собеседники

ИГОРЬ ШЕВЕЛЕВ

Новый русский дизайн

 

Мой сегодняшний собеседник, Константин ПОБЕДИН, человек самых разнообразных и очевидных талантов. Художник, писатель, дизайнер, он участник многочисленных выставок у нас в стране и за рубежом. Его картины находятся в музеях и частных коллекциях по всему миру. К. Победин – главный художник таких непохожих, но сразу привлекающих внимание журналов как «Золотой век» и «Табурет». Последний, кстати, существует всего третий год, но уже хорошо известен читателям и созерцателям новых толстых глянцевых журналов. Талант рассказчика Константина Победина увидеть сложнее, чем картины или журналы. Хотя его книга малой прозы «Поэмы эпохи отмены рабства», вышедшая в питерском издании «Пушкинский фонд» пару лет назад, и получила восторженные отклики таких ценителей как букеровский лауреат Андрей Сергеев, родоначальника этого жанра у нас на родине. А блестящее устное творчество Победина-рассказчика журнал «Огонек» недавно сравнил с подобным же Ираклия Андроникова. Поэтому слово - Константину Победину, хотя и поневоле изложенное на бумаге. Наша тема: мир, который нас окружает и способ его художественного оформления.

 

Говоря о сегодняшнем оформлении нашей жизни, надо сделать экскурс в недавнее прошлое. По образованию я – художник-конструктор, дизайнер. Когда я учился, это была странная профессия. Учили нас на хороших западных образцах. Знаменитый НИИ технической эстетики имел филиалы во всех краях нашей необъятной родины. Но после защиты диплома по конструкции какого-нибудь чудо-электровоза на воздушной подушке или сложнейшей конфигурации проекта выставочного павильона выпускника распределяли на какой-нибудь оборонный завод, где в течение двух-трех лет он должен был писать объявления и ездить по разнарядке на овощные базы. Но это было нормально и для других профессий.

Мне повезло в том смысле, что я как-то сразу отвертелся от подобных занятий. Несколько лет занимался книжной графикой, постерами, а потом, поскольку Советский Союз был еще крепок и нерушим, а с ним вместе таковым был и Союз художников, я понял, что лучше заниматься изобразительным искусством.

Из моей дизайнерской же практики вспоминается, как после окончания института меня послали от комбината, где я был членом художественного совета, на приемку олимпийского объекта. Понятно, что приближался 1980 год. Ожидалось, что сразу после окончания московской Олимпиады толпы иностранцев хлынут отдыхать в Крым, так как теплее краев им на земле не найти. Поэтому на всем протяжении шоссе Москва – Симферополь спешно возводились интуристовские объекты. Как правило, это были двухэтажные халабуды из силикатного кирпича, похожие на колхозные детские садики. И вот меня привезли в один из таких объектов в городе Балаклея Харьковской области. Все уже было построено. Мне надо было подписать какие-то бумаги о соответствии эстетике.

Меня потряс номер люкс, который отделали с особым тщанием. Пол там покрывал изысканный линолеум ярчайшего цвета свежеразрезанной свеклы. Подобного ему я никогда в жизни больше не видел. Также там были ярко-зеленые стены с розочками, малиновые плюшевые покрывала на единственной, но двуспальной кровати, и плюс ко всему на стене висела картина «Явление Христа народу». Когда я спросил по поводу картины, почему именно она, они страшно обиделись, что их принимают за дураков и ответили: «Это же иностранцы, они все религиозные!»

Когда меня с предвкушением особого удовольствия завели в ванную комнату, оказалось, что там, помимо чрезвычайно дефицитной чешской голубой плитки, рядом стояло два унитаза. Я совершенно сомлел и спросил, для чего это? Они ответили, что так положено по плану. Я решил, что это для какого-нибудь собеседования. Все это напоминало то ли армию, то ли еще что-то. Вдруг мне закрадывается мысль, что, возможно, тут по спецификации должно стоять биде. Я им задал этот вопрос. Их это насторожило. Они принесли какие-то бумаги и стали мне их показывать. Собственно, я сам биде тогда не видел, но знал, что такая вещь есть. И, действительно, в спецификации, составленной на немецком языке, я обнаружил слово «биде» и картинку, чем их, с одной стороны, очень расстроил, а, с другой, обрадовал. Со страшным матом они отправили своих людей в Харьков выискивать эти биде, и те их привезли. Меня же за такую эстетическую бдительность и рассудительность в плане техники и западного дизайна чрезвычайно сильно накормили и напоили в местном ресторане, а в дорогу даже подарили, в качестве гонорара, ощипанного гуся. Это был мой первый гусь, как в рассказе Бабеля.

