777.Рецензии на Мейлахса, Гениса, Окопенко (Время МН 2002 14.4)

Павел Мейлахс «Избранник». М.: «ОЛМА-пресс», 2002, 352 стр.

Это первая книга 35-летнего прозаика, состоящая из четырех повестей. Павел Мейлахс – сын известного питерского писателя Александра Мелихова. Это родство можно подчеркнуть как значимое, поскольку и отец, автор «Любви к отеческим гробам», и сын, автор «Беглеца» и «Отступника», пишут в примерно одном жанре психологически подробной и биографически обоснованной прозы. Значит, в каком-то смысле их и читать можно вместе, тем более, что каждый числится у другого в частичных прототипах.

Разница – поколенческая. В эпохе, на которую выпала фишка жить. Герой Александра Мелихова поверяет жизнь математически выверенной рассудочной логикой, поворачивая ее событийными гранями. Герой Павла Мейлахса – дитя этой логики, породившей иррациональное число. Для него рассудок – фиксация тупика, из которого нет выхода тем неотвратимей, чем сильнее его закрепляет рассуждение, возводя в квадрат психиатрической палаты. Смерть, страх, ловушка. Из них не выйдешь. Чем больше вникаешь, тем круче стена и выше ров избранничества напрасно мыслящего существа.

Кто-то сказал, что Гамлет - единственный герой Шекспира, который мог бы написать его пьесы. Может, потому, что тень отца несчастного принца передала ему свою автобиографическую рукопись? У нашего принца нет дяди в виде твердой цели, которую надо убрать, прихватив всех остальных. Зато есть портвейн и водка, есть травка. А мир всегда вывихнут из пазов и суставов.

Герой Мейлахса всматривается в себя и окружающее с толстовской пристальностью. Но ничто вокруг не имеет толстовской формы. Кем бы стал Толстой сейчас, думает он с ужасом. Чумовым битником, пишущим дикие стихи? Наркоманом, вспарывающим себе вены? Страх смерти колотит его, доводя до сумасшествия и алкоголизма. Не то даже жутко, откуда этот страх берется, а куда потом девается?.. Ведь с ним ты –знаешь что-то! Для чего-то же избран знать то, о чем другие стараются не понимать? «Что это значит, Горацио?» – «Это значит, принц, смотреть на вещи слишком пристально».

Павел Мейлахс смотрит и пишет – пристальней не бывает. Кто-то должен это сделать. Есть метастаза рассуждения, которое надо претерпеть до конца, чтобы оказаться иным, в новой жизни. Пережив себя.

Александр Генис «Трикотаж». – Спб. Изд. Ивана Лимбаха, 2002.

Александра Гениса читатель любит. Его нельзя не любить. Его литературный стиль заразителен как смех и сибирская язва. Его любили как половину Вайля и Гениса, его любят как отдельного рассказчика о Довлатове, о Вавилонской башне человеческого знания, об Америке, буддизме и прочих привходящих в жизнь обстоятельствах.

Книга «Трикотаж» посвящена предмету самому интересному– самому Генису. Идентифицируясь с автором, читатель любит его как себя. Тут заразительность прозы Гениса творит чудеса. Если человек не писал ничего, кроме школьных сочинений, то он начинает видеть фразы Гениса во сне. Если попытки пера были, то, прочитав страницу, он не может не написать полстраницы такого же. Возникает вопрос: куда смотрит Генис, чтобы писать свое?

«Трикотаж» именно об этом источнике. О памяти, сне и подсознании. О попытке увидеть себя с изнанки. Если это биография, то тем для нее хуже. В книге много разных людей, по поводу которых гадаешь, кто же из них Вайль? Вайль, как и Бог и подсознание, не называются, а замещаются, - бабушкой, старшим братом, котом и детской дракой. «В драке нельзя выиграть. Даже если ты победил, совершенно неясно, что делать с поверженным противником. Я своему – Женьке Устинову – одолжил расческу, но он все равно вырос, спился и умер».

Остается литература. Похожая на сон, Вайля, Бога и подсознание. Не имеющая логики. Этим ее можно выдать за жизнь. «Когда пишешь, не страшно», - говорил Сорокин, заканчивая роман о людоедах». Прочитав предыдущую книгу Гениса, я знал, что в нынешней он пишет один большой буддизм, надеясь, что привычный ему афоризм постепенно превратится в иероглиф. Иероглиф засаливает хасидскую притчу, как огурец, и, захаживая с изнанки, Генис рассказывает истории, возводя их к первоисточнику – словам друзей, сновидениям и другим книгам. Так он надеется пройти к Библии, ее не читая. Про фаршированную рыбу, которую приятель-еврей, женившись на китаянке, ест деревянными палочками, он уже написал.

Подлинная буддийская книга существует только во время чтения. Наслаждение ею столь велико, что убивает всякую память о ней. Поэтому перечитывать ее надо вечно. Говоря о нирване имеют в виду нечто подобное. Это утверждение нельзя опровергнуть: в нирване так хорошо, что из нее никто не возвращался. Только Будда, чтобы помочь остальным. На будущую литпремию имени принца Гаутамы я записываю «Трикотаж» под первым номером. Недаром, когда жена спросила Гениса о сексуальных фантазиях, он ответил: «Нобелевская премия». Под деревом Боддхи, замечу от себя.

Игорь Шевелёв.

Андреас Окопенко «Киндернаци». Роман. Пер. с нем. Спб.: Симпозиум, 2001. 288с.

Австрийский поэт и прозаик Андреас Окопенко весьма известен в своей стране. Достаточно сказать, что он лауреат премии имени Георга Тракля за 2001 год. Не удивительно, что австрийцы содействовали изданию этой книги в России для первого знакомства с писателем.

Сочетание лирики с сатирой – фирменный знак многих книг Окопенко. В том числе и романа «Киндернаци», который представляет собой дневник мальчика времен второй мировой войны. Судя по возрасту и фамилии автора, произведения во многом автобиографического. Только время действия романа обращено назад.

Эпизод 1 датирован первым апреля 45-го года. Русские наступают, юноша из гитлерюгенда в ужасе размышляет, готов ли он бросать припасенные бутылки с бензином в русские танки и умереть за фюрера? Или лучше доделать подзорную трубу и смотреть на звезды, - любимое его занятие. Наконец отец говорит ему, что сегодня последний день его нацистской жизни. У него до вечера есть достаточно времени, чтобы оплакать свое поражение.

Эпизод 62 – это апрель 39-го года. Опять же, судя из контекста, семья прибывает из какой-то более восточной страны, нежели Австрия. Мальчику предстоит делами и верностью режиму доказать истинность своего арийского предназначения. Между этими эпизодами – дневниковые записи «возмужания в нацизме». Школа, летние лагеря, дружба и вражда, ничего особенного, нормальное детство, ужасное само по себе, а тут еще под тенью Гитлера.

Книга очень хорошо и изящно издана. Прекрасная, как всегда, обложка Андрея Бондаренко. «Киндернаци» приятно даже просто держать в руках, переворачивать страницы. Постепенно успокаивает и отсутствие ожидаемых ужасов.