559.Пушкин Юрского периода (Общая газета, 1998, 44)

Пушкин Юрского периода

Очередной вечер в «Гостиной Общей газеты на Кутузовском» выдался не похожим ни на что бывшее до сих пор. Вроде бы, как всегда, перед собравшимися друзьями, авторами газеты выступал друг, автор и любимый нами человек. Но поскольку этим человеком был совершенно уникальный актер, режиссер, чтец, поэт – Сергей Юрский, то и вечер не мог не стать уникальным.

Обозначив название вечера-концерта – «Пушкин и другие», Юрский говорил не просто о великом классике накануне 200-летия со дня его рождения. Скорее, речь шла о ностальгии по этой культуре в момент ее заката, во время смены культурных эпох. Речь шла о завершении двухсотлетней пушкинской эпохи, наследниками которой, промотавшими свое наследство, мы сегодня являемся.

Этим и определялась программа выступления, которую на наших глазах выстраивал артист.

Начав с пушкинских «Бесов» в параллельном переводе на французский Марины Цветаевой, с онегинских строф, Юрский совершенно поразил зал хрестоматийной «Лягушкой-путешественницей» Гаршина («С годами начинаешь понимать, что в твоей жизни ничего выше хрестоматии не было», - сказал артист). Какое же, однако, удивление – впервые слышать слова, которые слышал и читал множество раз… А дальше были стихи Иосифа Бродского, проза Евгения Попова, стихотворение в прозе Александра Володина, сцена из пьесы «Провокация» Игоря Вацетиса, которую Сергей Юрский готовит к постановке в театре. И еще раз поразившие зал – сумасшедшие тексты Даниила Хармса, написанные, кстати, в 1937-м – во времена предыдущего большого пушкинского юбилея, у Пушкину имевшему, думается, небольшое отношение. Сегодня же мы, кажется, окончательно покидаем пушкинскую эпоху.

Сергей Юрский

- Я надеюсь, что Нострадамус все же ошибся, и в 1999 году на Пасху не наступит конец света, что бы об этом ни писали самые передовые журналы Москвы. Но все же нечто в 1999 году случится. По крайней мере, юбилей Пушкина. И станет он, по-моему, если не четкой границей, то постепенным переходом в совершенно другую эру языка, ритма, шкалы ценностей. Мы захотим в этот год присоединиться, насколько это возможно, к Пушкину. Но мое пессимистическое ощущение говорит: присоединиться, чтобы попрощаться. Наступает другая эпоха, которая уже не моя, и я – не ее. И добро и зло уже расставлены в ней по совершенно другой шкале. Мало того, добро иногда вообще как бы изъято, выпотрошено – с целью уступить место чему-то другому. Необязательно злу – нет, чему-то другому, что мне, например, понять очень трудно.

Наверное, юбилейный год уже наступит, потому что у меня ежедневно раздается довольно много звонков из разных городов России и других стран – из Германии, Штатов. И все говорят: «Вы знаете, у нас такая интересная идея возникла, мы с ней и звоним». – «Какая идея?» - «Мы хотим отметить юбилей Пушкина». – «Интересная мысль». – «Да, и у нас уже все почти продумано. Будут цыгане, потому что Пушкин любил цыган. Будет большая выставка ювелирных изделий, потому что он дарил своей супруге очень красивые вещи, у него был хороший вкус. И, конечно, очень много музыки. Особенно Чайковского. Вы знаете, у Чайковского ведь очень много связано с Пушкиным. И директор нам сказал, что надо еще стихов. Не могли бы вы их прочесть, если что-нибудь знаете наизусть. А если не знаете, то по книжке…»

И этот парад унижения все расширяется. Унижения Пушкина как человека слова, как человека, создавшего школу ценностей, шкалу различения печали и юмора, по которой мы живем. Или жили? Я как автор, сорок лет работающий на профессиональной сцене, именно по этой шкале определяю, совпадаю ли со зрительным залом. Там, где, я надеюсь, они не засмеются, они не смеются. Там, где, надеюсь, засмеются, хотя никакой шутки нет, они еще смеются. Значит, мы пока вместе. И Евгений Попов, очень любимый и уважаемый мною писатель, - он для меня в той же шкале. И Бродский, и все, кого я сегодня исполняю. Уже было высказано мнение, что пушкинская эпоха, державшая два века нашу жизнь, заканчивается Иосифом Бродским. Несмотря на совершенно иную лексику, иной синтаксис, их связи настолько неоспоримы, что даже занятно поставить их рядом. Но начну я с Пушкина. Хочу, чтобы все мы его послушали. Мы очень много будем связаны с празднованием пушкинского юбилея. Но ручаюсь вам, что самого Пушкина вам доведется слушать очень редко. Только – пушкиноведение, цитаты и мнения о Пушкине. С криком: «Мой Пушкин!» - поэта разорвут на части…

