Игорь ШЕВЕЛЕВ

время персоны

ТЕАТР СВЕТЛАНЫ БЕЗРОДНОЙ

Музыка, понятная всем

-Если позволите, Светлана Борисовна, хочу начать с конца. С недавно вышедшего вашего двойного диска с песнями Марлен Дитрих и советскими песнями тридцатых годов. Как появилась эта идея?

-Во-первых, еще года три назад у меня возникла программа «Русское танго». Возникла, если можно сказать, как знак несогласия с забвением прошлого. Как возможность дать людям услышать эту музыку – в концерте, без утрированного исполнения нынешними певцами «Старых песен о главном». Чистая музыка. Программа прошла с успехом, а потом возникла идея концерта «Марлен. Несостоявшиеся встречи». Что такое Марлен Дитрих? Это метафизический образ невероятной звездной славы, а потом полного забвения. Я связала ее с нашими звездами, которые были ничуть не меньше ее, но так же, как она, забыты. Так возникла идея спектакля, в котором Марлен как бы встречается с ними. Спектакль был в марте показан на сцене концертного зала «Россия», тогда же записан для РТР. Но так и не пошел на телевидении, и, думаю, никогда не пойдет. Во всяком случае, концерт человека, который был после нас, показали два раза, а о нас ни слуху, ни духу. Спасибо Сбербанку России, с помощью которого был записан этот двойной диск. Я знаю, что президент Сбербанка Андрей Казьмин уже вручил его в Германии премьер-министру Герхарду Шредеру.

-Музыка как двигатель экономических контактов и дипломатии?

-А что вы думаете. Не так давно «Вивальди-оркестр» был приглашен министром иностранных дел Игорем Ивановым выступить в его резиденции. И во время концерта я сказала, обращаясь к залу: «Учтите, что есть вещи, которые не может сделать ни дипломат, ни даже певец, поющий на своем языке. Только музыка звучит для всех. Как было, например, во время последнего выезда Ельцина в Баден-Баден, где Коль награждал его орденом. Мы приехали за два дня до этого. Было два концерта, и третий – в день награждения. Когда мы приехали, всюду были транспаранты по поводу Чечни, люди были настроены недружелюбно. После двух концертов атмосфера переменилась совершенно. Музыка как бы доказала, что мы не несем агрессии. Город-то небольшой, все были на концертах. И никаких демонстрантов, сующих свои плакаты под нос, никакой полиции, разгоняющей их.

-И все же, возвращаясь к вашему новому диску, в чем смысл сопоставления русской и немецкой эстрады 30-х годов?

-Первый диск это русская музыка. Я назвала его «Как много девушек хороших». Он посвящен памяти всех наших звезд, начиная с Любови Орловой, столетие которой прошло почти незамеченным. А второй диск интересен тем, что там звучит музыка, которую сами немцы не помнят, не знают. 17 июля я исполняла эту программу на «Славянском базаре» в Витебске. В пять вечера у меня был сольный концерт, а в девять мы с оркестром участвовали в гала-концерте. И тим же вечером уехали. Я могла только повторить, как на концерте в «России»: «Друзья мои, мы забыли, что мы – победители. Конечно, надо налаживать отношения с немцами. Но если мы забыли, кто победил в войне, то немцы - тем более».

-Вы так думаете?

