время собеседника

В МЕРТВЫЙ СЕЗОН

Савва Кулиш закончил 12-серийный фильм о трагедии ХХ века

Савва КУЛИШ (родился в 1936) известный кинорежиссер, классик советского кино. Достаточно назвать его незабываемый «Мертвый сезон», отличный, кроме всего, еще и тем, что оказал решающее значение на выбор нынешним президентом России его первой профессии. Но была работа в качестве помощника Михаила Ромма над фильмом «Обыкновенный фашизм». Была документальная картина «Последние письма», получившая в середине 60-х множество призов на международных кинофестивалях. Были «Сказки старого Арбата» и «Взлет» о Циолковском. Был «Комитет 19-ти» и первый советский фильм о наркоманах «Трагедия в стиле рок». В последние годы Савва Яковлевич, создав объединение НЭЦКИ (Независимый Экспериментальный Центр Культуры и Информации), больше выступал в качестве продюсера и художественного руководителя, в частности, ста серий фильмов о Москве. Сейчас он закончил 12-серийную документальный фильм «Прости, прощай ХХ век», посвященный трагедиям тоталитарных режимов прошедшей эпохи. Вернее, не прошедшей. Тлеющей в нас. Темы фашизма, геноцида, вождя и толпы, человеконенавистничества актуальны, как всегда.

Дитя войны и перестройки

-Савва Яковлевич, вы не боитесь, что люди поморщатся: «опять фашизм, опять Холокост, опять тоталитаризм. Надоело…» Почему вы обратились к этой теме да еще на протяжении 12-ти серий?

-Три моих картины были связаны с историей фашизма. Когда я увидел на улицах наших городов молодых людей в нацистской форме, с фашистскими приветствиями, все во мне перевернулось. Извините, я дитя войны. Все, что угодно, но это я органически не могу перенести. Кроме того, я прошел у Ромма школу в фильме «Обыкновенный фашизм» и знаю, откуда все берется, и к чему приводит.

-А где вы были во время войны?

-В Одессе. Я из кинематографической семьи. Папа до войны был одним из самых знаменитых операторов в Одессе, мама - монтажер. Одесса была уже окружена, а папа все снимал там первый советский фильм военного времени – «Морской ястреб». В нем снимались Максимова, Иван Переверзев, Андрей Андреевич Файт, игравший главного злодея-немца, капитана подводной лодки, топившей суда. Оттуда, кстати, песни «Отходит от берега ястреб морской, и девушка машет рукой» и «Чайка смело полетела». Они снимали в осажденном городе и доснимались до того, что мы уже абсолютно случайно ушли из Одессы. Неожиданно в порт вернулся колесный пароход «Пестель» и забрал нас. А огромный «Ленин», на котором отправили пять тысяч детей и должны были отправить меня, погиб. Его торпедировали, он попал на мину, и в пять минут затонул вместе со всеми. Погиб мой приятель по квартире. Этот эпизод есть в первой серии той картины, о которой я говорю.

-А как вы попали к Ромму на «Обыкновенный фашизм»?

-Это долгая история. Я закончил операторский факультет ВГИКа, а это был период, когда я из операторов переходил в режиссуру, пошел учиться в Щукинское училище на режиссерский факультет. Я поступал во ВГИК на режиссерский вместе с Шукшиным и Тарковским, на тот же курс. Ромм ко мне на собеседовании отнесся очень неплохо, но после второго собеседования встретил меня в коридоре и сказал: «Савва, вы знаете, армия относится к вам с большим интересом. Приходили из военкомата по вашу душу. Обещали забрать на флот на шесть лет. Я вам советую: поступайте на операторский: у вас очень хорошие фотографии». Операторов и в армию обязаны были брать по профессии.

-А почему к вам была такая военно-морская любовь?

-У меня еще в школе было столкновение в военкомате, когда я стоял голый перед комиссией, и мне предложили идти в Военно-морскую академию. Основание простое, - приличный рост, и муж моей родной тетки был вице-адмиралом. Что должно было сильно меня привязать к флоту. Но к 10-му классу я совершенно точно решил, что буду поступать во ВГИК на режиссерский.

-По стопам родителей?

-Отец был категорически против. После войны наступило время «малокартинья», снимали пять фильмов в год. Он говорил, что никакой перспективы нет. Но он поехал снимать картину «Советский Дальний Восток», а я стал поступать во ВГИК.

-Но не на курс Ромма?

