Игорь Шевелёв

Восемнадцатое письмо к другу.

Спиваков Владимир

Здравствуй, не совсем получилось писать тебе каждый день с Волги, по которой я плыл вместе со Спиваковым и Российским национальным оркестром, останавливаясь в разных городах, где они давали свои замечательные концерты. Но все-таки хочу перебрать быстренько то, что осталось в голове.

Ну, как не вспомнить о Раифском мужском монастыре под Казанью, где в советские годы было что-то вроде исправительного лагеря для малолетних преступников, а сейчас они, конечно, съехали, уступив место монахам, но те их по-прежнему опекают, вместе платят за свет и воду, а теперь еще и свой детский приют на территории монастыря организовали, поскольку бездомные дети сами собой прибиваются. Их там человек двадцать от семи до семнадцати лет, помогают монахам территорию убирать. Представляешь картину, едут два мальчика на велосипедах, один другому говорит: «А ты благословение на то, чтобы взять велосипед получил?» А места красивейшие, это Волжско-Камский заповедник. Впритык с монастырской стеной озеро и фонтанчик бьет для душевного благоволения.

Это Казань. А в Самаре зашел перед концертом в недавно открытую католическую церковь сердца Иисусова, которая была ими, правда, построена еще в 1906 году. И вот собор, скамейки, на которых вразброс сидят человек десять, и музыка. На небольшом электрооргане играет девушка, рядом с ней сидит еще одна, прижав к животу молчащего младенца с соской, и поет. И два молодых мужчины стоят рядом, поддерживая своими голосами хорал. Какая-то библейская картина. И понимаешь, насколько католичество – в рост человеку, его вере. И насколько православие, из которого человеческую нутрь стараются выморить как клопов, открыв для Бога, - дополняет католицизм.

Вечером шел по палубе, увидел Спивакова, сидящего без сил после концерта, рассказал ему, что увидел, а он говорит, что у него три дочери. Живут в Париже. Старшие, поскольку учатся в католической школе, приняли католичество, младшая – православная. Все три были крещены в армяно-григорианской церкви, поскольку Сати, их мама, армянка. Владимир Теодорович и спрашивает у папы Римского: как быть в такой ситуации? Тот говорит: «Не волнуйтесь, мы все – один дом».

А я вышел из храма, а из двора рядом поднимается густой дым. И пламя открытое. Самара ведь деревянный город. Во дворе двухэтажный дом горит, пламя ревет, участковый милиционер из соседних уже деревянных домов жильцов выводит. Тут же гаражи стоят, того и гляди, начнут взрываться, субботний вечер, многие на дачи уехали. Мальчишки бегут, кто-то плачет, пожарные машины промчались по улице, чтобы с другой стороны подъехать, все стоят и в ужасе смотрят.

А в двух шагах – самарская филармония. Внутри вся как ракушка, построена армянскими строителями в 1988 году, расцвечена стеклянными люстрами и цветами. И филармоническая публика тут особая, между частями симфоний и концертов не хлопают, как в каком-нибудь Тольятти. Говорят, что они хотели какого-нибудь супер-солиста на свои концерты. Поэтому пришлось солировать на Страдивари самому Спивакову. Сначала сыграть Второй концерт Моцарта для скрипки с оркестром, а потом тут же взять в руки дирижерскую палочку, подаренную самим Бернстайном, и дирижировать симфоническим Чайковским. По словам музыкантов, это как сыграть три программы подряд. Плюс пять номеров «на бис», - от Вальса из «Маскарада» Хачатуряна до Адажио Шнитке.

Впрочем, музыканты РНО не жалуются. Во-первых, плывут все-таки по Волге, вроде как отдыхают, вяленую рыбку с пивком вкушают, хоть, конечно, и музицируют по десять часов в сутки. А, во-вторых, главный дирижер их с ними. Кроме концертов, репетиции каждый день, - готовят программу в открытию сезона в Москве. Один Вальс Равеля чего стоит. Композитор принес его Дягилеву на предмет балетной постановки. Тот говорит: «Равель, музыка хорошая. Но не балет. Так, иллюстрация». Равель поблагодарил, собрал ноты и ушел. Как выяснилось, у него уже начинался рак мозга. И Вальс Равеля это вам не Болеро. Тут он уже все сказал, что он думал обо всем этом мире. Нежнейший вальс, который перебивается мрачнейшими ударными, - как внутри черепа бьет эта боль, вальс смерти. «Загадочнейшее произведение», - говорит Спиваков.

Я его слушал уже в Саратове. Почему-то семерым московским журналистам места не были предусмотрены. Даже когда билеты выделялись местными филармониями, они растворялись в карманах администрации РНО. То на откидные посадят, то на приставные. Сидишь где-нибудь под козырьком, двойной звук слышишь. Но все искупилось в Саратовском театре оперы и балеты, где человек сто публики, а среди них и меня, усадили на самой сцене, за симфоническим оркестром. Так что, во-первых, дирижера видишь в лицо. Во-вторых, находишься внутри симфонического пространства. В-третьих, слышишь музыку как бы в зеркальном отражении, - сначала ударные, потом струнные. Впечатление необыкновенное. Ничего не страшно, - кругом тебя одна музыка.

Я ведь, признаюсь тебе, уже лет двадцать в консерватории не был. Как в кино и в театре. Или как телевизор не смотрю, кроме новостей и футбола. Жизнь коротка, весь в словесность ушел. Но тут не музыка, тут факт жизни, экзистенциальное переживание. Люди словно для тебя одного играют. Ты взят в комплот, как сказал бы Пастернак, в заговор самой музыки.