В том же ресторане при интуристовском центре меня поразил потолок, весь сделанный из формочек для изготовления пельменей. Были раньше в ходу такие алюминиевые тискалки для высекания пельменей из теста. Они были похожи на большую соту, состоящую внутри из маленьких сот. Так вот этими сотами они уложили 50 квадратных метров потолка, чем очень гордились. Это, действительно, была находка.

Я перешел в станковую живопись, в графику, и что-то подобное случилось в ту пору со многими архитекторами. Просто из-за того, что реальная архитектура отсутствовала. Но была наука дизайна. Сегодня все перевернулось. Многие люди вернулись в дизайн, решая огромное количество частных задач, зато упомянутый выше ВНИИТЭ фактически прекратил существование вместе со всеми своими филиалами. Трагикомично, что накануне полного краха многие люди получили из рук Ельцина Государственную премию за создание целой серии очень хороших книг по теории дизайна. Эти книги вышли крошечными тиражами, до сих пор не раскупленными, и я знаю, например, что одна из авторов, лауреат Госпремии Галина Курьерова, занимается сейчас распространением газеты «Из рук в руки», чтобы заработать на жизнь. Теория дизайна стала как бы никому не нужной, притом, что разнообразная практика расцвела пышным цветом.

Дизайн напрямую связан с ментальностью и запросами общества и, как таковой, причудливо соединяет прошлое с будущим. Первое, что бросается в глаза это совершенно дикое коттеджное строительство. Я знаю, что, например, при Брежневе было очень сложно сделать в здании простое арочное окно. Нужно было огромное число специальных разрешений. Потом нельзя было найти специалистов каменщиков. Как только это разрешили, арок вокруг Москвы стало больше, чем самих окон. Арка сегодня превратилась в параноидальный мотив.

Одна моя знакомая немка, художник и архитектор, с которой мы делали совместную выставку, ужаснулась, попав однажды в московский пригород на одну из бесчисленных наших коттеджных «полян сказок». Сперва она подумала, что это некий развлекательный Диснейленд. Когда же она поняла, что это так вкладывают свои деньги простые люди, она их пожалела. Своим прозаическим немецким умом она сообразила, что потом они никому не смогут это продать. Это омертвленные деньги. Некая экстатическая вспышка сегодняшнего вкуса, которую через несколько лет никуда не денешь.

Побывав потом в Германии в программе той же выставки, я понял, что она абсолютно права. Немецкие дома могут быть большими и малыми, добротными в разной степени, но, по сути, они нейтральны. Они рассчитаны на то, что человек всегда может продать этот дом, чтобы купить другой. Ведь покупая электробритву или телевизор, нормальный человек не хочет, чтобы те мигали лампочками, или были какой-то дикой формы. Так и тут.

Однажды у меня возникла проблема подсказать некой состоятельной барышне, какой загородный дом она могла бы купить. Куда бы мы ни приезжали, первой ее реакцией при входе в дом было: «Ой, как здесь хорошо, просторно! Но какой ужасный вид из окна!» Уродливые дома стоят впритык друг к другу, и все вокруг опоганено их фасадиками. Когда мы так объездили кучу объектов, я не выдержал и сказал: «Оля, но ведь для тех, кто будет жить напротив, ты тоже станешь элементом ужасного вида». Она растерялась и спросила: «Что же мне делать?» Я предложил ей или купить старую дачу на Николиной горе или вообще уехать в другое место.

Все это в достаточной мере описывает проблему целиком. Мы давно привыкли к термину «богатенький Буратино», который для определенного класса людей является именем нарицательным. Но никто не замечает, что стиль современных московских построек это те же бумажные колпачки на голове Буратино. Что бы ни делалось в Москве, оно по тупому шаблону венчается шатерчиком. То ли это нос горделивого Буратино, задранный к небесам, то ли его колпачок, но что с этим делать, непонятно.