-Нет, я поступил на операторский факультет. Но Михаил Ильич разрешил мне ходить на его лекции, и я дружил с тем курсом. Проводил очень много времени и с Андреем Тарковским, и с Васей Шукшиным. Но главным там был совершенно гениальный детдомовский мальчик Володя Китайский. Он писал прекрасные стихи, рисовал, все находились под его влиянием. Все зарождавшееся новое кино было освещено именем Володи. Андрей Тарковский вышел из-под его влияния только на «Солярисе». Володя погиб в 25 лет. Сначала он должен был снимать «Летние каникулы», потом «Причал» по сценарию Гены Шпаликова, но это все переносили. Он покончил с собой. С моей точки зрения, он был гений. Так бывает в истории кино, когда что-то не происходит. Если бы картина Абрама Роома «Строгий юноша» вышла в 35-м году, а не была положена на полку, то все направление, сделанное Антониони, - съемки длинными кусками, монтаж внутри кадра, - появилось бы на четверть века раньше. А так был пропуск, а потом в другом месте это придумывают снова. Так и Володя Китайский оказал огромное влияние на мое поколение в кино. Я был оператором на его дипломе «Из пепла» по пьесе Ремарка «Последняя остановка». Это была первая попытка создать объективную картину того, что происходило при Гитлере. Шел 58-й год. Операторов спросили, разделяют ли они точку зрения режиссеров. Мы ответили: конечно. Нам поставили четыре. Был скандал. Но именно он помог мне попасть и на «Мосфильм», и продолжило опеку Ромма. Благодаря этой картине и Урусевский с Калатозовым стали как-то благоволить мне. И Иван Пырьев потом заступался, стуча палкой и крича: «В искусстве очереди не бывает». На «Мосфильме» было «малокартинье», трудно было получить работу, а я стал снимать как оператор раньше великих Вадима Юсова и Германа Лаврова.

-Но из операторов вы ушли в режиссуру?

-Да, Ромм пригласил меня режиссером-стажером на «Обыкновенный фашизм. Это была величайшая школа. Мы посмотрели два миллиона метров немецкой хроники. Тогда это было открытием другого мира. Мы смотрели документы обвинения со стороны Советского Союза на Нюрнбергском процессе. Фильм, который идет час двадцать. Был специальный приказ Сталина снимать злодеяния, совершенные на территории СССР. 150 операторов, работавших на войне, снимали, входя с войсками в освобожденные города и села. Смотреть это было невозможно. Временами мы просто сидели, опустив глаза. Думаю, первые седые волосы появились у меня именно тогда.

-Если вспомнить, сколько выдающихся режиссеров были учениками Ромма, он был и великим педагогом?

-В группе была потрясающая атмосфера. Мы предлагали Михаилу Ильичу решения. Я, кроме прочего, отвечал за фотографии. На «Мосфильме» был огромный фотоархив. В том числе много вывезенных из Германии фотографий Гитлера, на которых стоял немецкий штамп: «Не для публикации». Не тот ракурс, или не так посмотрел, или скособочился. Рвать боялись, но печатать запретили. Я приставал к Михаилу Ильичу, что с этим надо что-то делать. И вот однажды он придумал ход, который стал основой главы «Автор о самом себе». Потом Ромм дал мне 5 тысяч метров пленки, и я начал впервые в стране съемки скрытой камерой. Снимали студентов во время экзаменов, влюбленных, - людей в состоянии некоего волнения. Суть в том, что ты должен предвосхищать дальнейшее поведение человека. Я снял совершенно уникальную сцену. Молодой был, не сохранил. Как парень у памятника Маяковскому расставался с девушкой. Как он ее ждал, как она пришла. Он дал ей букетик фиалок. Она потянулась к нему, поцеловала. Он ее поцеловал. Потом он сказал, что они должны расстаться. Она заплакала и ушла. И то, как он смотрел ей вслед. Мы еще успели перекинуть с нее на него. Все это продолжалось в течение минуты.

-Эти документальные вкрапления в фильм вам потом пригодились?