-Я это знаю точно. Я видела, что там было в конце 80-х, и что сейчас. В 1989 году, наш оркестр, только что созданный, ничего из себя не представляя, вдруг попал в Гамбург. Уму непостижимо, что я поставила в программу: Чайковского и камерную симфонию Шостаковича, посвященную жертвам войны и фашизма. Играли в самой большой церкви Гамбурга – св. Николая. Там такие деревянные скамьи с откидными сиденьями, на которых сидят три тысячи человек. Когда серьезная музыка, хотя у меня и соло, я стою спиной к залу. Я заканчиваю камерную симфонию, которая непрерывно идет двадцать минут и заканчивается очень длинной и очень тихой нотой. Обычно в зале наступает тишина, а потом аплодисменты. Я заканчиваю этой очень длинной нотой, стою спиной к залу и ничего не вижу. Такое напряжение, что у некоторых девочек поблескивали слезы, и у меня тоже. Германия, мы первый раз выехали, надо было что-то такое предложить. Я заканчиваю и – молчание. На сцене тишина кажется более долгой, чем на самом деле, но тогда мне показалось, что прошло минут десять. И вдруг я слышу у себя за спиной, как вдруг хлопают стулья, и начинается страшное скандирование. Вскочил весь зал. Я думаю, что тогда это чувство вины в них еще было. А сейчас нет. Я уверена в этом.

Слава и успех – две вещи несовместные?

-Но дело, наверное, не в них, а в нас, в наших ощущениях?

-Конечно. Сейчас потеряны самые необходимые вещи, - гордость за страну, к которой принадлежишь. Всем на все наплевать. И, как следствие, полное отсутствие профессионального воспитания во всех сферах, - начиная с правописания и кончая футболом. Школа отсутствует везде, это ужасно. Мы проигрываем в футболе, мы проигрываем в музыке. Мы не взяли ни одного первого места на конкурсе имени Чайковского. Это продолжается уже который год, и никого не волнует. Все упирается в поверхностное отношение к собственной стране. Мне звонят время от времени из газет с разными опросами. Последний раз спросили: «Почему, как вы думаете, раньше мы были впереди планеты всей – балет, футбол, космос, а сейчас есть ли какая-нибудь область, в которой мы претендуем на первенство?» Я говорю: «Это вы мне объясните, как могут униженные и оскорбленные люди быть впереди планеты? Как это возможно?»

-Если честно, в ваших словах есть ощущение личной оскорбленности.

-Недавно в разговоре с очень известным музыкантом я сказала, что у меня чувство, будто мы живем во времена барокко. Он не понял: «Барака?» – «Не барака, а именно – барокко». Тогда музыканты представляли ремесленную касту, созданную для увеселения знати и ничем не отличающуюся от иных ремесел. Я имею в виду не индивидуальный талант, а положение слоя. Сальери, умевший пользоваться связями, был успешен. А Моцарт не умел, и в результате его не пустили на премьеру собственной «Женитьбы Фигаро». Просто сказали: «Господин, вам сюда нельзя».

-Странно, только что я разговаривал с Василием Аксеновым, который говорил о своем ощущении времени, которое идет назад, и тоже называл - эпоху барокко.

-Последний наш выход был на закрытии Кубка президента по выездке. Любопытно, что по просьбе устроителей мы играли только классику. Я страдала, что все это должно было быть на ипподроме, и вдруг в Москве штормовое предупреждение, и заключительный банкет переносят в ресторан «Узбекистан». Там присутствовали самые высокие гости – графы, герцоги, шейхи. Бросив еду, они просидели час сорок, как в филармонии. До десяти минут первого ночи мы играли непрерывно Чайковского, Вивальди «Времена года», Прокофьева, Моцарта «Волшебную флейту», «Венгерский танец» Брамса – разнообразнейшая программа. Все это произвело на них оглушительное впечатление. Они сказали, что ничего подобного не видели и не слышали, хотя наверняка эти люди бывают на самых выдающихся концертах. Видимо, произвело впечатление сочетание музыки с неким драматургическим действом. Я играю с оркестром соло, обращена лицом к публике, веду диалог, возникает особое взаимодействие. В этот момент я чувствовала, что представляю великую державу. Но на этом же фоне я становлюсь страшным пессимистом, видя несоответствие. Когда мне говорят: «То, что вы делаете, бесценно», я про себя думаю: «Да, потому что не имеет цены, - за это не платят». Все это абсолютно не эквивалентно тому, что любой другой западный коллектив получает у себя на такого рода мероприятии. Да и у нас клонированные мальчики и девочки с подпевками и подтанцовками получают на несколько порядков больше.