При этом ясно, что любой архитектор или дизайнер решает задачу таким образом, чтобы она была принята заказчиком. По Сеньке и шапка, и кто тут Сенька, а кто шапка, уже неважно. В этом смысле, бесконечное нытье про Церетели, который «пришел и все опошлил» – некорректно. Какая жизнь, такая и стилистика. В конце концов, Церетели это просто художник, которого Лужков подрядил оформить город в стиле своего дембельского альбома.

Более того, Церетели как человек, который в состоянии взять объект и довести его до ума, куда ближе к нынешнему западному типу дизайнера, чем наши «настоящие архитекторы и художники». Я опять хочу вернуться к известному мне опыту Германии. Муж все той же Ульрики, о которой я говорил, преподает на архитектурном факультете Штутгартского университета. Он рассказывал, как у них поставлено образование. На 4-м курсе все студенты получают курсовое задание: организовать городской фестиваль. Они создают комитет, избирают руководство, решают, какой именно фестиваль будут проводить. После чего ищут реальных спонсоров в городе. На эти деньги приглашают музыкантов, актеров, фольклорные группы. Арендуют помещение или городское пространство, договариваются с транспортными фирмами, привозят стулья, киоски, торгующие прохладительными напитками и т.п. Они вступают с ними со всеми в реальные коммерческие отношения. Конечно, это небольшой фестиваль, но он реально происходит, и если они в результате оказываются не в убытке, считается, что они справились с заданием, и получают положительную оценку. Повторю, это готовят архитекторов, которые на Западе не могут не быть и менеджерами. Потому что он существует в среде, где есть множество всевозможных специалистов и смежников. Гипс – это люди, дерево – люди, рабочие – это биржа труда. Причем, жители города должны иметь преимущественное право работы у него на объекте. И так исстари ведется, со средневековых цехов. Практика, когда можно за три копейки нанять хохлов, и они будут что-то полуподпольно делать в Москве, в Германии считается антисоциальной. Значит, ты у ближнего воруешь кусок хлеба. Тебе могут привезти поляков или украинцев, но – легально, и ты этим дашь заработать человеку, который их привезет. То есть дизайн и архитектура на Западе сегодня это, во многом, предпринимательство, хотя там прекрасно учат и всему остальному.

У нас же дизайнеры считают себя больше художниками, что, с одной стороны, приподнимает их над тривиальным пониманием природных вещей, но, с другой, сбивает с толку в социальном смысле. И те из них, кто сейчас более или менее устраивается с частной практикой, сами ищут в себе силы на предпринимательство.

Понятно, что в повседневном быте мы пользуемся и еще, наверное, долго будем пользоваться вещами или впрямую ввезенными с Запада, или произведенными здесь по их образцу. Причина понятна: в советское время вещественный мир у нас не разрабатывался. Казалось диким, что стульев может быть 500 разновидностей. Зачем, когда можно обойтись шестью, а еще лучше – одной, как у товарища Сталина. Мне самому, когда я впервые попал на Запад, это виделось совершенно нелепым. Ну, зачем две тысячи разновидностей настольных ламп? Потом я понял, что это так надо, да и в России Х1Х века было очень много разных вещей – привозных и домодельных. Люди таким образом работают, думают, развиваются. Разнообразие позволяет двигаться вперед всему процессу жизни.

Конечно, есть и другие примеры. Есть традиционные общества. Скажем, богатые и бедные японские дома внешне очень похожи. Они не разнятся размерами. Богатый японец не станет жить в тысячеметровом доме. Он ему не нужен ментально, ему уютно и хорошо в маленьком. Или в Монголии, где все юрты одинаковы по размеру, и мебель в ней всегда стоит в одинаковом порядке. Правда, у одного комод будет дешевым и плохоньким, а у другого – с серебряными ручками и покрашен черным лаком. И у одного ожерелье на жене черт знает из чего, а у другого – из серебряных рублей царской чеканки. То есть в формах бытия сохраняется традиционно удобный им навык жизни. Европейское буйство форм и стремление к их обновлению абсолютно не котируется. Или, как в Японии, все внешнее обновляется чрезвычайно быстро, а костяк жизни остается тем же и, кажется, что все проходит мимо него. Может, для русского человека истина лежит где-то посередине?

Сегодня же дизайн квартиры для обеспеченного россиянина это, прежде всего, демонстрация его социального статуса. В том числе и самому себе. Интерьер превращается в некую сцену. Недаром дизайнеры квартир и интерьеров зачастую одновременно оформляют и дискотеки, и клубы, и рестораны, работая в стиле близком к сценографии. Многие находят себя и в постановках шоу.