-Но сначала был еще один документальный фильм. Работая над «Обыкновенным фашизмом», мы с моим другом Стойчевым натолкнулись на письма гитлеровцев из осажденного Сталинграда. История такая. На второй или третий день после капитуляции Германии в нашу комендатуру пришел человек, отдал эти 32 письма, сказал: «Возьмите, это история» – и исчез. Последний немецкий самолет, вылетевший из осажденного Сталинграда, не вывез ни одного генерала и ни одного раненого, только мешки с последними письмами солдат и офицеров. На основании этих писем Геббельс хотел снять фильм, который оправдал бы поражение немцев на Волге. В Германии письма вынули из конвертов, уничтожили адреса и провели статистику содержания. За письмо со Сталинградского фронта, переданное из рук в руки, в это время давали пять лет лагерей. И вот выяснилось, что половина писем – равнодушные. Около трети негативно настроенных к третьему рейху. Четыре процента против активно. И только 2,1 проц – за. Когда Геббельсу дали прочитать, он на корректуре книги написал: «похоронить навсегда». Чтобы следов не осталось. Но, видно, кто-то из цензоров часть писем выкрал. Мы выбрали семь писем и на их основе сделали короткометражку «Последние письма», которая за год получила девять премий на международных фестивалях.

Не надо слушать учителей

-В то время вам около 30 лет. Вы пришли к первой самостоятельной картине, которой стал «Мертвый сезон». Право на картину получить нелегко. Велика очередь желающих, конкуренция. В чем была механика успеха – не творческого, а пока еще организационного?

-Не знаю, механика ли это, но доносы, скандалы, запреты были постоянно. О скандале на дипломе я сказал. Когда я снимал для фильма Ромма скрытой камерой, некий «доброжелатель» сообщил ему, что я загубил пленку сплошным браком. Он прилетел из Освенцима, где снимал с Германом Лавровым, и вызвал меня на просмотр моего материала. Ему очень понравилось, и это укрепило мое положение в группе. На съемках «Последних писем» поступил донос, что мы незаконно заказываем в архиве материалы, растрачивая государственные деньги. Дирекция студии заинтересовалась нашей работой. Разрешение было, а там как раз не хватало одного фильма для плана. Сделали фильм. Дирекция пришла в ярость, они думали, что будет пропагандистский плакат. Но картина понравилась министру кино. Пойдет она или нет, решали рабочие завода «Красный пролетарий». Она пошла. Но две сотни фильмов лежали на полке. Те, что выходили, кромсались. Цензоры решали судьбу каждой строчки сценария, каждого кадра. Сейчас это уже забылось.

-«Мертвый сезон» был избавлен от всех этих перипетий?

-Там была своя эпопея. Был сценарий «Путь к рыжему пирогу», закрытый за несостоятельность. Когда мне его предложили, я поставил условием его переписать. Остались две фразы, из-за которых я взял сценарий. Когда героя арестовывают, инспектор спрашивает: «Что я могу для вас сделать?» Оказалось, что это документальная фраза. И вторая: «Ганди сказал однажды, что каждый интеллигентный человек должен провести некоторое время в тюрьме». Всё. Они приняли это условие. Тогда я сказал, что хочу прочитать книгу, которую написал прототип героя фильма. Она была издана в Англии. То есть тем можно было читать, а нам – нет. Два месяца шли переговоры, наконец, мне ее дали. Все там было, конечно, очередной легендой. Но был характер человека, его взаимоотношения с людьми, это было поразительно. Потом мне стали давать всякие переводные книги про разведку. Мы с Сашей Шлепяновым предлагали сюжетные схемы, передавали их некоему человеку, которого никогда не видели, и он отвечал нам типа: «холодно», «горячо», «тепло», «еще теплее». Наконец дал вердикт, что, в принципе, годится. Мы изобрели историю, которой на самом деле не было, но которая опиралась на всякие реальные вещи.

-Сегодня, спустя эпоху, вам не стыдно, что вы сделали идеологический фильм, который даже повлиял на выбор юного тогда президента?

-В те годы меня за границей спрашивали, не стыдно ли мне делать картину, воспевающую советскую разведку? Я отвечал, что не стыдно. Мой герой разыскивает немецкого военного преступника, осужденного Нюрнбергским трибуналом. Тем же занималась английская, американская, израильская разведки. На самом деле я вывел картину из плоскости чистого детектива. Если честно, я детективы не люблю. У меня другая история. Из рецензий на фильм были смешные. Западные немцы писали: «Шапки долой перед методами советского агитпропа. Господин режиссер хочет доказать, что с советскими шпионами можно не только завтракать, но и обедать и ужинать».