И по вечерам Спиваков рассказывает нам с Галей, как не может после таких концертов уснуть всю ночь. Как лежит тихо-тихо, и вдруг Сати говорит ему: «Перестань, я слышу как ты думаешь». Как где-нибудь в Нью-Йорке, слыша под утро сирены полицейских машин, спросонья отсчитывает такт и определяет их тональность. Как в том же Вальсе Равеля вычитал в партитуре тему заупокойной католической мессы Dies irae и поспорил с Денисом Мацуевым, что она там есть, потому что, играя Вальс на рояле, тот даже не подозревал об этом. И то, что готовясь играть или дирижировать любое сочинение, Спиваков настолько проникается им, что в каком-то смысле кажется самому себе его творцом. Что, впрочем, наверное, так и есть.

В общем, я так обнаглел, что в прошлом письме даже написал, что Гиндин сыграл Первый концерт Шопена для фортепьяно с оркестром не так, чтобы очень. Хотя не успел написать, что в Тольятти повторил его очень даже очень. Короче, даже моя мама удивилась и расстроилась: «А если мама Саша Гиндина прочитает это и расстроится? Тоже мне, великий знаток музыки выискался, чтобы оценивать лауреата и пианистическую звезду!» Грешен, увлекся, длинный язык распустил, почувствовал себя в праве. Зато очень хорошо понял изнутри хамский снобизм нынешней нашей музыкальной критики. Они ведь всей сворой набрасываются, когда важнее, чтобы тебя «свои» изнутри одобрили, чем соответствие правде. Да еще снаружи «дяди» проплачивают. Тут ведь крупная игра идет. Ходят упорные слухи, что «антиспиваковские» статьи Поспелова и жены его Черемных заказывала… сама дирекция РНО. Там уж очень характерные ребята всем управляют. С МГИМОшным образованием, пятью языками, дипломатическим прошлым и большими международными связями. Такие вцепятся, живым не отпустят, не та школа. Я уж и на себе это почувствовал. Не поверишь, отписал за это Волжское турне РНО – десять статей и интервью! Думаю, что намного больше, чем все остальные, кто там был, вместе взятые. И что? Меня уже достали, что я каких-то спонсоров где-то не указал. Или указал, но не для того издания, где должен был. Хотя и они, если честно, не все обязательства выполнили. Я от «Времени МН» ехал с губернаторами общаться по пресс-конференциям, хотя бы, как те обещали. Но ни одного так и не увидел. В общем, любви не получилось, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и хороших людей найти нелегко. Особенно там, где хорошие деньги лежат. Спивакова вот только жалко. Он человек, действительно, необыкновенный, интеллигентнейший, и с дирекцией РНО не совпадает не только на физиологическом, но, я бы уже сказал, на антропологическом уровне.

Так что, как ты понимаешь, где ждешь всего хорошего, его, как правило, и не оказывается. Жизнь сволочная состоит из контрастов. Я все время искал в городах Интернет, чтобы отправить тебе письмо и разные статьи по редакциям. В Тольятти, например, нашел интернет-центр в обычной районной библиотеке, куда меня тут же записали за два рубля. Десять компьютеров, мгновенное соединение, божеские деньги. Библиотекарша с высшим образованием получает тысячу рублей в месяц. Да косметический набор в торговом комплексе «Русь» стоит больше. Тысяча рублей – это пятьдесят минут на картинге покататься рядом с той же библиотекой, где гоняли перед концертом молодые стажеры из РНО.

А в Саратове наоборот. Выход в Интернет, куда не сунься, строго засекречен и начальством не разрешен. Зашли с Галей в областную библиотеку для детей и юношества. Сорос выделил им шесть компьютеров. Создали специальный отдел. Но детей к этим компьютерам не допускают. Говорят, что Сорос, мол, не оплачивает нам выход в Интернет, а мы за каждую минуту в оном должны соответствующую бумагу в финансовое управление отсылать. Гад этот Сорос, только лишнюю головную боль придумал. Ну они и ограничились переводом своего каталога в электронную форму. А то, что книги эти в Интернете можно и так читать без проблем, - это для детей вредно, от экрана всякие излучения идут. И вообще они не собираются со всякими Интернет-кафе конкурировать. Как подумаешь, сколько в этом Саратове юношеской наркомании, так и хочется этих «культуртрегеров» куда-нибудь на цугундер. Зато в Интернет-кафе «Бешеная мышь» ничего не мешает сдирать с посетителей по 90 рублей за час, - это втрое выше нормальной цены. Вообще Саратов произвел тягостное впечатление грязью, мусором – на центральных даже площадях, рядом с местной Думой и памятником Столыпину. Все особняки загорожены шатрами общепита, окрас домов XIX века дикий, как у какой-нибудь IKEA, в подъездах красивейшие лестницы и решетки вот под таким слоем пыли. Экскурсовод, показывая памятник Гагарину на набережной, всерьез поинтересовалась, знаем ли мы, кто это такой. Неудивительно, что журнал «Волга», который был вполне вровень столичным, тут уже закрыли. В общем, странная жизнь. Думаю, и не только здесь. Как говорил тот же Владимир Спиваков, окажешься где-нибудь в мидл Америке, глаза бы вокруг не смотрели. Закроешь их и представляешь, как идешь по коридору своего дома на улице Верди в Париже, - тут тебе картина Анненкова, тут Серебряковой, тут Коровина, - сразу жить хочется. «Знаете, Игорь, что имел в виду Гераклит, говоря, что нельзя дважды войти в одну реку? – Что мы уже в ней находимся».

Вот так, мой милый. Стоящий по горло в реке

Твой Игорь Шевелёв