При огромном количестве мебельных магазинов в Москве человеку навязывают обстановку, как бы соответствующую его деньгам и статусу. Если вы хорошо наторговали мазутом, то вам выкатят стильную кухню Стелз за 100 тысяч долларов и скажут, что другого в вашем положении не положено. Ситуация в нынешнем квартирном дизайне, как и в случае с коттеджными «полянами сказок», выглядит несколько натужной. По опыту работы в журнале, беря интервью у разных людей, я знаю, что большинство из них, покупая авангардные хай-теки и делая евроремонты, считают красивой – антикварную мебель. Тепло и достоинство дома ассоциируется с мебелью под старину. С болью в сердце вспоминается бабушкина швейная машинка, комод или горка с чайником.

Подобная раздвоенность легко объяснима. Богатые люди, как правило, корпоративны. Она завязаны на мнениях окружающих их партнеров. Им заранее навязывается определенная стилистика. Причем, понятно, что дизайнеры делают это небескорыстно, будучи связаны с поставщиками.

Очевидно, что крайность в арт-дизайне тут же влечет за собой прямо противоположную: направление бедного дизайна, особенно любимого в Питере. Как тут не вспомнить старые времена и рубрику в «Науке и жизнь» – «маленькие хитрости». О том, как из поломанной зубной щетки сделать деталь для велосипеда. Весь этот сумасбродный нищенский дизайн особенно ценился и изучался в Японии. Поскольку их быт традиционен, отлажен веками и не позволяет делать скачков, японцы очень любят собирать и утилизовать чужие мысли. Они же были инициаторами всяких конкурсов «бумажной архитектуры», на которых наши молодые архитекторы наполучали массу премий за, казалось бы, совершенно невыполнимые в натуре шизофренические проекты. Но рациональные зерна хранятся именно в шизофренических идеях.

Как-то, находясь в Швейцарии в компании очень отвязных художников, я был подвигнут ими на шутки относительно тупой немецкой рациональности, направленной на реализацию всего, что может принести хоть какую-то микроскопическую выгоду. Чтобы поддержать разговор, я тут же, походя, придумал устройство с очень хорошим названием, одинаково значимым и по-русски, и по-немецки, и по-английски. Это такой гибрид зубной щетки с губной гармошкой под названием – мелодент. Чтобы человек, чистя зубы и выдувая мелодию, одновременно развивался физически и духовно.

Вдруг мои собеседники замолчали. В них мгновенно проснулась та самая немецкость, которую, казалось бы, свел к нулю их артистизм. Жутко серьезно они сказали: «Давай мы тебе поможем запатентовать эту штуку. Это страшно прогрессивная идея». Я решил, что они продолжают стебаться в том же духе, но оказалось, что нет. Когда они увидели, что я совершенно не собираюсь этим заниматься, они помрачнели, и говорят: «Вы, русские, все такие. Вам лишь бы глобальные вопросы решать о мироздании, о полетах в космос, а ведь нормальная жизнь начинается с устройства мелочей».

Понятно, что губная гармошка с зубной щеткой - запредельная ерунда. Но именно технологичность во всем сделала жизнь человека на Западе вполне приемлемой. Что касается «мелодента», швейцарцы стали приводить в пример случай с Зингером, который запатентовал как раз не свою знаменитую машинку, поскольку знал, что ее механику еще тысячи раз изменят, а всего лишь ушко для нитки на колющем конце иглы, поскольку на этом принципе все и построено. И на нем были заработаны миллиарды долларов.

Мои собеседники говорили вот о чем: если ты что-то придумал, сделай это. Пусть сначала не заплатят, зато потом, может, пригодится. Но навык пренебрежения к авторскому праву в нашей стране и навык неверия, что твои авторские права будут соблюдаться, приводят к тому, что наши дизайнеры и думать ничего не хотят в этом направлении, а просто имитируют западные образцы, а если и изобретают что-то, то это остается никому не ведомым.