-Как напророчили…

-Замечательную рецензию написал Михаил Ильич Ромм. Она была о том, что молодым не надо слушать своих учителей. Он возражал против Баниониса. Говорил, что нельзя брать на такую роль человека без юмора. А худсовет Ленфильма был категорически против. Худруком студии был Козинцев, который не поленился позвонить мне, мальчишке, и сказать, что мало того, что вы взяли чудовищный сценарий, - нового варианта он не читал, - так еще берете совершенно бездарного актера. Он видел Баниониса в каком-то сериале, и тот ему не понравился. Он не видел его ни в театре, ни в фильмах Жалакявичюса «Никто не хотел умирать» и «Хроника одного дня». Худсовет решил, что смотрят первый отснятый материал. Если понравится, - оставляют. Если нет, то убирают и актера, и меня.

-И какой был первый отснятый материал?

-Финал картины. Я начал с обмена. Надо сказать, что и группе материал не нравился. Меня поддержал только Василий Васильевич Горюнов, великий монтажер, который еще с Эйзенштейном на «Иване Грозном» работал. После окончания картины меня тоже хотели выгнать, потому что ждали «Подвига разведчика» номер два, а получили совсем другую картину. При приемке я поругался в ленинградском обкоме с Василием Сергеевичем Толстиковым, который настоял на том, чтобы из картины вырезали два куска с Кеннеди и всю любовную линию с барменшей, прекрасно сыгранную Светланой Коркошко. Ромм говорил, что это первая любовная сцена в кино за десять лет. Все вырезали и смыли. Когда мы пытались потом вернуть эту сцену, оказалось, что она уничтожена.

-Все же «Мертвый сезон» вышел…

-Да, и за первые десять месяцев его посмотрели сто миллионов человек. Кстати, тогда французы написали рецензию, поразившую меня. Она писали, что картина не о шпионах. Это – классический случай отчуждения человека, который живет в стране по законам этой страны, а на самом деле внутренне живет в совершенно иной стране и совершенно иной духовной жизнью. Это абсолютное раздвоение личности. Никому не известный русский режиссер снял картину экзистенциального отчуждения.

-Ну да, наступали 70-е годы, время внутренней эмиграции.

-В фильме было соединение игрового и документального кино. Я вставил куски из нацистской картины «Воля к жизни», которую запретил сам Геббельс. Там, где мальчик ест траву. Нацисты готовили операцию по эвтаназии сумасшедших. Идеологически подготавливали народ. Картину показывали только на закрытых собраниях эсэсовцев, вермахта и, что поразительно, детям из гитлерюгенда. Домохозяйки посмотреть это не могли. В «Мертвом сезоне» речь о проблеме совести. На вопрос, заданный Оппенгеймеру: что для вас выше, лояльность перед страной или перед человечеством? – ответил потом Сахаров. Конечно, перед человечеством. Профессор Рейли, которого убивают в фильме, говорит об этом. Картина была на самом деле не простая.

-После «Мертвого сезона» вы вошли в систему советского кино, столкнувшись со всеми прелестями 70-80-х годов?

-Начиная с «Комитета 19-ти», на приемке которого боролись три ведомства – Академия наук, МИД и КГБ, - все мои фильмы вызывали массу цензурных поправок. Вырезали куски из невиннейших «Сказок старого Арбата». На фильме о Циолковском главный редактор Даль Константинович Орлов говорил: а почему он в сценарии через каждые пять страниц крестится, почему Пасха? Да потому что Циолковский преподавал в религиозном училище и три года не мог получить справку об исповеди, ибо, как честный человек, не мог скрывать свои взгляды. Тогда спас Сергей Федорович Бондарчук, которого заставляли контролировать меня в монтажной. Он пришел один раз и попросил лично для него сделать поменьше проход «черной сотни». И предложил прочесть текст от автора. Но когда я сделал в 89-м «Трагедию в стиле рок», первый наш фильм о наркоманах, он не выдержал и сказал: «Савва, у тебя картина еще хуже, чем у Пазолини». Я захохотал: «Ну, если как у Пазолини, ладно». А была жуткая история. Горбачев уехал, появилось письмо Нины Андреевой, готовился переворот, были разосланы тассовки с постановлением ЦК КПСС, как в 46-м году по Ахматовой и Зощенко. Мне отводилась роль фильма «Большая жизнь» – я пытаюсь поссорить молодежь со старшим поколением.

-Сейчас можно шутить, что это была бы настоящая слава!

-Тогда все воспринималось иначе. Но Горбачев приехал, разогнал заговорщиков, увидел тассовку и попросил мою картину, которую смотрел с Раисой Максимовной и советниками. Фильм ему понравился, они час обсуждали его, и он просил поблагодарить директора студии и автора. Все перевернулось.

Хлеб, пущенный вниз по реке

-Вернемся к новой 12-серийной работе «Прости, прощай ХХ век».

-Работа, скажу честно, была мучительной. Полтора года архивов. Я встал в кадр, придумав форму разговора с молодыми людьми, которым я показываю хронику. Это снималось скрытой камерой в мастерской моего друга, скульптора Юрия Орехова. Я приглашал экспертов. В фильме есть свидетели, бывшие в концлагерях и в гетто. Я снимал нацистскую демонстрацию в Берлине, снимал фашистские демонстрации в Москве. Снимал в Австрии, в Америке, в Израиле.

-То есть работали не только в архивах?

-В Лос-Анджелесе я снимал в Музее толерантности. У нас нет ничего подобного. Идет игра в куклы. Испанская кукла говорит: я не люблю китайцев, негров и евреев. Появляется черная кукла, которая говорит, что не любит белых. Появляется англосаксонская кукла, которая говорит, что больше всех ненавидит испанцев и негров. Потом появляется кукла-полицейский, которая говорит, что ненавидит всех. Музей толерантности обязаны посетить слушатели всех полицейских школ и академий Америки. Здесь рассказывается о Холокосте и о расовых проблемах Америки. Есть специальные игры, в которые дети играют в кафе, набирая очки согласно оценке ситуации.

Есть грандиозный государственный музей Холокоста в центре Вашингтона. Я спросил директора: «Наверное, к вам ходят одни евреи?» Он ответил, что евреев не более 15 проц. Остальные – люди других национальностей. Я не говорю о том, что его посещают все школьники. Что уроки Холокоста есть в школах Англии, Америки, Германии.

-Вот и у нас в Думе господин Жириновский с товарищами провел «урок Холокоста».

-Да, к несчастью. В 12-ти сериях фильма - материал, который никто не видел. Я понял, что, когда мы работали над «Обыкновенным фашизмом», нам давали материалы очень выборочно. Сейчас я получил почти все, что хотел. В том числе, и из архивов КГБ. Много людей помогало по идейным соображениям. Серию о Холокосте я показал год назад во время московского кинофестиваля, и она вызвала резонанс. Я показывал ее на Байкале на молодежной конференции. Были и противники картины. Поразительны ничтожные знания охмуряемой молодежи. Специально для русских нацистов я рассказываю о том, что Гитлер готовил для русских. Как собирался уничтожить всех, имеющих образование больше 4-х классов. Как хотел всех загнать за Урал, взорвать Москву и Ленинград, сделав на этом месте гигантские озера. Как говорил, что мечтает о времени, когда русские будут изъясняться языком жестов, потому что это народ эмоций, а не рационального знания.

-Что лично вас поразило в работе над фильмом?

-Я был поражен, когда на наших митингах, в том числе коммунистических, встретил откровенных нацистов. Мне в Германии одна женщина говорила: «что вы все на немцев сваливаете? У нас за Майн Кампф дают срок, а в Америке и в России все это издают. У нас за пропаганду нацизма дают срок, а у вас - ничего». Это так. Я не знал, что Сталин поднял тост за Гитлера, когда тот разгромил Францию. Не знал чудовищного выступления Молотова после вступления в Польшу. О том, как Сталин через Риббентропа просил передать Гитлеру, что всех евреев он выгнал с руководящих постов. Что потом и сделал. И о том, что это такое - вождь и преступная толпа. О Кампучии, где убивали человека за очки, где мотыгами убили два с половиной миллиона человек.

-ХХ век ясно показал то, что знали всегда: чтобы быть человеком, нужны специальные усилия. Но тоталитаризм – не тот путь, на котором эти усилия оправданы.

-Я не согласен, когда в лоб сравнивают советскую власть с гитлеровским режимом. Там были обозначены совершенно разные цели. Да, средства были одинаковые, и в этом ужас. Но разность целей привела к появлению у нас «поколения оттепели». В Германии не было диссидентов. Была только «Красная капелла» и была «Белая Роза», великая организация. Мальчики и девочки вместе с профессорами в Мюнхене, оплоте национал-социализма, создали антифашистскую организацию и распространили 10 тысяч листовок. Их поймали и гильотинировали. Сегодня это национальные герои Германии. Один из них наполовину русский, из семьи русских немцев, где говорили по-русски, близко дружили с Леонидом Пастернаком. Знаменитый Шурик Шмарель. Одна из моих серий про «Белую Розу». Она начинается с моих слов, что я с детства был воспитан на ненависти к немцам. Несмотря на то, что моя тетка – немка. Что в моем воспитании был ущерб ненависти. Плакат «Папа, убей немца!» даром не проходит. Хотя с ним тоже отдельная история. Это не слова Эренбурга, это слова мальчика, кричащего, когда его заталкивали в душегубку. Только история мюнхенской «Белой Розы» окончательно примирила меня с немцами.