-Но почему, ведь ваш «Вивальди-оркестр» страшно знаменит, всюду приглашается, все время на слуху?

-Да, я с гордостью могу сказать, что оркестр, который называют национальным достоянием, возник с нуля, я ни на чье место не садилась, сама его придумала, и он жив уже тринадцать лет. Через пять лет после возникновения он получил звание академического, я никого об этом не просила. Значит, надо было, чтобы он стал государственным, российским, академическим, - это все честно завоеванные звания, мы не сами назвались, как сплошь и рядом происходит сейчас. Кто хочет, тот и называет себя звездой и получает за это соответствующие гонорары.

-Но еще есть люди, для которых вы играете, и которые вас любят?

-Знаете, до меня только недавно с опозданием дошло, что есть слава и есть успех. Первое, это то, что преподносится СМИ, - скандал, тусовки, необычные отношения, интимные сцены. Вот что сегодня слава. А успех – это то, что получаешь, выходя на сцену, когда люди готовы тебя часами слушать. Причем, очень много среди них молодых. После одного концерта выстроилась целая толпа за автографами, человек сто шестьдесят, у меня уже рука не писала. И одна девушка лет восемнадцати сказала: «Меня мама прислала на ваше выступление, чтобы я поняла, что такое жизнь». Такая странная формулировка. Я спрашиваю: «Ну и как, поняли?» Она говорит: «Да». – «Но ведь в вашем возрасте нравится совсем другое, - то-то и то-то». Она говорит: «Нет, нам это не нравится. Нам это преподносят так, будто это нам нравится».

-Как вы думаете, зачем преподносят?

-Я думаю, для того, чтобы превратить людей в толпу, которой легко управлять. Народом управлять тяжело, потому что он состоит из отдельных личностей. А толпой –легко. И мы увидели ее омерзительное лицо во время недавнего погрома на Манежной. А потом власть удивляется: как это получилось? Я вспомнила карикатуру, где дирижер стоит перед замершим оркестром, и вдруг тарелочник со всей силы ударяет в тарелки. И дирижер грозно спрашивает: «Кто это сделал?» Так и тут. Полное отсутствие профессионализма во всем.

-И что остается?

-Остается без конца придумывать себе программы, чтобы не оставлять лазеек для облегчения жизни себе. Каждый год у нас новый репертуар. Сейчас в саду скульптур на набережной Москвы-реки будет «Музион» - второй московский фестиваль садовой музыки. 23, 24, 25 июля мы покажем три абсолютно разные программы. Начинаем в половину десятого вечера, с колокольной музыкой, я там такое напридумывала…

Улетучивающееся искусство музыки

-Это уже какой-то театр музыки?

-Знаете, если бы нам платили столько, сколько тем людям, которые мелькают в клипах, то при нашем количестве концертов, я бы уже могла купить театр. Но при всем количестве идей я связана по рукам и ногам, - у меня нет этих средств и возможностей. Ведь кто такой спонсор? Это тот, кто вложил деньги, и тут же хочет получить прибыль. А меценат – тот, кто все делает от души.

-А вы действительно думаете о Театре музыки?

-А что толку думать. Я могла бы его сделать. Я работала на «Огнях большого города» с актерами Щукинского училища, это был курс Ширвиндта. Совершенно изумительные ребята, - музыкальные, поют, танцуют, играют. Разошлись по разным театрам. Мне часто говорят: «Чего тебе еще надо? Ты самодостаточна». Может, и самодостаточна, но мне этого мало. Я записала свою версию «Пиковой дамы» Чайковского, - с ударными, с колоколом, ее можно возить по всему миру без декораций, без певцов. Сорок минут – полная опера. После концерта в Хельсинки критика писала, что «нам представили Седьмую симфонию Чайковского». А почему я это сделала? Потому что перед этим нашла транскрипцию «Волшебной флейты», сделанную самим Моцартом. В Вене это произвело эффект разорвавшейся бомбы, они обалдели. Они не знали, что незадолго до смерти Моцарт сделал это переложение для квартета, а я перевела для полного состава струнных. «Дон Жуан», «Волшебная флейта», «Пиковая дама» – три оперы, которые можно возить, куда угодно. Притом что нет декораций, это производит фантастическое впечатление. Когда гаснет свет, остается одна свеча, графиня, и звучит колокол.