Евгений Попов

- Надо сказать, я очень культурно провожу сегодня вечер. Потому что замечательное слушаю чтение, и очень многое познал. Как будто походил в какие-то университеты. Что можно сказать после чтения Юрского? Я понимаю, что это немного не то, чему учат в школе или что идет в «классическом исполнении». Я помню, как Сергей Юрьевич рассказывал, что когда он читал пушкинского «Графа Нулина» солдатам, те при слове «параша» начинали кататься в истерике от хохота. Более того, Пушкин Юрского сильно расходится с тем, что всех нас ожидает в юбилейный год, когда начнется шабаш и ажиотаж. Я боюсь, что десятилетние дети в следующем году Пушкина просто возненавидят. Это будет абсолютный ужас, когда с утра до вечера будут говорить одно и то же. Я чтения стихов самим Пушкиным не слышал, но слышал Бродского, и хочу сказать, что его стихи выгоднее слушать в исполнении Юрского. Это не отменяет восторга от голоса Бродского, от его личности, но сами стихи становятся как бы доходчивее. Словно безопасным рентгеном высвечивается в них то, что не замечалось ранее, когда сама фигура Бродского обращала на себя внимание большее, чем текст. И эта сказка Гаршина, которую знаешь тысячу лет, и которая вдруг совершенно по-новому перед тобой открывается. Я страшно жалею, что здесь нет моего девятилетнего сына Васи. Потому что одно такое чтение «Лягушки-путешественницы» может перешибить для ребенка все многодневные просматривания Микки-Мауса и других мультфильмов, которые в малом объеме, может, и хороши, но таят яд, когда их бесконечно много. Так что я просто поздравляю всех с радостью присутствия на этом вечере.

Алексей Герман

- Я очень люблю этого артиста. Я помню Юрского еще по университетскому театру, помню, как блестящего студента, мы учились в одном институте, хотя у разных мастеров. Я даже работал с Юрским, когда мы еще в институте вместе делали спектакль по «Обыкновенному чуду», где он играл Короля. Конечно, он в основном сам этого Короля себе и придумал, но тем не менее и я к этому имел отношение. Мы некоторое время в товстоноговском театре вместе с ним проработали. Он был блестящим ведущим артистом, а я далеко не ведущим режиссером. Помню замечательно поставленный им спектакль «Мольер». Помню блестящие работы, например, в пьесе Штока, где он восхитительно по пластике, по движению играл Адама. Меня потрясало, как можно выверить до секунды реакцию аудитории. Сережа для меня – осколок разбитого сегодня вдребезги присутствия в моей жизни очень серьезных мастеров. Того же Паши Луспекаева, который, перед тем как выйти на сцену, мог биться головой о притолоку, чтобы причинить себе боль и найти утраченную эмоцию. Или вспоминается случай с Жаном Габеном на съемках, когда он спросил: «Мадам, на каком плане я играю?» - «На таком-то». – «Значит, мои ноги не видны в кадре? Тогда принесите таз с кипятком». И он вошел в кипяток босыми ногами, чтобы сыграть то, что ему было надо. Сережа сегодня обходится без этого за счет полной выверенности каждой реплики, полной превалированности ума над чувством. Я даже растерялся, когда увидел, как он замечательно все придумал.

Сергей Юрский

- Я очень рад, что «Общая газета» позаботилась о том, чтобы позвать сегодня сюда круг моих близких друзей. У меня их мало. И так получается по нынешнему времени, что мы очень редко с ними видимся. Тем более важно, что случилось сегодня.

Гостиная украшена замечательными, на мой взгляд, живописными произведениями Александра Боима. Здесь висит его ослепительная для меня новая картина, с которой я даже сделал себе фотографию. Мы с ним делали спектакль в Японии, где Алик и задумал эту картину: автопортрет спиной на фоне Токио.

Я счастлив, что самоотверженный трудолюбивый и очень любимый мною Юра Рост сделал здесь выставку своих фотографий, связанную с моими спектаклями и нашими с Наташей Теняковой совместными работами. Я хочу поблагодарить его.

Мы довольно регулярно перезваниваемся с Михаилом Абрамовичем Швейцером, но так получается, что довольно редко видимся. И сейчас, когда такой важный момент в его нынешней суровой и трудной жизни, он, вообще-то редко кого жалующий своим посещением, сейчас здесь, что для меня тоже очень важно. Поклон вам.

На днях мы играли с Наташей спектакль «Стулья» Ионеско, давнюю нашу работу. Неожиданный аншлаг был окрашен еще одним чудесным явлением: на спектакль пришел ленинградец Александр Моисеевич Володин. И для меня, и для всех, кто его знает, это было большой радостью. И не только радостью встречи, но и радостью сопоставления. Когда кончается век, всегда возникает вопрос, какой же из драматических поэтов определил драматургию этого века. Ту, что была настоящей – для публики, не став при этом ни расхожей, ни растиражированной. Для Франции таким был Ионеско, для нас – Александр Володин. Начиная с «Пяти вечеров», которые шли в Большом драматическом театре, начиная с тех маленьких пьес, которые играли мы с Наташей. В их числе была пьеса под названием «Приблизительно в сторону солнца». Десять дней назад я гастролировал в Вильнюсе, в заграничном уже государстве. И вот пришли люди, которые помнили, как мы играли этот спектакль в 1972 году в маленьком зальчике для актеров. Это та самая драматургия, которая остается на десятилетия. Я счастлив, что Александр Моисеевич сегодня здесь.

