602. Рецензия на книгу А. Брусиловского (НГ, 2000, 30.03)

Игорь Шевелев

Брусиловский и коллекция

Мемуарный коллаж

Он собирал малых голландцев, раннего Зверева и впечатления для будущей книги

Анатолий Брусиловский. Время художников. - М.: Магазин искусства, 1999, 216 с.

Автор - русский художник, живущий ныне в Германии и лишь периодически наезжающий на родину в Россию, - принадлежит к так называемому "второму русскому авангарду". Речь идет о ставшем широко известным на Западе "неофициальном искусстве" СССР 60-х годов. Времени, товарищам по искусству, реалиям московской художественной жизни тех лет посвящены мемуары Анатолия Брусиловского. Свидетельство современника и участника событий даст материал исследователю новейшей художественной истории, но интересно и любому читателю.

Мастер резкого, броского коллажа, художник Брусиловский точно так же выстраивает и свою книгу из резко очерченных, своеобразных, почти шаржированных фигур, будь то живописец Анатолий Зверев, коллекционер Георгий Костаки, бард и художник Евгений Бачурин. Все это на густом и противоречивом фоне того времени - нищеты и собственных мастерских в центре Москвы, интересе КГБ и приемах в американском посольстве, официальной отверженности Союзом художников и известности на Западе.

Понятно, что самый точный портрет - автопортрет. Даже не зная художнических работ автора, никогда не бывав в его мастерской, ныне входящей в список элитных памятников Москвы под названием "Дома Брусиловского", не видев разнообразных его коллекций, можно кое о чем догадаться, читая книгу. Вот, например, о коллаже как творческом принципе: "Коллаж оперирует знаком вещи, использует вещь как метафору, а соединение вещей - как поэтический ход". Замените "вещь" на "лицо" - и принцип книги перед вами.

И в жизни тот же коллаж: причудливым образом в одном доме сошлись малые голландцы и ранний, самый лучший и неподдельный Анатолий Зверев конца 50-х. А еще сошлись богема и богатство. Нищий Зверев всегда встречал Брусиловского в людном месте с воплем: "Папа, дай трюльник!" и всегда получал желанные три рубля. И бедность - не порок, и богатство - не преступление. Просто - так было.

Неофициальная художественная жизнь Москвы 60-х годов оказывается интенсивно разнообразной. "Лианозовская школа" и экспрессионисты, сюрреалисты и концептуалисты, кинетисты и черт-те кто еще скрывали за ярлыками течений экзотически яркие на сером советском фоне фигуры, которые и описывает Брусиловский. Энциклопедические знатоки запрещенных учений, провинциальные изобретатели велосипедов, содержатели салонов с малоприметным выходом в кабинеты Лубянки, формалисты из журналов "Веселые картинки" и "Химия и жизнь". Была даже целая "школа Белютина", которую автор описывает как сущую секту, сплотившуюся вокруг непререкаемого "гуру".

Ушедшее навсегда время кажется чудесным. Представить хотя бы поездку в баснословно далекое Лианозово, поиски барака, где живут Кропивницкие, крохотную квартиру Оскара Рабина и наконец выставленные вам напоказ полотна художника. Их даже Эренбург приезжал смотреть! Понятно, что ты и будешь смотреть на это не как на нынешний арбатский ширпотреб.

Автор загодя готовился к миссии мемуариста, о чем говорят прекрасные фотографии его будущих героев, сделанные еще в 1972-1976 годах, - но отнюдь не к скромной доле биографа при знаменитостях. Немалая часть его книги, около четверти объема, посвящена воспоминаниям об отце, о детстве, о своей семье. Отец, одесский советский писатель, видится сегодня Брусиловскому человеком, бегущим от мерзостей своей железной эпохи. Впрочем, детали небедного быта, схваченные профессиональным зрением, ценнее любой предварительной идеи. А еще был мамин брат, московский поэт Семен Кирсанов, и окружающая его "тусовка" Крученыха и Лили Брик. Брусиловский и тут не забывает отметить красивые и редкие вещи - эта любовь, видимо, фамильная.

Впрочем, недаром Брусиловский - мастер коллажа. Из своих предков и современников он сделал в мемуарах профессиональную и достаточно полную "коллекцию". Письма Василия Ситникова, обстановка и разговоры в доме Стивенсов, схожесть Ильи Кабакова с еврейским цадиком, эстонский мат Юло Соостера - все ложится лыком в строку таких далеких теперь 60-х.