-Но это хоть записано на пленку?

-На премьеру в Консерваторию не приехали ни радио, ни телевидение. На канале «Культура» есть некая мадам Хомутова, которая ненавидит меня лютой ненавистью. Вычеркивает из программы даже то, что записано. Все это собирает полные залы, но исчезает без следа. Кто-то потом захочет услышать, а ничего не осталось. У меня даже продюсера нормального нет. Я практически сама поставила три спектакля. Без спонсоров, без всего. Хорошо, что «Россия» дала зал, свет, звук, декорации. Три спектакля: «Ва-банк», «Огни большого города», «Марлен. Несостоявшиеся встречи». Где это все? Покажите мне.

-Ну хотя бы последнюю записали с помощью Сбербанка России на CD-rom’e.

-Ну, конечно, нужны люди, которые бы вложили деньги. Я уж не прошу гонорара за работу, но хотя бы фирме оплатить запись. Спасибо Сбербанку России, но это подарочный диск, его в магазинах не найти.

Женщина по природе сильнее мужчины

-А что вы думаете о нынешней музыкальной критике?

-Лучше мне об этом вообще не говорить. То же самое отсутствие школы, о котором мы говорили. Доходит до смешного. Накануне премьеры «Пиковой дамы» мой муж решил единственный раз в жизни позвонить в «Коммерсант» и пригласить журналистку Черемных, которую Геннадий Рождественский уже назвал «Чумных». Все-таки премьера, событие. Она спрашивает: «А кто играет?» - «Вивальди-оркестр». – «А кто там руководитель?» - «Светлана Безродная». – «Кроме разгромной статьи вы ничего не получите». Она даже не знает, кто руководитель, но зато знает, что, кроме разгромной статьи, для которой и слушать ничего не надо, вы не получите. Воинствующее невежество, которое окружает со всех сторон.

-«Вивальди-оркестр» уникален. Мало того, что он существует уже тринадцать лет, он состоит из одних женщин. Тяжело руководить им?

-Когда нам исполнилось десять лет, нас очень красиво чествовали в Большом зале консерватории, было приветствие от президента. А вскоре после этого мы участвовали в награждении премией «Кумир» Михаила Ульянова и Юрия Яковлева в театре имени Вахтангова. Они сидели в золоченых креслах, все очень красиво, кругом театральная публика. Я играла каждому из них, и вдруг слышу со второго ряда: «Это же надо уметь, чтобы десять лет так держать баб!» Это немного грубовато, я своих девушек, кроме как девушками не называю, хоть они и выросли за это время. Но сущность осталась, и она меня радует. Я довольна тем, что они стремятся приходить на репетицию. Я их отпускаю иногда дней на пять, у всех дома свои дела, но у них есть желание прийти и работать. Проявляется школа. Меня заклинило на этой «школе», но она проявляется во всем: как человек разговаривает, как общается с людьми, как ходит, как улыбается, как строит политику наконец. Наверное, мне повезло с родителями, с педагогами. Ну и характер. Приходится, конечно, сталкиваться с взбрыкиванием. Для мира и покоя я это пропускаю. Но, к сожалению, продолжаю помнить. Память - это жуткое качество.

-Быть женщиной-музыкантом и работать с женщинами-музыкантами. В этом, наверное, и сложность, и прелесть? У вас ведь более тонкое ощущение музыки, чем у мужчин?