Сейчас в Москве проходит выставка обычного японского плаката, который вешается на железнодорожных станциях, на станциях метро, в супермаркетах. Его эстетический уровень поражает воображение. Видимо, потребитель его таков, что иначе как бы и нельзя делать. С другой стороны, в качестве японского дизайна можно привести пример удивительного производства романов по заказу железнодорожных компаний. Там существуют целые компьютерные фирмы, изготавливающие романы с продолжением. Такие мыльные оперы для чтения в электричках, поскольку японцам приходится очень много времени проводить в поездках. Человек подходит к ящику, вроде тех, где продаются сигареты или банки с кока-колой, кидает деньги, дергает за ручку, ему вылетает роман. Этих романов – море. Я знаю авторов, написавших по нескольку сотен романов в тысячу страниц, причем, эти люди далеко не преклонного возраста. Это чисто компьютерная работа. В программах учтены основные человеческие грехи и добродетели, стандартные драматические коллизии, введены подразделы их различных комбинаций. Фактически это жевательная резинка для ума. Человек приезжает на нужную ему станцию, как раз дочитав положенную порцию. Бросает книгу в другой ящик, ему выкидывают деньги за нее. Тут же можно получить следующую часть романа. На самом деле это тоже дизайн будущего. Как когда-то живопись была частично заменена фотографией, фотография – кино, кино – телевидением и видео, те – компьютером, так и литература превращается в нечто еще более сублимированное.

Наряду с этим, в той же Японии существуют штуки, от которых у русского человека просто чешется затылок. Известно, что в электричке спать неудобно. Особенно, если ты сомлел, стоя. Так вот в Японии запатентована вещь как раз на такой случай. Это мягкий шлем, который человек надевает себе на голову. Шлем, у которого есть рулетка, как у потолочных люстр, для регулирования высоты, и к макушке которого приделана присоска. Человек пришлепывается ею к ровной поверхности, например, к оконному стеклу, чтобы голова не тряслась и спокойно спит, сидя. Или – к потолку, чтобы спать стоя, без подушки. Зрелище такого человека вызвало бы в нашем транспорте бурю восторга, там же это обыденность жестких условий существования.

На нас за последние несколько лет обрушился предметный мир, который в остальном мире возникал в течение столетия. Не посторонившись, мы подставили под его уничтожающий удар всю свою духовность. Как реагировать на эту интервенцию? Вероятно, так, как женщины, которые смотрят мыльные оперы или читают глянцевые журналы. Я уже неоднократно был утешен читательницами нашего журнала, благодарными за то, что мы так красиво и хорошо его делаем. Листая обзор каких-нибудь 150 кухонь, или двухсот моделей занавесок, или сотни диванов, они испытывают примерно такое же чувство, как при чтении любовного романа. Ты знаешь, что с тобой такого никогда не будет, но тебе приятно смотреть и сопереживать…

А закончил бы я следующей историей о человеке, который всю жизнь меня восхищал, хотя знал я его лично в течение какой-нибудь недели. Это было в Харькове. Все люди в городе, которые знали, кто такая, скажем, Надежда Яковлевна Мандельштам, встречались и общались друг с другом. И среди прочих, был там этот совершенно обалдевший от научных трудов инженер-физик. Настоящий дизайн, как я теперь понимаю, это то, что придумываешь, когда все осточертевает. Тот человек придумал прибор под названием дуромер. Измеритель дурости. Он гениально прост, и использовать его можно в городах и селах, в горах и на стойбищах.

Смысл этой штуки в том, что во внутренний карман пиджака кладется катушка с белой ниткой. Потом нитка выводится иголкой наружу и вывешивается спереди на пиджак. В Америке, например, не принято стряхивать с тебя нитку. В России же нет человека, который бы тебя таким образом не облагодетельствовал. И вот этот человек вывешивал на себя белую нитку и шел в НИИ разговаривать с коллегами. И каждый начинал тянуть с него эту нитку. Некоторые натягивали свой индекс дурости аж до двух метров. Карьера этого человека в институте закончилась как раз на том, что его руководитель отмотал этой нитки себе на локоть метра три. А тот ему еще потом объяснил принцип действия прибора.

Мораль сей басни в том, что люди сегодня живут в состоянии животного страха и полной зависимости от окружающего, в связи с чем отказались от всяческой душевной активности и разумения. Нормальный человек знает, что «Мерседес» лучше, чем «Волга», а Канары лучше, чем Крым. И этим все сказано. Здесь можно разбойничать, а там надо отдыхать и даже прятать жен и детей. Вот и весь новый русский дизайн. Ничего иного.

                                                          

                                                             Записал Игорь Шевелев.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи