сиди и читай

ПРОЧЕСТЬ ДЕТЕКТИВ И УМЕРЕТЬ

Вышли два новых романа Б. Акунина.

Акунин Борис

Борис Акунин «Любовница смерти». М.: «Захаров», 2001.

Борис Акунин «Любовник Смерти». М.: «Захаров», 2001.

Ну вот и дождались. Давно обещанный «декадентский» роман из детективной серии Б. Акунина о сыщике Эрасте Фандорине вышел в свет. Да еще и удвоившись за год ожидания. Роману «Любовница смерти» соответствует парный роман - «Любовник Смерти».

Как хотите, а есть в нынешнем похождении отечественного принца Флоризеля, то бишь господина Фандорина, некая психологическая загадка, дополнительный штрих. Ибо посвящена первая из двоицы книжиц некоему клубу самоубийц, свившему себе в Москве гнездышко в начале нового века. (Ох, эта магия круглого числа на могильном камне!) О способах самоубийства и его деталях в романе говорится много и со вкусом. Оно и не случайно. Предшествующий детективной серии ученый труд господина Г. Чхартишвили, водящего пером бойкого Б. Акунина, как раз и посвящен оному предмету, хотя и ограничен писательской средой. Так и называется «Писатель и самоубийство». А уж о жапонизме господина Чхартишвили, которому тоже много места отводится в «Любовниках смерти», говорить не приходится. Семь предыдущих романов фандоринской серии вполне можно оценить как тонкий отвлекающий маневр, привлекший всеобщее внимание к высказыванию автором заветного и задушевного.

Опять же, эпоха декадентства. Кто, скажите, из нас не декадент? Вы не декадент? То-то и оно. Опять же, стихотворный кружок. Читают друг другу декадентские стихи. Всё о ней, родимой, о смерти. А приговоренный к непосредственному свиданию с ней даже и обязан оставить последние стихотворные строчки, через которые, кстати, опытный сыщик найдет немало примет настоящего преступления. А читатель вчитается внимательно в стихи, как в курс доллара или прогноз погоды. Ах, вы не поэт, милостивый государь? Так и Б. Акунин вроде бы тоже. Посему заказал стихи для господ персонажей Гдлевского и Лорелеи Рубинштейн у господ сочинителей Гандлевского и Льва Рубинштейна, по-дружески выставив их в странном свете отчасти литературных героев.

Вообще у книг Б. Акунина есть свойство вызывать у читателя аппетит на сопутствующую литературу. Лично я тут же отыскал на полке книжку Стивенсона «Похождения принца Флоризеля» о Клубе самоубийц. Ну просто, чтобы рядом была, на всякий случай. И тут же на странице 75-й нашел на нее прямой отсыл. Как и на Гэндзи-моноготари. И на изысканность «жапонизма» (эк, себя не жалеть-то…). Ну а Серебряный век весь просто под ногами лежит как кремнистый путь. Аппетит на чтение приходит во время чтения. Однако, аллюзии в детективе нужны для разгона. Дальше действие закручивается, и следить за библиографией становится некогда.

По Москве, как и было сказано, ходит Смерть. Подает Знаки для тех, кто понимает, а тем, кто замялся, еще и помогает уйти из жизни. Век самых массовых в истории убийств начинается эпидемией самоубийств. Тонко чувствующие натуры летят на Смерть, как мошкара на свечу. По первопрестольной ширится зараза суицида, особенно среди молодых людей.

Господин Фандорин, который еще с предыдущих книг оказался не в ладах с московскими властями, здесь почти случайно, проездом и инкогнито (записываясь в адресных книгах как Э. П. Неймлес – Naimless, - Безымянный, а, впрочем, может, это искаженное Нахимлес, кто знает?). Когда он, трезвый, лаконичный и внимательный, оказывается в душном, немного наивном, почти гимназическом мире предчувствий, последних стихов и вещих знаков, вдруг вспоминаешь, что старшим современником Брюсова, Блока и всяких Гиппиусов был – Чехов. Да, именно он, соавтор Б. Акунина по декадентской «Чайке», представляется стилистическим противовесом и стоящим за кулисой злодейств умным свидетелем и разгадчиком тайны. Вдруг закрадывается подозрение, а не разгадает ли автор страшную тайну, что именно декаденты свели того, неуместного свидетеля и трезвого судью, в раннюю могилу, заразив самой декадентской болезнью – чахоткой? Но это, к слову, - цветы запоздалые.

Доктор Чхартишвили сознавал, что «подставляет» себя въедливой публике, вот и запутал следы. Он высказывал задушевные идеи о насильственном завершении собственной жизни, рассеянные между персонажами, это раз. Касался времен и тем, в которых интеллигентный русский читатель считает себя докой, это два. Серебряный век ведь не времена императоров Александров –Второго и Третьего, интересных лишь державному Никите Михалкову. Каждый скажет, что стихи, вошедшие в роман, чересчур хороши для 1900 года. Есть в них эдакая чертовщинка века будущего. А, главное, Б. Акунин вышел из зоны критического благоприятствования, слишком о себе возомнил, высоко взлетел, через телевизор жизни начал учить, тут уж каждое лыко будет рассматриваться в строке через лупу. Это три.

Автор очень даже это понимал-с. Попридержал издание книги на год. Приписал к ней еще одну, - да с другого бока-припеку, с горьковской, а не с чеховской линии сурового реализма. И уж не томные стихи пошли во втором романе, а забубенная Хитровка глазами прыткого мальчонки Сеньки Скорика (уж больно знакомая фамилия, слышал где-то). Он и «в людях» побыл, и в банде Князя пошестерил, и клад нашел, и «свои университеты» прошел, этикету и правильной речи научился, вождению автомобиля (это летом-то 1900 года!) и элементам японской борьбы (куда без жапонизма…). Обучаемость юношей, женщин и прочей публики добру и знаниям теперь для Б. Акунина не меньше значит, чем движение сюжета. Хотя, конечно, без последнего никуда. В центре множества убийств из-за старинного клада 17-го века (привет от «Алтына-Толобаса») находится некая инфернальная красавица по кличке Смерть (наш привет декадюкам): как око тайфуна, идущего по живым людям.

Сюжет пересказывать глупо: волосы, поседевшие от переживаний во время чтения, черными не станут, разве что выпадут. Да и кому пересказывать? Странное дело, кого из знакомых ни спросишь о новых романах Б. Акунина, - или уже прочел, или книжки только что купил и прочесть собирается, или, говорит, что на днях обязательно купит. Недаром, издатель Захаров, щедростью и ненужной удалью не отличавшийся, запузырил первые тиражи аж по сто тысяч экземпляров. Выходит, и тут господин Фандорин обошел нас как детей, прежде чем в рекордный пробег на своей колымаге отправиться из Москвы в Париж. И опять загадка: обдурил как детей, а нам приятно. О-о, проклятая волшебная сила искусства! Только беглого каторжника Кузьминского жалко, убитого в последней буче романа, уж больно ловко рецензии свои раздавал, метая ножики по глазам. А так все нормально. Смерти нет, ребята. Одни клады кругом понатыканы.

Игорь ШЕВЕЛЕВ