-Насчет разницы между Сталиным и Гитлером, я думаю, спорно. Классовая ли, расовая ненависть – это, прежде всего, ненависть к иным, нежели ты.

-В Германии не могло быть поколения Окуджавы, Тарковского, Ахмадулиной. Гитлер освобождал от «химеры совести». В основе третьего рейха было язычество. Мать Мария пишет: они не с евреями борются, а с христианством. Когда отца Клепинина, который вместе с матерью Марией выписывал евреям фиктивные паспорта о крещении, привели в гестапо, ему сказали: «ладно, мы вас простим, только перестаньте помогать евреям». Он показал на крест с распятым Христом и спросил: «И этому тоже?» И гестаповец бьет его по лицу.

-Все же можно спорить. Вспомнив и советское антихристианство. И тот же антисемитизм.

-Да, было много сходного. В том числе, в пропаганде. Геббельс и Гитлер – люди, придумавшие гениальный черный пиар. На оккупированной территории СССР издавалось 400 газет на языках народов, населяющих нашу страну. Была мусульманская дивизия «Итиль», были украинские эсэсовские дивизии, эстонские, были 14 латышских батальонов. Но перед этим пол-Латвии и пол-Эстонии чекисты вывезли в Сибирь. Нет невиновных. Но разница в подробностях. В нацистской Германии не было анекдотов. У нас не было экскурсий в концлагеря, а там детей возили в варшавское гетто и показывали, что евреи – это не люди, а животные. И было огромное количество расстрельных команд вермахта на территории Польши и Прибалтики. В концлагерях уничтожили три миллиона человек, остальных – расстреляли. Не хочешь, отправляйся на Восточный фронт. Но был и момент искупления. Американцы, в отличие от нас, преподнесли урок: прежде чем получить хлебную карточку, немец должен был увидеть концлагерь или хотя бы фильм о нем. А в ГДР на ДЕФА секретарем парткома был бывший член нацистской партии. Они из коммунистов шли в нацисты, куда их с удовольствием брали, было выражение «бифштекс с кровью» – сверху коричневый, внутри красный, - а из фашистов обратно в коммунисты.

-Я видел фрагменты ваших серий. В них – правда, от которой больно. А людям хочется душевного комфорта.

-У нас не было очищения. За годы после войны мы не рассказали до конца всю правду о том, что было. Выросло поколение, которое вообще ни о чем не знает.

-Забавно, когда вы в фильме в 99-м году обсуждаете с молодыми людьми возможность появления в России «нового Пиночета».

-Вопрос заключается в том, расскажем мы правду до конца или все будет повторяться. Уже появляются люди, которые говорят, что Холокоста не было. И Победы нашей не было. Как говорил мне человек в Ленинграде: «Да лучше бы они нас завоевали». И в бывшем Кенигсберге появляется свастика, которую рисуют русские нацисты. Всю их литературу можно открыто купить и прочитать. И никто им не возражает.

-Вы не боитесь, что ваш фильм не увидят, даже если его и покажут. «Обыкновенный фашизм» был глотком свободы. А сегодня тысячи молодых ребят с радостью сливаются в шеренги на Красной площади. Им важно ощутить себя частью толпы. А уж потом этой толпе укажут цель.

-Знаете, у англичан есть пословица, которой меня научил прототип моего героя в «Мертвом сезоне»: «Пусти хлеб по реке, он вернется к тебе намазанный маслом». Давайте пустим сериал «Прости, прощай ХХ век» по реке. А там – Бог и судьба. Во всех странах, где я его показывал, возникают споры, дискуссии. Люди просят кассеты, чтобы показать его своим детям, ученикам. Это фильм вопросов, а не ответов. Это то, что было на самом деле. Ну, а что было? Когда меня спрашивали, в каком жанре снят фильм, я долго думал, прежде чем понял: это – документальная трагедия.

Беседовал Игорь ШЕВЕЛЕВ

Полностью беседу с Саввой Кулишом можно прочитать на сайте www.ishevelev.narod.ru