-Пусть на меня не обидятся мужчины, но мне кажется, что они существа более тонкие и уязвимые. Женщина генетически так устроена, что по своей природе должна уметь переносить боль и страдания, то есть более устойчива. В этом смысле мы более смелые. Кому скажешь, что я за три дня до концерта подготовила премьеру написанного для меня сольного скрипичного концерта молодого композитора Алексея Шелыгина? Это замечательный телевизионный композитор, увенчан регалиями, тут и «Овен», и «Теффи». Он пишет для сериалов, для Парфенова. У него музыка к сорока спектаклям, а его никто не знает. Конечно, обидно. В диске «Марлен» есть его танго, которое я назвала «мыльной оперой». И вот он написал для меня сложнейший сольный концерт для скрипки в сопровождении струнных, органа, клавесина, четырех литавр. Он ученик Денисова, так что можете представить себе сложность партитуры. А он, бедный, занят, и так получилось, что только за три дня до закрытия фестиваля «Русская зима» в Большом зале консерватории он переписал свою партитуру. Не говоря уже о том, что в концерте исполнялась «Глория» Вивальди. А сочинение Шелыгина - «Виват, Вивальди», так что здесь это обыгрывалось. Я не думаю, чтобы какой-нибудь мужской оркестр и мужчина-дирижер взялись бы за такое. Концерт шестого января, мы встретились третьего на репетиции разбора. Четвертого и пятого –репетиции. И шестого я на сцене.

-Каким образом это возможно?

-У меня все записано, как это было. И опять же не было ни радио, ни телевидения. Хотя подобной премьеры не было лет пятнадцать, с тех пор, как Саша Чайковский написал для Башмета концерт для альта. Ну, не любите меня, так хоть концерт запишите. Нет. На Поклонной горе мы только что записали фантазию на тему песен Великой отечественной войны. Мои девочки ноют: «Вот, мы опять бесплатно играем». Так там хоть РТР записало, останется документ. А «Фантазия» очень интересно сделана. Иначе пропала бы. Ребята, бросающие миллионы на ветер, очнитесь! Как мы на Пречистенке в Музее Пушкина делали «Пиковую даму», уже после премьеры в консерватории, после Хельсинки, Барселоны. В доме у Пушкина, что дорого. Зажгли окна в домах вокруг усадьбы. Я попросила Антона Домашова из брянцевского балета, - очень хорошего танцовщика, выдумщика, выступавшего с нами в Европе, - он разыграл сцену в игорном доме. Музей дал реквизит, костюмы, кресла пушкинской эпохи. Бьет колокол, и я начинаю увертюру «Пиковой дамы». А перед этим шел разговор с картами, с бокалами. Такое полутанцевальное, полудраматическое действо. Разве это не интересно? Разве это не пища для народа, для молодых людей, которые не знают ни Пушкина, ни Чайковского? Почему я должна это играть в Гонконге, в «Париже Азии», это был первый концерт после воссоединения с Китаем. Бангкоке по приглашению короля, на пятидесятилетии королевской семьи, где они, азиаты, воспринимали это как свою собственную музыку, восхищаясь?

-Все дело в том, как подать?

-Да, но это и есть вопрос просветительства. Вот, чем я занимаюсь. Не потому, что я так решила, а потому, что по-другому не могу. Поэтому и хочу, чтобы еще был театр. Чтобы я могла балет поставить. Я уже знаю, какой. Он у меня есть, я его уже предложила. Я сделаю то, что делали французы, поразившие тут всех своими лошадьми. Представляете количество тем и идей? Я даже боюсь их называть. Не потому, что украдут, а потому что сделают не так. Сколько меня ругали, что на концерте в Зале Чайковского люди танцевали! А потом те, кто ругали, сами стали делать то же. Но ведь совсем по-другому выходит, вот, что обидно.