Александр Боим

- Наверное, не так много людей, которые с Юрским работают. Мы с ним постоянно работаем в течение едва ли уже не десяти лет подряд. Я делал с ним практически все его театральные работы. Я хотел бы сказать несколько слов о том, как работается с режиссерами, когда режиссеры твои друзья. Рано или поздно это всегда кончается скандалом. В крайнем случае, обострением отношений. Для меня это так было всегда. То же у меня произошло в Японии с Сережей. Но из любого положения он может выйти артистическим образом. Хотя там мы жили практически рядом, он написал мне письмо. Письмо состояло из евангельских текстов. Я прочитал и понял, что не прав. Еще раз понял, кто он такой. Ведь это непросто – совместная работа с ним, но одновременно духовное общение. Мы садились вдвоем, пили чай или какую-нибудь рисовую водку, и он читал. Это человек, который не может не работать. Вообще у него нет разрыва между человеческими отношениями и работой. Если он верит в человека, то верит ему во всем. Когда Сергей решил, что именно я должен делать его спектакль по Островскому в Театре имени Моссовета, то, так получилось, что я был сильно занят в Праге и не мог приехать в Москву. Мы поговорили по телефону, и он сказал: «Хорошо, я приеду к тебе», И приехал в Прагу, где мы с ним обо всем договорились. Другого такого отношения я просто не знаю, поскольку в театре считается, что всегда сначала режиссер, а только потом художник, и так оно на самом деле и есть. А тут режиссер все бросает и едет. Масса людей может играть роль хорошего человека, и в меру таланта это у них получается. А Сережа такой и есть в жизни.

Михаил Швейцер

- Что можно сказать про Сергея Юрьевича, кроме того, что это мой давний творческий собрат? Наши художественные, рабочие отношения каким-то образом сплелись с человеческими отношениями. Мы стали почти что родственниками – душевными родственниками. С Сережей как с артистом мы начинали очень давно. Роль, которую сыграл Юрский в фильме «Время, вперед!» - очень серьезная актерская работа и, я бы сказал, большой человеческий этап. То же было с «Золотым теленком», с «Маленькими трагедиями» Пушкина. Сергей Юрьевич не случайно имеет обыкновение вступать в контакт с очень хорошей литературой. Эти работы были как вехи. Но и когда мы не работали вместе, мы не прерывали наших связей – и человеческих, и художественных. Годы идут, а Юрский внутренне все крепнет, набирает новые обороты. И литературные ресурсы его, и писательские, и режиссерско-актерские все более и более пополняются. На вечере я увидел и очень знакомого Юрского, и в то же время удивился и порадовался его новому росту, его новой крепости. Сергей – человек очень определенных убеждений, и в этом мы с ним тоже близки. Эта художественная встреча была для меня большой радостью.

Александр Володин

- Юрский всегда был для меня человеком такого ума, что я, хотя и старше его, боялся к нему подойти. И когда он как-то сам пришел ко мне в дом, я слова не мог вымолвить, молчал, как дурак. Всю свою жизнь я прожил без Пушкина. Я знал в школе, что «у лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том», но уже тогда мне был близок Пастернак, и я так и прожил всю жизнь с ним, с Цветаевой, с Блоком, с Тарковским, а Пушкин так и остался «мой дядя самых честных правил…». Пушкин, мне казалось, полностью гармоничный человек, а я полностью негармоничный. Мне все время за себя стыдно, я совершаю поступки, за которые себя мучаю, а Пушкин – где-то там за облаками, прекрасный и дивный, а я несчастный и неполноценный, мы разные, ничего общего. И вдруг я услышал, как Юрский читает «Евгения Онегина», и ахнул. С такой иронией, так по-своему. И я подумал: «Неужели это было в «Евгении Онегине», а я не заметил?» Он открыл мне Пушкина, открыл Зощенко. Он читал смешные зощенковские рассказы, я бросился на того, стал вдруг читать «Сентиментальные повести», и они поразили меня. И все, что делал Юрский, потрясало и открывало передо мной огромный мир. И вот сейчас Сережа вернул мне гармонию, вернул к тому, что можно перестать мучить себя, терзать за то, что я виноват, за то, что глуп. Потому что если есть такие люди, как Сережа, то можно жить.

Григорий Явлинский

- Юрский замечательный, потому и вечер был замечательный. Очень хорошо, что такие вечера в Москве еще существуют. Не хотелось бы кого-нибудь обижать, но почти не осталось мест, куда люди приходят просто потому, что им туда хочется прийти, а не для того, чтобы где-то показаться, что-то засвидетельствовать. На вечере Юрского все были очень искренние, и всем это нравилось. Спасибо тем, кто такие вечера устраивает.