Аравии, надо истребить сначала 99 процентов населения. Поэтому для нас надо найти фундамент веры, на котором выстроить все ценности: демократию, цивилизацию, справедливость, свободу, где все это совмещено. Продолжить то, что пронесли через века наши отцы и деды. Не вдаваясь ни в радикализм, ни в фанатизм. Провозглашать ислам во всем мире или объявлять джихад я не собираюсь. Но жить у себя в ладу со своими нормами и традициями, придерживаться своей религии мы будем. И, значит, здесь будет чеченское исламское государство.

По поводу публичных расстрелов. Вот иногда судят человека по законам шариата. Речь о бандите, который кого-то похищал, требовал выкуп, деньги и использовал все это в целях политической провокации. Я знаю, что передо мной зло, которое стоит преградой на пути строительства независимого государства. И я склонен к тому, чтобы этого человека расстреляли. И мне в шариатском суде говорят: «Аллах так сказал, и никуда от этого не денешься». Отойти от закона я не могу. Я думаю, что то зло, к которому мы сегодня прибегаем – к расстрелам, - оно исчезнет.

Сегодня главное наше препятствие – это преступность. Чаше всего особого, политического толка. Ведь если бы не было похищения людей, похищения журналистов, похищения иностранцев, здесь бы давно уже были инвесторы, кредиты и так далее. Значит, это придумано специально, чтобы взять нас измором, задушить голодом, чтобы мы бегали кланяться в Москву! Взять сегодняшнюю информационную блокаду. Я был в Америке, рассказывал там о том, что здесь происходит, - они поражались, они вообще ничего не знали. Во время войны не было информационной блокады, и мы могли рассказать правду, несмотря на любые выверты спецслужб. А сегодня нас заблокировали именно через похищения журналистов, иностранцев. Практически все гуманитарные организации отсюда ушли. Кому это выгодно, нам?

Когда освободили Елену Масюк и других журналистов, я тут же отправил в Москву следственную группу, чтобы взять у них информацию: кто, что, где, когда? Не дали ни встретиться с ними, ни поговорить, ни снять показания. Поэтому и появляются сомнения, а кто и зачем это делал все? Журналисты, может быть, на меня обижаются, но, не исключено, что они сами не знают, что там произошло на самом деле. Почему Елена Масюк попадает в руки преступников в момент подписания мирного договора? Почему их освобождают после моей второй встречи с президентом Ельциным? Тут много странного.

Есть группировки, которые мы не разоружили, не узаконили, за каждой стоит сила, и к ним так просто не пошлешь с санкцией на арест. Но странно, что похищение происходит не на территории Чечни, а отсюда кто-то звонит, требует выкуп, обмен, появляется посредник, и возникает целая цепочка. Хорошо бы Куликову смотреть дальше своего носа и не прятать освобожденных журналистов, а действительно помогать с разоблачением преступников.

То же с использованием «армии Радуева». Это опять-таки нужно спецслужбам. Создать видимость, что есть «путь Джохара» и есть «путь Масхадова». Чтобы отвлечь от меня активный слой населения, который воевал, выступал на митингах. Никакой силы, которая противостояла бы Масхадову, не существует. Есть группировки, которые воевали и действительно хорошо воевали. А сейчас им со стороны подсказывают: «Видишь, и на войне тебе не помогали, и сейчас до тебя никому дела нет. Видишь, Масхадов нефть продает, и у него все есть. А почему ты сам эту скважину не захватишь?»

Есть группировки, которые в буквальном смысле слова вводятся в заблуждение. Поэтому я сегодня и проявляю дипломатию, стараясь приблизить даже тех своих оппонентов, которые шли против меня на выборах. «Давай, - говорю, - становись рядом. Не надо нас делать, мы – одно». Яндарбиеву предложил войти в высший президентский совет, чтобы вместе советоваться. Тот же Басаев – умный, грамотный человек, обладающий государственным мышлением, фанатично преданный своему народу. Он не только с гранатометом хорош, он может часами с тобой сидеть и говорить о реформах и государственном строительстве. А наши противники хотят, чтобы он, наоборот, был вместе с другими в стороне и мешал мне строить государства! А я их приблизил. Война показала, что когда мы едины и одна команда, это – выигрыш. Когда врозь – проигрыш.

Можно притворяться, что ты самый великий президент, самый умный, самый грамотный. Но я стремлюсь не к сохранению своего кресла или, там, своей славы. Я хочу подойти к общему выигрышу. Рядом со мной сегодня практичные люди, которые могут делать дело. Самое ценное, что узнал я их не понаслышке. Каждому могу дать оценку. Именно это право я и оставил за собой, потому что внутренне заслужил его: мой окоп был впереди.

Да, профессионализм – это хорошо, но еще лучше – желание делать дело. Я не сомневаюсь, что мы выстоим. Когда 31 декабря мы были в подвале президентского дворца, а буквально в 20 метрах стояли танки, и военные силы, казалось бы, не поддавались никакому сравнению, у меня почему-то зародилась стопроцентная уверенность, что наступит день, и мы выиграем эту войну. И теперь у меня нет сомнений, что мы сдвинем то дело, которое сегодня делаем.

Самое ценное, что есть в моем народе, это его жизнеспособность. Иначе бы мы не преодолели те испытания, которые выпали на нашу долю. Единственное, чего я хочу сегодня добиться, - психологически подготовить людей к тому, что им никто не поможет со стороны. Будет блокада, будет колючая проволока, будут угрозы. Но после того, что мы пережили, это все смешно. Нужно положить автомат, взять в руки лопату и искать кусок хлеба здесь, у себя. Если я смогу убедить в этом людей, все будет нормально.